Гордая любовь Робин Ли Хэтчер Ремингтон Уокер был готов на что угодно, лишь бы найти Либби, – ради денег, которые платит ее отец. Ему нужны эти деньги, чтобы отомстить отцу Либби, человеку который разрушил жизнь его собственного отца. Но ему предстоит узнать, что месть не может быть главным чувством в жизни и что признание может оказаться роковым для любви. Устоит ли любовь против лжи, станет ли они единственной правдой, способной объединить их жизни? Робин Ли Хэтчер Гордая любовь Каменные стены – еще не тюрьма, Железные прутья – еще не клетка. Невинные, мирные умы Примут их за одинокое убежище. Я теперь свободна любить, И свободна моя душа. Только ангелы в небесах Понимают, как жизнь хороша.      Ричард Лавлейс 1 Май, 1890. Ранчо «Блю Спрингс», Айдахо – Опять ты, Бэвенс? – прошептала Либби, щурясь от солнца и всматриваясь в фигуру приближающегося всадника. – Ии за что, пока я жива! Наездник приостановил коня, по-прежнему скрываясь в тени густых зарослей сосен и тополей. Начали спускаться ранние сумерки, и от этого следить за приближающимся человеком ей стало труднее. Она не знала, что привело его сюда на сей раз, но не ждала от визитера ничего хорошего. Тимоти Бэвенс не таков, чтобы ждать от него приятных вестей. Она отошла от окна, так, чтобы ее невозможно было заметить, осторожно приблизилась к входной двери и проверила, хорошо ли та закрыта. Дверь была заперта, и Либби с облегчением вздохнула, но тревожные мысли не оставили ее. Бэвенс в любой момент мог попытаться проникнуть в дом. Хотя это оказалось бы, пожалуй, слишком незатейливо для такой змеи в человеческом обличье. Наверняка он думает, что очень легко испугать девушку, которая живет в доме совершенно одна. «Да уж, на это он способен!» – подумала Либби, упрямо сжав губы. Как бы страшно ей не было, Либби не собиралась дожидаться, пока Бэвенс начнет действовать. Она не даст ему ни малейшей возможности осуществить свои грязные намерения. На сей раз не даст! Либби схватила двустволку, стоящую в углу около стены, и решительно выдохнула, словно прибавляя себе смелости. Затем она направилась в спальню Сойера и, заглянув внутрь, обратилась к мальчику, лежащему в кровати: – Сойер, что-то испугало лошадей. Может, снова койот. Пойду прогоню его. Если что-нибудь услышишь, не пугайся. Это я. – Меня не просто испугать, Либби, – ответил мальчуган, решительно вздернув упрямый подбородок. – Я знаю. «Меня тоже, – ободряюще добавила она мысленно. – Меня тоже…» Либби быстро прошла через кухню к задней двери, осторожно открыла ее и вышла на улицу. Сумерки изменили все вокруг: земля и небо окрасились в серые и черные тона. В считанные минуты деревья, взметнувшиеся ввысь, приобрели какие-то угрожающие неопределенные очертания, их корявые ветки-лапы протянулись прямо к Либби. «Бэвенс может оказаться где угодно, – подумала Либби. – Не исключено, что он и сейчас за мной наблюдает». Змея, спрятавшаяся в высокой траве. Девушка осторожно двигалась вдоль стеньг дома, направляясь к широкому просвету впереди, внимательно вглядываясь в тень. «Ты не можешь запугать меня, толстопузый наглец! Ты не вышвырнешь меня с моей земли!» Знает Бэвенс или нет, но около шести лет назад Либби уже пришлось сбежать из дому, и теперь ее дом, ее земля были здесь. Тетушка Аманда завещала это ранчо Либби, и девушка собиралась защищать его и всех здесь живущих. Она ни за что не позволит Тимоти Бэвенсу выжить ее отсюда, что бы он ни предпринимал, чем бы ни угрожал. И больше ему не представится возможность обидеть Сойера. То, как этот негодяй испугал лошадь мальчика, переполнило чашу терпения Либби. Это оказалось последней каплей. Девушка услышала, как где-то справа от нее хрустнула ветка. Она испуганно оглянулась, заметив в полумраке, что он выходит из-за деревьев. И, главное, она увидела в его руках ружье. Повинуясь инстинкту, Либби вскинула двустволку и выстрелила, прежде чем это успел сделать непрошеный гость. Приклад ударил Либби в плечо так, что девушка прижалась к стене и одновременно снова нажала на курок. Либби глубоко вдохнула, в ушах у нее звенело, плечо дрожало от напряжения. В первый момент она даже не поняла, попала ли в самозванца. Когда ей наконец удалось сосредоточить взгляд, оказалось, что Бэвенс неподвижно лежит в пыли на противоположном конце двора. Неужели она его застрелила? Ведь Либби хотела только испугать его и вовсе не собиралась убивать! Стараясь не поддаваться панике, девушка бросила ружье и начала осторожно приближаться к Бэвенсу, не представляя себе, что будет делать, если он жив, не понимая, что предпринять, если мертв. «Если он умер, я не буду раскаиваться», – пообещала себе Либби. Ведь именно по вине Бэвенса погиб отец Сойера, Дэн Диверс, старший рабочий ее ранчо. Ему не пришлось бы никуда выезжать в январскую снежную бурю, если бы Бэвенс не угонял ее овец. И хотя доказательств у Либби не было, она точно знала, что именно Бэвенс на протяжении целого года крал ее овец по нескольку голов одновременно. А вчера этот бессовестный человек сыграл очередную грязную шутку, от которой и пострадал Сойер. Мальчик мог повредить позвоночник, упав с коня, которого испугал Бэвенс. Испугал умышленно, пусть и не пытается это отрицать! Нет, она не будет раскаиваться, если лежащий сейчас перед ней отвратительный тип, доставляющий столько беспокойства и неприятностей, окажется мертв. Ни за что не будет! Она заставила себя не думать о жалости или вине, что бы ей ни пришлось сейчас увидеть, и наконец взглянула на лежащего у ее ног человека. – О Боже! – выдохнула Либби, ужаснувшись. Она бросилась на колени, разглядывая чужака, в которого только что стреляла. Это не Бэвенс! И даже не работник с его ранчо! Она никогда прежде не видела этого человека. Она только что убила совершенно ни в чем не повинного незнакомца! К счастью, чужак не умер, но он может умереть в любую минуту, если Либби не остановит кровотечение. Кто же этот человек, и что он выискивал около ее дома вечером? Он сам виноват в том, что она его подстрелила, и, если ему удастся выкарабкаться, она непременно ему об этом скажет. Либби бросилась к дому, жалея, что на ней, как обычно, надеты простые удобные бриджи, а не длинное платье. Нижние юбки из хлопка, окажись они вовремя под рукой, могли послужить в качестве бинтов. Распахнув дверь, она увидела Сойера, который стоял, прислонившись к косяку двери своей спальни. – В чем дело, Либби? Что там происходит? Она задержалась всего на секунду, но тут же быстро прошла мимо мальчика. У нее нет времени останавливаться и что-либо объяснять, если она не хочет, чтобы ее обвинили в убийстве. – Вернись в кровать, Сойер. Я все тебе объясню чуть позже. – Либби… – Быстро! – потребовала она немного резче, чем хотела, и, не успев отвернуться, заметила, как в глазах мальчугана блеснули слезы. Но она знала, что извиняться не следует. Сойер такой же гордец, каким был его отец. Мальчик со стыда сгорит, если Либби увидит его плачущим. Она сдернула покрывало с кровати. Сгущались сумерки, становилось все прохладнее. Ей придется занести незнакомца в дом, чтобы хорошенько рассмотреть рану и оказать ему помощь. Через несколько минут темнота станет совершенно непроглядной, а холод будет пробирать до костей. С тревожно бьющимся сердцем Либби вернулась к раненому. Расстелив рядом с ним покрывало, она замерла на секунду, чтобы оценить ситуацию. Мужчина оказался высок ростом и весил килограммов на тридцать больше, чем девушка. Правда Либби была сильной. Она стала такой за годы, проведенные на ранчо «Блю Спрингс», ей, например, нередко приходилось самой справляться с упрямыми овцами. Так или иначе, но она должна была справиться и с этим беспомощным мужчиной. Либби склонилась над незнакомцем и, стараясь не замечать темно-красных пятен на его брюках и рубашке, перекатила его на покрывало. Ухватившись за конец покрывала, девушка принялась тянуть свою ношу через двор. Она медленно, но без остановок продвигалась вперед, мысленно упрекая себя и страдая от осознания своей вины. Как с ней поступит шериф, если этот человек умрет? Поверит ли кто-нибудь, что она стреляла ради самозащиты? Какое наказание полагается тому, кто хладнокровно застрелил человека? Либби постаралась освободиться от неприятных размышлений. Надо быть глупцом или вором – или и тем и другим одновременно, – чтобы разъезжать по этим местам в такой час в полном одиночестве. К тому же ни один добропорядочный путешественник не стал бы прятаться в тени деревьев. Он просто въехал бы во двор и постучал в дверь. Без сомнения, этот человек сам во всем виноват, что бы ни привело его на ранчо. На какое-то мгновение Либби захотелось, чтобы рядом оказались Алистер Мак-Грегор или Рональд Абердин. Они могли бы ей помочь, но, к сожалению, пасли овец далеко в горах к северу от ранчо. «Может, это и к лучшему», – решила Либби. Она с большой теплотой относилась к Мак-Грегору, но была совершенно не расположена сейчас выслушивать нотации грубоватого пастуха-шотландца. Она и сама понимала, как глупо поступила, выстрелив безо всякой причины в этого человека. Обливаясь потом и задыхаясь от напряжения, Либби наконец дотащила все еще не пришедшего в себя мужчину до старой спальни Аманды, зажгла лампу и поставила ее на пол так, чтобы осветить и рассмотреть раны. Увидев кровь, Либби испуганно вскрикнула, но тут же напомнила себе, что женщина, решившаяся поселиться посреди этого Богом забытого края, не должна приходить в ужас от одного вида крови. Бывало в ее жизни и похуже. Не исключено, что еще до конца года ей придется столкнуться с куда более неприятными вещами. Жизнь в Айдахо – непростая штука. Так было и так будет всегда. Портновскими ножницами девушка разрезала рубашку и брюки мужчины, нервно сглотнув при виде рваной кровоточащей раны. Она снова задумалась над тем, что с ней сделают, если он умрет. Раненый выглядел так, что печальный исход был весьма вероятен. Она отвела взгляд от ран незнакомца и посмотрела ему прямо в лицо. На вора этот человек был явно не похож. Если хорошенько подумать, то он не слишком напоминал и глупца. И уж конечно он не имел ничего общего с Тимоти Бэвенсом. Оказалось, что у молодого человека приятные, даже аристократические черты без малейшего намека на мягкость: удлиненный прямой нос и мощная челюсть, придающая лицу решительный вид. Квадратный подбородок словно делился пополам небольшой ямочкой. У него были черные брови, а у внешних уголков глаз едва наметились морщинки – «гусиные лапки». Он не брился два дня. Любой другой мужчина выглядел бы с такой щетиной ужасно неприятно, но только не этот. Напротив, он казался… Незнакомец застонал. Звук его голоса заставил Либби действовать. Она поднялась с пола и торопливо пошла на кухню, чтобы налить воды в большой таз. Бросив в воду полотенце, Либби взяла кусок мыла и вернулась со всем этим в спальню. – Мистер, – прошептала девушка, не глядя ему в лицо, – надеюсь, вы не придете в себя в ближайшее время, потому что сейчас будет очень больно. Боль не покидала Ремингтона. Ему никак не удавалось вынырнуть из кромешной тьмы, сквозь которую пробивались расплывчатые видения. Порой казалось, что кто-то прикасается к его телу раскаленной добела кочергой. Однажды ему привиделся отец, стоящий где-то вдалеке. Ремингтон хотел к нему подойти, но не смог сдвинуться с места; он хотел окликнуть отца, но не смог вымолить ни слова. А старик постепенно пропал из виду, растворился в белом тумане, оставив Ремингтона наедине с болью. – Нет, не уходи! Но было уже поздно. Джефферсон Уокер ушел. – Нет… не уходи… Либби склонилась над лежащим на кровати молодым человеком, не поняв, действительно ли он что-то сказал или ей показалось. – Мистер? Он по-прежнему не открывал глаза. Бледность лица, искаженного болью, была заметна, несмотря на смуглую кожу. Прошло два дня, и Либби догадалась, что теперь уж он не погибнет от потери крови. Насколько могла понять девушка, рана на боку оказалась поверхностной. Гораздо больше ее беспокоило состояние его ноги. Пуля прошла насквозь, не задев кость, но разорвала ткани и мышцы. Либби сомневалась, что этот человек сможет когда-нибудь избавиться от хромоты. К тому же оставалась вероятность заражения крови. Как много неприятностей может случиться, прежде чем он поправится! Покачав головой, Либби выпрямилась, подхватила таз и, выйдя во двор, вылила воду под кусты. Над головой – ни облачка, только сияющее голубизной небо. Если бы не легкий ветерок, было бы по-настоящему жарко. Либби вздохнула и откинула с лица выбившиеся пряди волос. Она никак не могла представить себе, что делать, если в ближайшее время не появятся признаки улучшения состояния раненого. Мак-Грегор не вернется из Тайлер Крик, где пасутся овцы, еще несколько недель. До тех пор, пока не настанет срок пополнить запасы продуктов. Обернувшись, Либби заметила Сойера, который стоял около ограды загона и рассматривал лошадей. Девушка поставила пустой таз рядом с задней дверью и, пройдя через двор, подошла к загону. – Здорово красивый конь, правда, Либби? – спросил мальчик, когда она приблизилась. – Очень красивый, а не «здорово красивый», – ласково исправила она ошибку, разглядывая высокого золотистого мерина. – Да, прекрасный конь. «Прекрасный» – это еще слабо сказано. Конь действительно великолепен. Это не простая лошадка под десятидолларовым седлом. Такую славную лошадь можно скорее увидеть в конюшнях, расположенных позади особняков, стоящих на Пятой авеню в Нью-Йорке, или у летних коттеджей Нью-порта. В здешних краях такого скакуна встретить совсем не просто. Да и сам владелец мерина не похож на людей, которые появлялись когда-либо на ее ранчо. Большинство из них были работягами, которые ездят по всей стране, выискивая, на чем заработать пару долларов, прежде чем снова пуститься в путь. Нет, мужчина, который лежал сейчас на кровати Аманды, напоминал этих людей не больше, чем его конь походил на мускулистых мустангов, встречающихся в предгорьях Айдахо. Либби вспомнила великолепное седло, которое она два дня назад сняла со спины мерина, прекрасные седельные сумки из кожи, модный фасон одежды незнакомца, его золотые карманные часы, кольты и винчестер. Она легко представила себе каждую из принадлежащих ему вещей, даже деньги, которые у него обнаружила. Но среди вещей не оказалось ничего, что говорило бы о том, кто он такой. Он оставался для нее загадкой, такой же, как причины, которые привели его на ранчо «Блю Спрингс». – У него все будет в норме, Либби? – спросил Сойер, словно прочитав ее мысли. Она взглянула на мальчугана. Его разлохматившиеся волосы кофейного цвета явно следовало подстричь. Глаза Сойера, напоминающие два темно-коричневых блюдца, следили за Либби с понятным ей беспокойством. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Жизнь полна опасностей инеожиданностей. Этот урок они хорошо усвоили несколько месяцев назад, когда погиб отец Сойера. – Я совершенно уверена, что он поправится, – успокоила она мальчика, убирая с его лобика непослушные волосы. Он нахмурился, и Либби поняла, что ей не следовало так ласково с ним обращаться. Сойер хотел, чтобы она относилась к нему как ко взрослому. Он не раз говорил ей об этом. Сердце сжалось в груди девушки. Либби любила Сойера словно родного сына. А поскольку она не собиралась выходить замуж, то он навсегда останется ее единственным ребенком. И она хотела воспитать его правильно. Но что она знала о том, как нужно растить детей?! Собственное детство никак не могло послужить Либби примером. На мгновение в памяти всплыли темные, обклеенные обоями стены, высокие потолки, длинные коридоры и перешептывающиеся слуги. Матушка с грустной и ласковой улыбкой на губах, отец, который… Она постаралась освободиться от воспоминаний, чтобы не пожалеть о них. Либби снова внимательно посмотрела на Сойера. – Я лучше пойду в дом. А ты покорми лошадей, возвращайся и приляг так, чтобы лодыжка была повыше, а то нога опять распухнет. – Мне больше не болит. – Она больше не болит, – автоматически поправила мальчугана Либби. – Правильно, – бросил Сойер через плечо, направляясь к сараю. Девушка смотрела вслед ребенку и улыбалась. Она понимала, что слишком осторожничает. Сойер уже, пожалуй, может запросто принять участие в соревнованиях по бегу, и с ногой ничего не произойдет. Ей не следует превращать его в инвалида. Либби очень хотелось, чтобы ее пациент, который сейчас находился в одной из комнат этого длинного дома, поправился так же быстро. Ей не давало покоя неприятное предчувствие того, что присутствие этого человека плохо повлияет на ее собственное будущее. Поскорее бы увидеть, как он поднимается с постели и отправляется в путь! Сознание медленно возвращалось к Ремингтону. Сначала ему показалось, что боль только приснилась, но достаточно быстро молодой человек понял, что ощущает ее по-настоящему. Что же произошло? Он попытался отыскать в памяти какое-то объяснение случившемуся, вспомнил, как приехал в Айдахо, как разговаривал с какими-то людьми в городках Бойз и Вейзер, как впервые услышал название ранчо «Блю Спрингс» и отправился его разыскивать. Ранчо. Так вот оно что! Он отыскал его на закате. Спрыгнув с коня, оставил его в зарослях и пошел по направлению к дому. Что же случилось потом? Шум. Выстрел. Потом он не помнил ничего, кроме боли. Жгучей боли. Ремингтон, не открывая глаз, опустил правую руку и попытался ощупать раны. Он почувствовал ткань повязки на груди и поморщился, дотронувшись до левого бока, – здесь оказалось самое чувствительное место. Продолжая изучать собственное тело, не вытаскивая руку из-под одеяла, молодой человек опустил ее ниже к левой ноге и ощупал слегка подрагивающее бедро. Он понял, что эта рана оказалась более серьезной. Но насколько серьезной? Ремингтон тяжело вздохнул и открыл глаза, сразу зажмурившись от яркого солнца, проникающего сквозь распахнутое окно. Комната был ему незнакома. Молодой человек попытался оторвать голову от подушки, но снова упал назад. Ему показалось, что из глаз посыпались искры. В следующее мгновение он вновь потерял сознание. 2 Когда Ремингтон пришел в себя, он ощутил чье-то присутствие в комнате, но не открыл глаза, а только лежал, прислушиваясь и выжидая: он еще не был готов к тому, чтобы кто-то узнал, что он очнулся. И все-таки он вздрогнул, когда чьи-то пальцы прикоснулись к его бедру и начали снимать повязку с раны. – Извините, мистер. – Голосок женщины звучал ласково и нежно. Уокер осторожно приоткрыл глаза, ровно настолько, чтобы увидеть, как выглядит его «сиделка». Тяжелая коса, сплетенная из золотых волос, лежала на плече девушки, одетой в ярко-зеленую рубашку, которая прекрасно сочеталась с цветом глаз «сиделки». По щекам и дерзко вздернутому носику рассыпались веснушки – она, без сомнения, проводила много времени на солнце. Почти ничего в этой девушке не напоминало ему юную леди с портрета, висящего над камином в карт тинном зале особняка «Роузгейт», мало что сходилось с подробным описанием, которое дала Анна Вандерхоф. И все-таки у Ремингтона не оставалось и тени сомнения: перед ним была дочь Анны, Оливия, значит, он получит премию в двести пятьдесят тысяч долларов. – Либби? При звуке детского голоска, донесшегося от дверей, Ремингтон быстро закрыл глаза, а Оливия оглянулась. – Либби, думаю, крохе не хватает еды, – продолжал мальчуган. – Другие щенки отталкивают его. «Неужели у Оливии есть ребенок? – удивился он. – Нет, ведь мальчик назвал ее Либби, а не мамой. Может, это приемный сын? Собственно, почему бы здесь не оказаться и мужу?» – Думаю, нам надо притащить его в дом и самим кормить. Он запросто может сосать из бутылочки, как делают сиротки-ягнята. – Ты же знаешь, как тетушка Аманда относилась к собакам в доме. Ему нравился звук ее голоса, льющийся и мягкий. Говорила она чуть-чуть в нос, как это делают жители западных штатов. Но он-то точно знал, что Оливия Вандерхоф была вовсе не с Запада. Она родилась и выросла в Манхэттене, проводила каждое лето в усадьбе Вандерхофов на морском побережье Род-Айленда, училась в закрытых школах для девочек, куда только позволяли отдать ребенка деньги и общественное положение родителей. – Но мисс Блю нет, – прервал размышления Ремингтона голосок мальчугана. – Теперь это твое дело. Он услышал, как она вздохнула и устало ответила: – Да, это мое дело. – Девушка немного помолчала. – Вот что я тебе скажу, Сойер. Как только я здесь все закончу, сразу приду посмотреть на щенков. – А он как? Ремингтон почувствовал, что Оливия снова молча рассматривает его. – Как и следовало ожидать. Мне только очень хочется, чтобы он поскорее пришел в себя. Необходимо, чтобы он в ближайшее время смог поесть, иначе… – Она замолчала, не договорив. Сойер подошел к краешку кровати, на которой лежал Ремингтон. – Он будет о’кей, Либби. – Надеюсь, – шепотом ответила она. – Видит Бог, я очень на это надеюсь. Ремингтон тоже на это надеялся. Ему необходимо отправить телеграмму в Нью-Йорк, пока не истек год, иначе он потеряет премию в двести пятьдесят тысяч долларов. Очень осторожно Либби промыла и обработала раны и вновь наложила тугие повязки. Закончив процедуры, она подняла таз с водой и окровавленные бинты и отодвинула стул от кровати. Потом снова повернулась к незнакомцу. «Очнись!» – молча умоляла она. Это по ее вине он лежит здесь без сознания, страдая от боли. Это она ранила его и, может быть, чуть не лишила жизни. Как получить его прощение? Внезапно ей в голову пришла еще одна мысль. А что, если где-то у него есть жена? Жена, которая беспокоится о нем, ждет не дождется каких-нибудь вестей? Не в силах справиться со своими чувствами, она снова подошла к молодому человеку и убрала с его лба черные волосы. В тот момент, когда Либби прикоснулась кончиками пальцев к его лицу, ей показалось, что по всему телу разливается какое-то странное тепло. Она быстро отвернулась. Ей хочется только одного: чтобы он поправился. Просто поправился и уехал с ранчо. Либби вынесла таз с водой в кухню и поставила его на стол. Бросив использованные повязки в корзину, она поспешила в сарай и увидела, что Сойер опустился на колени на соломе в углу, наблюдая, как сосут молочко щенки. В руках мальчик держал самого маленького щенка. Заметив приближающуюся хозяйку, Мисти подняла голову. Ее темные глаза, казалось, молили, чтобы кто-нибудь на время освободил ее от восьми жадно вцепившихся в ее соски копошащихся детенышей. Либби присела на колени рядом с Сойером и, протянув руку, погладила собаку по голове. – Бедняжка, – посочувствовала она. – Не дождешься, когда они подрастут? Мисти лизнула руку хозяйки. Либби легонько оттолкнула двух кругленьких щенят, оторвав их от завтрака и перенеся на мягкую солому. Потом она взяла у Сойера коротышечку и прижала щенка носом к животу Мисти, пока тот не ухватился за сосок. – Давай попробуем ему немного помочь, – сказала она, не глядя на мальчика. – Думаю, он прекрасно справится. – Ага. – В голосе Сойера послышалось разочарование. Она уже готова была разрешить ему принести щенка в дом, но старые привычки еще имели над ней власть. Либби показалось, что она слышит голос тетушки Аманды: «Эти собаки должны трудиться, чтобы их кормили. Они не домашние животные. Их дело следить за стадом и поднимать тревогу, оповещая об опасности. Не вздумай превратить их в домашних любимцев, Либби, поняла?» Она улыбнулась своим воспоминаниям и снова погладила Мисти по голове. Хорошо это или плохо, но Мисти превратилась в любимицу Либби, и Аманда знала это и не сердилась, понимая, что колли помогает девушке хоть как-то скрасить одиночество. Либби взглянула на Сойера, и улыбка сошла с ее лица. Мальчик тоже страдал от одиночества. Он скучал по отцу, Либби хорошо это понимала. Она знала абсолютно все о том, что значит скучать по кому-то, когда кажется, что ты готов умереть от тоски. Точно так же она скучала по матери. Эта тоска до сих пор иногда наваливается на нее. – Ты неравнодушен к этому коротышке, правда? – спросила она, едва сдерживаясь, чтобы не обнять Сойера, так ей хотелось показать мальчику свою любовь. Он пожал плечами. – А что, если я подарю тебе этого щенка? На Либби удивленно уставились два темно-карих глаза. – Ты будешь тренировать его, следить за тем, как он учится выполнять свою работу и нести охрану. Можешь за это взяться? Сойер кивнул, и спутанные темные волосы упали ему прямо на глаза. – Отлично. Значит, он – твой. Либби показалось, что Сойер готов задушить ее в объятиях. Он уже бросился к ней, широко улыбаясь, но вовремя сдержался и отошел назад. – Спасибо, Либби. Я сделаю из него отличного помощника пастухов. Обещаю! «Я в этом не сомневаюсь». Сердце девушки сжалось от боли. Она хотела, но никак не могла подобрать слов, чтобы объяснить ему: не будет ничего плохого, если он иногда поведет себя по-мальчишески. Ему не нужно стараться занять место своего отца. Подавив желание потрепать мальчугана по волосам, Либби поднялась с колен. – Не забудь, что у тебя есть и другие дела. – Ни за что, – ответил он, не сводя глаз со своего любимца. Снова улыбнувшись, Либби повернулась и направилась к дверям сарая, думая о том, что, когда придет время обедать, она наверняка найдет Сойера там же, где сейчас его оставляет. Выйдя на улицу, девушка зажмурилась от яркого утреннего солнца. День обещал быть жарким. Вдруг Либби остановилась, чувствуя, как все внутри у нее оборвалось. – Добренькое утречко, мисс Блю, – ухмыляясь, произнес Бэвенс. Может, некоторые женщины и находили его привлекательным, но Либби видела только, какая низкая душонка скрывалась за этими карими глазами. Подлое скандальное существо. Аманда всегда говорила, что он еще и трус; смелым и находчивым этот человек становился только тогда, когда точно знал, что он сильнее своей жертвы. – Что вы здесь делаете, мистер Бэвенс? Он облокотился на луку своего седла, слегка расслабившись, но не скрывая угрозы. – Не слишком по-соседски вы со мной разговариваете! Я просто заехал взглянуть, что вы поделываете. Беспокоился, как вы тут со всем справляетесь совершенно одна, после того как ваш старший работник умер, а старик Мак-Грегор ушел с овцами в горы. Либби напряглась. – Вам нет нужды беспокоиться обо мне. Я сама могу о себе позаботиться. – Здесь у нас не слишком спокойные места. Вам это хорошо известно, мисс Блю. Может случиться все что угодно! Он спрыгнул с коня и направился к ней. Тимоти Бэвенс не отличался высоким ростом, он был всего сантиметров на десять выше Либби, но буквально источал огромную физическую силу. Этот человек напоминал комок мускулов, его мощное тело вылепили годы работы на пастбищах. Такому пара пустяков овладеть ею. Либби взглянула в сторону дома, подумав, что сейчас ей нужна винтовка, которая стоит на полу прямо у дверей. Девушка пришла в ярость, уловив угрозу в словах и поступках незваного гостя. Какое он имеет право являться к ней на ранчо без приглашения, заставляя ее ощущать перед ним полную беспомощность. Либби хотела бы заставить его задуматься над тем, что он делает, дать ему изведать вкус пули. Бэвенс встал прямо перед ней. – Я решил здесь проехать, чтобы узнать, не обдумали ли вы еще раз мое предложение о продаже ранчо. Такая девица, как вы, не должна обретаться в наших местах, мисс Блю. Вам следует где-нибудь подыскать себе мужчину, который будет заботиться о вас. Подумайте, насколько счастливее вы станете. Да и для мальчишки это было бы лучше. – Он покачал головой. – Одному Богу известно, что может здесь с ним случиться. Запросто может удариться и посильнее, чем в прошлый раз! Либби забыла о неловкости, которую только что ощущала. Забыла об оставшемся дома ружье. Она сделала шаг вперед, высоко вскинув голову и уперев в бока сжатые кулачки. – Убирайтесь с моей земли! И не вздумайте когда-нибудь еще пытаться вредить Сойеру. Его улыбка заставили Либби содрогнуться от ярости. – Ну же, мисс Блю, не заводитесь. Я только сказал… – Я поняла, что вы сказали, мистер Бэвенс. А я вам говорю: убирайтесь с моей земли. Он грубо сгреб ее в охапку и притянул к себе. Улыбка моментально исчезла с его лица. – Мне кажется, тебе просто совершенно необходим мужчина, который покажет, где твое место. – Отпустите меня! – Она постаралась вырваться из его мощной хватки, но он только крепче сжал руки. – Может, именно я – тот, кто укажет тебе, где твое место! – Он даже слегка охрип, в глазах появился похотливый блеск. – Из тебя может получиться неплохая женушка, привяжись ты к кому-нибудь. Да-а… думаю, просто необходимо показать тебе, что значит быть настоящей женщиной. Она так рассвирепела, что стала совершенно бесстрашной. – Отстань от меня! – закричала Либби, не переставая бороться, пытаясь ударить его. Вместо того чтобы отпустить девушку, Бэвенс еще крепче прижал ее к себе и потянулся губами к ее рту. Она ощутила на лице его горячее дыхание, почувствовала, что в живот ей уперлось нечто твердое, и поняла, как же велико его животное желание. Внезапно Либби осознала, насколько она беззащитна и одинока, ведь рядом не было никого, кто мог бы помочь ей. На смену ярости пришел страх, губы Либби пересохли, колени стали словно ватные. – Отпустите, – прошептала девушка. Бэвенс засмеялся низким, противным смехом. – Леди просила отпустить ее. Либби удивленно выдохнула, а Бэвенс убрал от ее губ свой отвратительный рот. Они одновременно повернулись в сторону дома. Прямо у дверей, с винтовкой, прижатой к плечу, стоял незнакомец, которого она не больше пятнадцати минут назад оставила в комнате в бессознательном состоянии. На нем не было ничего, кроме простыни, обернутой вокруг бедер. Грудь и ноги оставались обнаженными, волосы пришли в полный беспорядок, но, несмотря на это, он выглядел на редкость сильным и грозным. – Вы кто такой? – потребовал ответа Бэвенс. – Не думаю, что это вас как-то касается. А сейчас отпустите леди. – Голос незнакомца звучал насколько повелительно и строго, что не допускал ни малейших возражений. Бэвенс немного ослабил хватку, и Либби, удивляясь, что еще держится на ногах, отскочила в сторону, чтобы он не мог до нее дотянуться. Молодой человек винчестером указал на коня. – Садитесь в седло и убирайтесь. Бэвенс сердито посмотрел на него и перевел злой взгляд на Либби. – Ну, быстро! – потребовал юноша. В его голосе Бэвенс услышал неприкрытую угрозу. Не говоря ни слова, он вскочил на спину лошади, пустил ее легким галопом и ускакал, скрывшись за густыми зарослями деревьев. Либби пристально смотрела ему вслед. Неровно дыша, она никак не могла унять дрожь в ногах. Если бы не незнакомец, Бэвенс мог не только просто поцеловать или испугать ее. Если бы не незнакомец… Она повернулась к своему спасителю в тот момент, когда его винчестер с громким стуком упал на землю. Молодой человек попытался ухватиться за косяк двери, но не смог и медленно осел на землю рядом со своей винтовкой. Либби бросилась ему на помощь. Опускаясь рядом с ним на колени, она заметила, как на белой повязке проступают красные пятна крови. Он открыл глаза. Темно-синие, такие же, как небо Айдахо перед грозой. – Он убрался? – Да. – Хорошо, – с этими словами его глаза медленно закрылись. Шесть часов спустя незнакомец снова пришел в себя. Стоя рядом с его кроватью, Либби наконец вздохнула с облегчением. – Привет, я рада, что вы опять в сознании. Он устремил взгляд на ее лицо, но не произнес ни слова. – Спасибо за то, что вы сделали. Я имею в виду, что вы остановили Бэвенса. – Сколько времени я был без сознания? – спросил он и нахмурился, пытаясь сосредоточиться. – С сегодняшнего утра. Около шести часов. – Нет. Я имею в виду, всего. Сколько прошло времени с тех пор, как меня подстрелили? – Пять дней. Он закрыл глаза. – Что у меня с ногой?.. – Я точно не знаю. Думаю, все будет в порядке. – Она опустилась на соседний стул, вновь мучаясь от угрызений совести. – Похоже, что заражения нет. Конечно, лучше бы вы на нее пока не ступали… Он открыл глаза и встретился с ней взглядом. – …Но я очень рада, что вы это сделали, – закончила она фразу, чувствуя, как трудно вдруг стало дышать. – У меня не было выбора, – сухо сказал молодой человек. – Он мешал мне спать. Она покачала головой, не обратив внимания на его слабую попытку пошутить. – Я перед вами в неоплатном долгу. Особенно если учесть, что это я… особенно после того, как я… – Она так и не договорила, не зная, как закончить эту фразу. Он долго изучал ее пристальным взглядом синих глаз и наконец сказал: – Я так понимаю, что вы каким-то образом причастны к тому, что мои ребра и нога болят так, словно… словно их сжигает огонь. Либби вспомнила то мгновение, когда выстрелила в него. Она ведь запросто могла убить этого человека! – Почему? – спросил он. – Почему? – повторила девушка, почти не слыша его, погрузившись в воспоминания. – Почему вы стреляли в меня? Она заставила себя сосредоточиться на его вопросе. – Я думала, это Бэвенс. Он вздохнул. – Пожалуй, я вас понимаю. – Он поморщился. – На вашем месте я бы тоже выстрелил. Не удержавшись, она улыбнулась. Во время посещения особняка Вандерхофов, расположенного на 72-й улице в Манхэттене, Ремингтон внимательно изучил портрет Оливии Вандерхоф. Теперь ему стало совершенно ясно, что художнику не удалось уловить самого главного, что было в оригинале. На лице девушки с портрета не было и тени улыбки, в зеленых глазах не сверкали яркие искорки, плотно сжатые губы не заставляли улыбнуться в ответ. В семнадцать лет она позировала художнику, одетая в роскошное платье из белого атласа и кружев, крупные жемчужины украшали прическу, на тонкой шейке красовался золотой медальон. Теперь ей уже исполнилось двадцать пять, она носила мужскую рубашку и, если он не ошибается, брюки. На ней не было ни жемчугов, ни медальона, ни каких других украшений. «Что заставило тебя избрать этот суровый образ жизни?» – размышлял он. Однако причины ее решения не имеют ровно никакого значения, напомнил он себе. Важно только то, что он отыскал пропавшую дочь Нортропа Вандерхофа. С помощью денег, полученных за обнаружение прекрасной наследницы, Ремингтон сможет выполнить то, в чем он поклялся отцу: сумеет отомстить человеку, ответственному за смерть Джефферсона Уокера. Ремингтон заметил, что под его пристальным взглядом по лицу Оливии разлился румянец. Улыбка, которая, казалось, вот-вот превратится в смех, исчезла, девушка выпрямилась, вздернула подбородок и протянула ему руку. – Полагаю, нам давно пора познакомиться, сэр. Меня зовут Либби Блю. Я хозяйка ранчо «Блю Спрингс». Он взял ее руку в свою. – Приятно познакомиться, миссис Блю. Меня зовут Ремингтон Уокер. – Я – мисс Блю. Он почувствовал какое-то странное облегчение. Значит, все-таки никакого мужа нет и не было. – Что привело вас на мое ранчо, мистер Уокер? Ремингтон умел быстро распознавать людей, что способствовало его славе удачливого детектива. Очень немногим в этой жизни удалось обмануть его. Оливия Вандерхоф явно никогда не войдет в число этих немногих. Он заметил в ее глазах умный блеск с толикой здорового чувства осторожности с некоторой примесью недоверия. Она, конечно, не поверит ему, если он скажет, что ищет работу. По его внешнему виду она, конечно же, сразу определила, что он не пастух, тут можно смело спорить на половину той суммы, которую Ремингтон собирался получить от Вандерхофа. Он позволил себе мрачно усмехнуться. – Я считал себя счастливчиком до тех пор, пока вы меня не подстрелили. Ее щеки покраснели сильнее, но она не отвела взгляд. – Правда, мисс Блю, очень проста и состоит в том, что я заблудился. Я был в столице Айдахо по делам и до возвращения домой решил посмотреть, как выглядят эти земли. У меня была карта, но, к сожалению, я решил, что могу позволить себе кое-какие безумства, например, проникнуть вглубь территории, ознакомиться с ней и вернуться назад как ни в чем не бывало. Как вы уже, вероятно, поняли, я заблудился. Но все-таки мне повезло, и я наткнулся на ваш дом, прежде чем меня постигла куда более печальная участь. – Почему же вы не поехали по поляне, где вас можно было бы увидеть? – Ее глаза сузились. – Почему у вас в руках было ружье? – Я принял неверное решение. Я не собирался причинить вам никакого вреда. Ремингтон понял: она взвешивает то, что только что услышала. На какое-то мгновение он даже испугался, что она ему не поверит. Но подозрение исчезло из ее глаз. Легкая улыбка вновь коснулась уголков губ девушки. – Вы ведь не местный, мистер Уокер? Это чувствуется по вашему акценту. Откуда вы? – Я родился и вырос в Виргинии, мэм. – Отлично! Советую вам вернуться туда как можно скорее, как только вы сможете продолжить свой путь. – Она со строгим видом поднялась со стула, в ее тоне чувствовалась некоторая насмешка. – Здесь, в Айдахо, мы живем по своим законам. Ремингтон кивнул. – Стреляете первыми? – Правой ладонью он прикоснулся к своему левому боку. – Я заметил. Он улыбнулся, чтобы его слова не прозвучали слишком обидно. Либби почувствовала, как учащенно забился ее пульс. Внутренний голос предупреждал ее о неведомой опасности. Она ощущала угрозу, исходящую от Уокера. Неужели она ошиблась, приняв его за безобидного путника? Быть может, он опаснее Бэвенса! Она отошла от его кровати. – Вы, должно быть, голодны. Чайник стоит на плите. Я принесу вам еду. Вы обязательно должны что-нибудь съесть. – Она отвернулась и торопливо покинула комнату. «Не верь чужакам», – напомнила себе Оливия минуту спустя, доставая чашку из кухонного шкафчика. Этого правила она неуклонно придерживалась целых шесть лет. Она не могла позволить себе забыть его – даже ради такой обезоруживающей улыбки, как у этого необыкновенного незнакомца. Сама того не желая и безо всяких на то причин она вдруг вспомнила своего отца. Человека с царственной осанкой, седыми волосами и серыми глазами. Человека, который покупает и продает людей точно так же, как покупает и продает собственность, или корабли, или что угодно еще. Человека, для которого каждый в этом мире имеет свою цену. Даже его собственная дочь. Она должна была принести ему южную железную дорогу, о которой он мечтал так много лет, и черт с ними, с ее чувствами! Либби закрыла глаза, прислонившись к буфету. Она не хотела думать об отце, эти мысли делали ее несчастной: ей все равно не удастся его переделать и заставить относиться к себе по-другому. В памяти постепенно возник образ матери, и Либби почувствовала, как к глазам подступили слезы. – О мама! – прошептала девушка, и сердце ее сжалось. Знает ли мама, что у Либби все в порядке, что дочь живет хорошо и счастлива? Дэн Диверс отправил из Шейена по почте письмо Либби, когда в прошлом году ездил в городок по делам. Получила ли Анна Вандерхоф ее послание? Это был безрассудный поступок – написать после стольких лет молчания! Но после смерти Аманды ей стало совсем невмоготу от одиночества, и тоска по матушке усилилась. – Мамочка, – прошептала она… Либби вздохнула и открыла глаза. Что-то она разволновалась и расчувствовалась. Здесь, в «Блю Спрингс», она нашла ту жизнь, о которой мечтала. У нее есть своя земля, свои овцы и свой дом. У нее есть Сойер, ей есть кого любить; у нее есть верные друзья – Мак-Грегор и юный Рональд. И, самое важное, – у нее есть свобода! Она никому не принадлежит. Никто не может указать ей, что делать, что говорить, что чувствовать. Она свободна и намеревается оставаться такой. Глубоко вздохнув, Либби наполнила миску супом, поставил ее на поднос и понесла назад в спальню. Она намеревалась помочь мистеру Уокеру выздороветь и отправиться в путь – чем скорее, тем лучше. 3 Когда на следующее утро Либби вошла в спальню, неся мазь, чистые бинты и теплую воду, она обнаружила, что ее «пациент» сидит в кровати, прислонившись к изголовью. – Доброе утро, – поприветствовал он девушку. Пять дней она без сомнений и смущения обрабатывала его раны, но ведь тогда он, совершенно беспомощный, лежал без сознания! Сейчас он уже не казался таким беспомощным. Ремингтон внимательно наблюдал за ней, и она поняла: он знает, как нежно, словно о близком человеке, она заботилась о нем. Кровь прилила к щекам девушки, но она напомнила себе, что ничего незнакомого в мужском теле для нее нет. Аманда Блю не признавала ложной скромности. «У нас нет времени на такую чепуху», – сказала Аманда Либби в тот день, когда в их дом внесли Роберта Мак-Лейна и уложили его на кухонный стол; сломанная бедренная кость неуклюже торчала через разорванные брюки. За годы, проведенные на ранчо «Блю Спрингс», Либби привыкла заботиться о здешних мужчинах, какие бы болезни и несчастья на них ни сваливались. Ремингтон ничем не отличался от остальных. Молодой человек шутливо кивнул в сторону кувшина в ее руках. – Надеюсь, это не завтрак? – Нет, мистер Уокер. Я пришла сменить ваши повязки. Она поставила все, что принесла, на тумбочку у кровати, глубоко вдохнула, склонилась над своим «пациентом» и стянула вниз до талии укрывающую его простыню, открыв широкую, мускулистую грудь. От одного взгляда на полоску черных волосков, сужающуюся к низу живота и уходящую под простыню, Либби вдруг охватило странное волнение. Она надеялась, что он не заметил, как слегка задрожали ее руки, когда она осторожно сняла повязку с раны на боку. Либби знала, что он за ней наблюдает. Она прямо-таки физически ощущала на себе его взгляд. – Всего-навсего поверхностное ранение, – заметил Ремингтон, когда Либби бросила грязные бинты на пол. – Мне повезло. Сантиметров десять вправо – и мне бы пришел конец. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. – Да. Либби снова подумала, как ужасно было бы, застрели она Ремингтона. Ей никогда не пришлось бы увидеть синевы его глаз, или изгиба его улыбающихся губ, или… Девушка быстро вернулась к работе: промыла рану, смазала мазью, которую тетушка Аманда научила ее готовить из кореньев и трав, и накрыла ее чистым льняным полотном. Ей почти удалось убедить себя, что ее не волнует ни вид его обнаженной груди, ни то, как он на нее смотрит. Ей почти удалось поверить: это все равно что заботиться о Сойере, когда тот болен. Почти… Либби снова глубоко, протяжно вздохнула, сдвинула простыню в сторону, открыв раненое бедро, и принялась последовательно повторять все операции. Ремингтон явно развлекался, видя ее смущение, и в то же время был поражен ее решимостью. Если бы он не знал о ней так много, то поверил бы, что девушка, которая называет себя Либби Блю, всю жизнь ухаживала за ранеными где-то в глубинке, а не развлекалась в компании отпрысков самых богатых семейств Нью-Йорка – истинных «Кикербокеров». Ему вдруг ужасно захотелось узнать, как она выглядела, впервые появившись в светском обществе. – Пока нет никаких признаков заражения, – сказала Либби, беря в руки влажную ткань. Ремингтон внимательно посмотрел на свою ногу и впервые сумел разглядеть результаты выстрела в бедро. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: эту рану никак нельзя назвать поверхностной. Пройдет некоторое время, прежде чем она заживет, но именно времени-то у него и не было. С другой стороны, ему вовсе не нравится перспектива остаться без ноги, а именно это может произойти, если он преждевременно поднимется с постели. Ремингтону пришлось покрепче сжать зубы, пока Либби промывала рану. Каждое ее движение сопровождалось острой болью, которая «простреливала» ногу сверху донизу. Чтобы отвлечься от боли, Ремингтон принялся изучать профиль Либби, склонившейся над ним. Он вглядывался в шелковистые прядки, вьющиеся у нее на висках, в необычный цвет ее светлых, с розовато-золотистым отливом волос; заметил маленькие, прекрасной формы ушки и крохотную ямочку на подбородке. Он пришел в восторг от ее густых, загибающихся вверх ресниц, изящных дуг золотистых бровей и гладкой кожи. Ремингтон решил, что даже веснушки на носу этой девушки приводят его в восторг. «Что же заставило тебя сбежать? Почему ты променяла легкую жизнь на все это?» Ремингтон припомнил, как Нортроп Вандерхоф, стоя у огромного письменного стола вишневого дерева и сжимая в руке бокал бренди, рассматривал Ремингтона. – Я слышал, вы лучший из лучших, Уокер. – Если ее вообще можно найти, я найду! – уверенно ответил Ремингтон, по обыкновению глядя прямо в глаза собеседнику, который сумел полностью скрыть за равнодушным выражением лица горечь, сжигающую его душу. – Я хочу, чтобы моя дочь вернулась ко мне. И я щедро заплачу вам, Уокер. Вы найдете ее и привезете ко мне. Сначала Ремингтон подозревал, что дочка Нортропа сбежала с каким-то молодым человеком, которого не одобрил ее отец. Пусть редко, но такие происшествия случались в знатных семействах: слишком часто спутника жизни выбирали там с холодной тщательностью, словно речь шла о гарантии успеха капиталовложений. Однако расследование не навело ни на какой след загадочного любовника. Теперь же он убедился, что и мужа у беглянки нет. Так что же вынудило ее скрываться? – Вы всегда жили на этом ранчо, мисс Блю? – спросил он, зная правду, но желая услышать версию Либби. В глазах девушки промелькнуло странное выражение, когда она встретилась с ним взглядом. – Я приехала около шести лет назад, чтобы жить с тетушкой. Ремингтон знал, что у нее не было тетки ни здесь, ни где-либо в другом месте, но не подал виду. – А где вы жили до этого? – Я приехала из Сан-Франциско. В общих чертах это было правдой. Именно в Сан-Франциско ему удалось напасть на ее след. Но она не стала говорить, что далеко не пару месяцев до этого прожила в Нью-Йорке, прежде чем исчезнуть оттуда в неизвестном направлении. Либби выпрямилась. – Принесу вам что-нибудь перекусить. Думаю, немного каши не повредит сейчас вашему желудку. Ремингтон не удержался и скорчил гримасу: он никогда не любил овсянку. Ее легкий, словно воздушный, смех заставил его улыбнуться. – Мистер Уокер, у вас с Сойером есть кое-что общее. Он тоже невысокого мнения о моей каше. Но тетушка Аманда – а она редко ошибалась – всегда говорила, что это отличная еда для тех, кого подкосила болезнь. Так что я принесу ее вам, а вы будьте любезны ее съесть. – Слушаюсь, мэм, – подчинился он. С улыбкой покачав головой, Либби собрала нехитрые медицинские принадлежности и вышла из комнаты. По крайней мере, размышлял Ремингтон, ему не будет скучно, пока он лежит здесь без движения. Его явно развлекут наблюдения за тем, как Оливия Вандерхоф по собственной воле живет в образе Либби Блю. А потом он сможет завершить то дело, ради которого и оказался на этом ранчо. Сойер дождался, пока Либби выйдет во двор, чтобы развесить на веревке выстиранные бинты, и наконец отважился заглянуть в спальню, где лежал раненый. – Привет, – сказал незнакомец. – Ты, должно быть, Сойер. Мальчик кивнул. – Заходи. Сойер бросил взгляд на заднюю дверь. Либби приказала ему держаться подальше от этого чужака, но сама-то она то и дело сюда входит! К тому же этот человек прогнал мистера Бэвенса, когда тот пытался обидеть Либби. По мнению Сойера, такой человек заслуживает определенного доверия. – Заходи. Я скажу твоей маме, что сам пригласил тебя. Сойер вошел в спальню и остановился. Внимательным взглядом мальчик изучал незнакомца. Этот человек, пожалуй, ничем не отличается от прочих сухопарых мужчин, которые нанимались работать на ранчо «Блю Спрингс». Шевелюра его нуждается в стрижке, подбородок покрылся темной щетиной. И все-таки Сойер сомневался, что этот человек когда-либо работал на ферме. Слишком уж хороши оказались конь и седло незнакомца, да и руки его не были грубыми и мозолистыми. – Меня зовут Уокер. Ремингтон Уокер. А тебя? – Сойер Диверс. Но Либби мне не мама. Моя мама умерла. Давным-давно; я и не помню ее. – Мне очень жаль. – Мужчина протянул мальчугану руку. – Приятно с тобой познакомиться. Извини, что я не встаю, но со мной приключилось небольшое несчастье. – Он дружелюбно улыбнулся. Понимая, что ему, может быть, не следует этого делать, Сойер все-таки приблизился и пожал руку Уокера. – Это не несчастный случай. Либби нарочно стреляла в вас. Просто она думала, что это кое-кто другой. Мистер Уокер громко засмеялся. – Она мне сказала то же самое. Похоже, мне повезло, что она не так уж метко стреляет. – Вам правда повезло. Либби не может попасть ни во что, если целится. Она точно хотела пристрелить вас. Может, поэтому вы живой. Улыбка исчезла с лица Уокера. Он нахмурился. – Понятно, – пробормотал он и, сменив тему, спросил: – А почему вы здесь только вдвоем? Мне казалось, что на ранчо всегда бывает много народу. – Мак-Грегор, он – с овцами. Рональд Абердин – тоже. А остальных отпустили. Либби не может сейчас платить другим работникам. Все здесь жуть как трудно, после того как умер мой папа. – Твой отец здесь работал? – Он был старшим над рабочими на ранчо. Он попал в буран и замерз насмерть прошлой зимой в Медвежьих горах. Он искал овец, которых угнал Бэвенс. – Сойер сжал кулачки. – Это Бэвенс виноват, что папа умер, и когда-нибудь я ему покажу за это! Ремингтон наблюдал за тем, как мальчик пытается побороть гнев. Он не понаслышке знал, что значит потерять отца. Понимал, что это такое – видеть, что виновный продолжает безнаказанно процветать, потому что нет никаких доказательств его преступления. Стараясь отвлечь Сойера от грустных мыслей, Ремингтон спросил: – А ты заботился о моем коне эти дни? Карие глаза Сойера стали огромными, словно два блюдца, на личике не осталось и следа от недавней ярости. – Конечно! Это лучший конь, каких я видывал! Как его зовут? – Сандаун. Он у меня уже очень давно. Я сам вырастил его. Он мне очень дорог, и мне не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь случилось. Вот что я тебе скажу, Сойер. Ты заботься хорошенько о моем коне, пока я здесь лежу, а я буду тебе платить пятьдесят центов в день. – Пятьдесят центов! В день? – Правильно. – Спасибо, мистер Уокер, – прервала их разговор Либби, появляясь в дверях, – но Сойер не может принять это предложение. Ремингтон и Сойер одновременно повернулись к входящей в спальню хозяйке дома. Она хмуро смотрела на мальчика. Не успев прийти в себя от удивления, Сойер снова повернулся к кровати. – Я буду хорошо заботиться о вашем коне, мистер Уокер. Но вам не нужно мне платить. И все равно – спасибо. – Сказав это, Сойер поспешно вышел из комнаты. Ремингтон удивленно посмотрел прямо в глаза девушки. – Я уверена, что у вас были добрые намерения, – сказала она ему. – Но Сойер будет помогать вам, потому что так и должно быть, а не потому, что он может на этом заработать. – Я только хотел… – Я прослежу, чтобы он вас больше не беспокоил. – Она вышла из комнаты и закрыла дверь. Ремингтон вздохнул и откинулся на подушки. Он только пытался помочь. Сойер сказал, что у них почти нет денег. Ремингтон ни секунды не сомневался, что мальчик хорошо заботится о Сандауне. Неужели это так ужасно – заплатить за хорошую работу? «Сойер будет помогать вам, потому что так и должно быть, а не потому, что он может на этом заработать…» Пусть Либби и не была Сойеру матерью, но поступала она именно как родная мать. Ремингтон сомневался, что Нортроп Вандерхоф сделал в жизни хотя бы один шаг, если тот не сулил выгоды. Удивительно, что этому неразборчивому в средствах старику удалось вырастить такую принципиальную дочь. Ремингтону следовало, пожалуй, удивиться и тому, что такой честный и добросердечный человек, как Джефферсон Уокер, мог дружить с Нортропом. Как могло получиться, что этот человек столько лет дурачил его отца? Как мог Джефферсон дойти до такого отчаянного шага? Как вообще могло все это произойти? Бесполезно искать ответы на эти вопросы. Джефферсон Уокер уже не мог на них ответить. Джефферсон Уокер мертв. Мертв из-за алчности Нортропа. Внезапно Ремингтон ощутил ужасную слабость и закрыл глаза. Даже погружаясь в тяжелый сон, он продолжал повторять клятву: однажды он отомстит… Так или иначе. 4 Солнце едва озарило горизонт, когда Либби направилась к сараю. Утренний воздух дышал прохладой, словно бросая вызов наступающему лету. На земле лежала густая роса, капля которой переливались, словно алмазы, рассыпавшиеся по траве. Либби любила эти утренние часы, особенно в это время года, когда все дышит свежестью и обновлением. Она всегда легко просыпалась рано утром, не боясь забот, которые поджидали ее в самом начале дня. Это было ее время. Распахнув дверь, Либби услышала, как поскуливают щенки. В следующую минуту раздалось громкое, требовательное мычание. – Подожди минуточку, Мелли, – сказала девушка, поставив ведро около стойла. Пройдя вглубь сарая, она присела рядом с Мисти. – Как дела, красавица? Она погладила колли по аккуратной головке и взяла в руки одного из черно-белых щенков. – Посмотри-ка. Если ты не очарователен, то я уж и не знаю, кто тогда. – Она прижала собачонку к щеке, наслаждаясь мягким прикосновением шерсти к своей коже. Мелли снова требовательно и жалобно замычала и с силой боднула стенку стойла. – Хорошо, хорошо! Я тебя слышу. Либби вернула детеныша матери, встала и, снова перейдя на другую сторону сарая, вошла в стойло дойной коровы. – Ну что, капризничаем? – спросила Либби, похлопывая Мелли по желтовато-коричневой спине. Она привязала корову к яслям, подтянула поближе низенький трехногий табурет и подставила ведро под полное вымя Мелли. Устроившись на табурете, Либби наклонилась, взялась за соски великолепной представительницы джерсейской породы молочных коров и принялась за дело. Либби с удовольствием занималась дойкой с первого дня, когда тетушка Аманда научила ее, как это делается. Ей всегда казалось, что тепло сарая и ритмичный звук бьющих по ведру упругих струек молока дают ощущение покоя. Ее мысли уносились далеко-далеко под аккомпанемент этой успокаивающей музыки. Сегодня утром она думала о Ремингтоне Уокере. Накануне вечером ее подопечный попросил найти ему какой-нибудь костыль, чтобы он мог понемногу вставать. Либби нашла тот, с которым когда-то, в 1884 году, ходил Мак-Лейн, и принесла его в спальню Ремингтона. Молодой человек пока не пробовал им пользоваться – по крайней мере, в ее присутствии, – но Либби догадывалась, что скоро он это сделает. Она всей душой надеялась, что Ремингтон не будет слишком торопиться: если ему вдруг станет хуже, придется отложить его отъезд. А чем скорее он покинет ранчо, тем лучше. По крайней мере Либби старалась убедить себя в этом. Она представила себе, как губы Ремингтона слегка изгибаются в улыбке, как в уголках его глаз в этот момент появляются едва заметные морщинки. Вспомнила, как он следит за каждым ее движением взглядом темно-синих глаз, когда она находится в его комнате, как внимательно слушает ее, пытается побольше узнать о ней. В ушах Либби зазвучал поразивший ее голос, от которого она странным образом теряла силы и смягчалась. Что-то в этом человеке заставляло Либби испытывать смешанное чувство безопасности и угрозы. Как ни хотелось ей, чтобы он поскорее поправился и покинул «Блю Спрингс», в глубине души она жалела, что настанет день, когда он уедет. Либби вспомнила, как Ремингтон вышвырнул с ранчо Тимоти Бэвенса. В тот момент у него едва хватило сил, чтобы держаться на ногах, и все-таки он заставил Бэвенса отпустить ее и убраться. Что сможет удержать Бэвенса от попытки вновь испугать ее, как только Ремингтон уедет? Ничего! Руки Либби замерли, она прижалась лбом к теплому боку коровы. Она знала, что Бэвенс не сдастся. Он твердо решил завладеть «Блю Спрингс». Ему будет несложно это сделать. Либби сейчас очень не хватало Аманды. В крошечном теле Аманды Блю не было места даже капельке страха, Аманда Блю знала, как находить управу на Бэвенса. Девушка закрыла глаза, вспоминая ночь, когда она впервые встретилась с хрупкой хозяйкой овечьего ранчо из Айдахо… Оливия ощущала, как неподдельный страх сжимает ее сердце. Дыхание то и дело прерывалось, кровь бешено стучала в висках. Девушка нетерпеливо наблюдала за пассажирами, которые шли по проходу вагона к своим местам, и молча умоляла их делать это побыстрее. «Поехали, – молила она про себя. – Поехали побыстрее!» Девушка выглянула в окошко, пытаясь сквозь кромешную тьму рассмотреть, не появился ли человек, которого отец нанял, чтобы догнать и вернуть ее домой. Оливия не была уверена, что ей удалось ускользнуть от преследователя. Она нервным движением проверила, не выбились ли волосы из-под шляпки с высоко поднятыми передними полями, которую она надела, прежде чем покинуть гостиницу, жалея, что не хватило времени выкрасить волосы в другой цвет, и ругая себя, что не сделала этого раньше. – Вы не против, если я присоединюсь к вам? – Оливия обернулась и увидела перед собой морщинистое личико невысокой женщины, стоящей в проходе. Она совсем уже готова была ответить, что предпочла бы ехать одна, но было поздно. – Как я рада, что наконец покидаю Сан-Франциско, – сказала женщина, усаживаясь напротив Оливии. – Мне кажется, здесь слишком многолюдно. Попутчица поставила саквояж на соседнее сиденье и протянула Оливии руку. – Меня зовут Аманда Блю. А вас? – Оли… – Она не закончила, вспомнив, как опрометчиво пользовалась до настоящего времени своим настоящем именем. В памяти вдруг всплыло ласковое имя, которым звала ее няня, когда Оливия была совсем маленькой девочкой. Имя, которое отец категорически запретил употреблять после того, как уволил няню и вышвырнул ее из «Роузгейт». – Либби. Меня зовут Либби. Она почувствовала необъяснимую радость от этого, пусть слабого, проявления неповиновения отцу. – Приятно познакомиться, Либби. Я еду домой в Айдахо. Вы бывали там когда-нибудь? Прекрасные места. У меня собственное овечье ранчо в гористой местности. Чертовски славное, самое лучшее овечье ранчо на всей этой Богом проклятой территории. – Она покачала головой, стараясь показать, что смущена. – Извините меня за мои речи. Это из-за того, что я живу среди людей, совершенно не умеющих говорить правильно. Даже и не замечаешь, что и как говоришь, если долго живешь невесть где, как я. Оливия не знала, что ответить. Но, похоже, это и не имело значения. Аманда Блю с радостью взяла на себя труд вести беседу. Когда поезд наконец отошел от станции и помчался прочь от Сан-Франциско, женщина принялась развлекать Оливию, рассказывая ей историю за историей о жизни в гористых районах Айдахо, о людях, которые на нее работают, об овцах и барашках, о сезонах стрижки овец, о ягнятах. Под стук колес позади оставались миля за милей, а она все рассказывала и рассказывала. Рассказывала до глубокой ночи. Затем Аманда неожиданно наклонилась вперед и накрыла руку Оливии своей ладошкой. В ее серьезных серых глазах светилось понимание. – Вы попали в беду, не правда ли, милая моя? Это видно по вашему лицу. Оливия хотела было опровергнуть такое предположение, но не нашла подходящих слов. – Не беспокойтесь. – Аманда похлопала рукой по саквояжу. – У меня есть кольт сорок пятого калибра на случай, если придется кого-нибудь в чем-то убеждать. Но, похоже, того, от кого вы бежите, нет в этом поезде, иначе он давно бы дал о себе знать. Со мной вы в полной безопасности. Как ни странно, но эта маленькая женщина вселила в нее ощущение уверенности. – Почему бы вам не поехать вместе со мной в Айдахо, Либби? У меня в доме полно свободных комнат. И никто даже не сунется туда, чтобы разыскивать вас. – Но вы же совершенно меня не знаете, миссис Блю, – прошептала Оливия, горло ее сжалось от волнения. – Знать и не надо, достаточно увидеть, что вам нужна помощь, юная леди. Поедете со мной и поживете у меня столько, сколько захотите. Оливия выглянула в окно, за которым стояла темная ночь. У нее было очень мало денег и ни малейшего представления, куда направиться дальше. Она просто купила билет на первый поезд, отходящий из Сан-Франциско, надеясь оказаться вне досягаемости отца. Но где отыскать такой безопасный уголок? После стольких месяцев, которые она провела, убегая и скрываясь от преследователей, Оливия пока не смогла найти такого места, куда не добрался бы ее отец. Может, Айдахо окажется именно таким укрытием? Она повернулась и снова посмотрела прямо в дружелюбные глаза попутчицы. – Хорошо, миссис Блю. Я поеду с вами. Аманда тепло улыбнулась. – Не волнуйся, Либби. Все пройдет, какой бы ни была твоя беда. – Она снова потрепала девушку по руке. – И не добавляй никаких «миссис» к моему имени. Никогда не была замужем. Зови меня просто тетя Аманда. Так мы обе будем чувствовать себя членами одной семьи. Пожалуй, впервые за последний год Оливия улыбнулась от чистого сердца. – С удовольствием… тетя Аманда. * * * Мелли беспокойно дернулась и едва не опрокинула ведро с молоком. Вернувшись к действительности, Либби постаралась освободиться от воспоминаний. Нравится ей это или нет, но с сегодняшними проблемами ей придется справляться самостоятельно. На сей раз Аманды рядом нет. Поднявшись с табурета, она подхватила тяжелое ведро и вышла из сарая. Открыв заднюю дверь дома, Либби с удивлением обнаружила, что Ремингтон стоит у плиты. Тяжело опираясь на костыль, он переливал крепкий кофе в кофейник в голубых крапинках. Он нашел свою одежду, которую Либби, достав из его седельных сумок, развесила в шкафу, и надел брюки, хотя вышел босиком и без рубашки. Услышав, что она вошла в дом, он посмотрел на девушку через плечо. – Доброе утро! – Чем это вы занимаетесь, мистер Уокер? – строго спросила Либби, поднимая ведро с молоком и ставя его на столик рядом с раковиной. Он удивленно вскинул одну бровь, давая понять, что ответ и так ясен. – Готовлю кофе. – Он, как обычно, улыбнулся одними уголками губ. Непонятно почему, но этот ответ вызвал у Либби раздражение. – Это я и сама вижу. – Она отобрала ложку, которую он держал в руке. – Садитесь. Вам не следует давать ноге такую нагрузку. Вы что, хотите, чтобы снова открылось кровотечение? Так вы опять сляжете надолго! Ремингтон не стал с ней спорить, и она догадалась, что ему действительно было больно, потому что он едва дохромал до стола и тяжело опустился на стул. Ей хотелось выбранить его за то, что он пытается так много сделать, предупредить, что пока еще в любой момент можно нанести вред незажившей ноге. Но, когда Либби встретилась с ним глазами, слова замерли у нее на губах. Она отвернулась, сбитая с толку чувством, которое охватывало ее всякий раз, когда он оказывался рядом. – Я хочу извиниться за вчерашнее, мисс Блю. Она не обернулась. – Извиниться? За что? – За то, что предложил платить Сойеру. Понимаете, он сказал, что дела у вас идут не слишком хорошо с тех пор, как умер его отец и… – Сойеру не следует беспокоить вас нашими проблемами, мистер Уокер. – Но мальчик не доставил мне ни малейшего беспокойства. – Он помолчал немного и потом продолжил: – И мне кажется, трудностей у вас несколько больше, чем вы можете преодолеть. Либби обернулась. Ей не хотелось признавать очевидное, но его темные глаза смотрели с таким вызовом, что ей пришлось согласиться. – Жизнь в этих краях всегда была трудной. Жизнь здесь – постоянная борьба. Мы справимся, как справлялись и раньше. – А почему же вы не уедете отсюда? – Здесь мой дом, мистер Уокер. Куда же мне отсюда уезжать? Ремингтон заметил, как Либби напряглась и слегка вздернула упрямый подбородок. Ее ярко-зеленые глаза светились решимостью. Он почувствовал, что восхищен ее отвагой. Уокер хорошо знал, что ей было куда уехать. Туда, где будет исполняться малейший ее каприз, где никогда и ни в чем не испытывали недостатка. И весьма скоро ей предстоит вернуться к этой жизни. Как только Ремингтон отправит свою телеграмму. Он нахмурился, ощущая непонятное беспокойство. – Мистер Уокер! Он увидел, что она подошла к столу и оперлась руками на перекладину спинки стула. – Я не могу не предупредить вас относительно Тимоти Бэвенса. Он ни за что просто так не забудет то, что вы вчера сделали, поставив его передо мной в глупейшее положение. Он подлый человек и представляет себя местным бароном скотоводов, который однажды станет хозяином всей этой долины. Теперь он постарается спустить с вас шкуру. Ремингтон вдруг почувствовал, что ему очень хочется встать, обнять Либби и, прижав к себе, прошептать ей несколько слов утешения. Будь у него прежние силы, он бы так и поступил. Поэтому Уокер порадовался, что пока слишком слаб. Он не собирался становиться вторым из Уокеров, кто попадет в сети Вандерхофов. А Либби, как бы она себя ни называла, все-таки носила именно эту фамилию. Ему следует постоянно об этом помнить. Нортроп стоял у окна своего кабинета и смотрел на сад поместья «Роузгейт». Небо затянули серые тучи, крупные капли дождя падали на темно-зеленую листву и густую траву лужаек. Пройдет еще несколько недель, и повсюду, оживив сад яркими красками, распустятся цветы. Все знатные дамы Манхэттена завидовали великолепному саду «Роузгейт». Нортропу доставляло необыкновенное удовольствие владеть тем, что было недоступно остальным. В этом смысле сад не составлял исключения: За существование великолепного розария Нортропу следовало бы благодарить собственную жену Анну, но это даже не приходило ему в голову. Он не проникался благодарностью, когда люди делали именно то, что он от них и ожидал. Кроме того, сегодня он ни за что не стал бы благодарить Анну. Он буквально дрожал от ярости. Она осмелилась бросить ему вызов – это непростительно. Открылась дверь. Ему не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что вошла Анна. Никто другой не отважился бы войти в его кабинет без стука. Даже она не сделала бы этого, если бы он сам не вызвал ее. – Бриджит сказала, вы хотели меня видеть, Нортроп. – Садитесь, Анна. Он услышал, как она прошла через огромный кабинет и села на стул, стоящий напротив его стола. Нортроп ждал, минута проходила за минутой, но он и добивался того, чтобы с каждым ударом сердца она чувствовала все большее беспокойство. Наконец он повернулся. Анна была бледна и неуверенно наблюдала, как он подходит к своему столу. В сорок пять лет она все еще оставалась очень красивой. Волосы сохранили золотистый цвет, их совершенно не коснулась седина. По-прежнему гладкую кожу только у уголков глаз тронули легкие морщинки. Даже фигура Анны осталась такой же, как в молодости. – Я сделала что-то не так, Нортроп? – с волнением спросила она. – А почему вы так думаете, дорогая моя? Она еще больше побледнела, пытаясь что-нибудь припомнить. Нортроп со злорадством наслаждался, наблюдая за смущением жены. За двадцать восемь лет супружеской жизни он неоднократно разыгрывал подобные сцены и всегда получал от них истинное удовольствие. Он женился на Анне из-за огромного приданого, которое ее отец дал за дочерью. Конечно же, общественное положение ее семьи было не ниже его собственного. Анна вышла за него замуж по любви. Ее единственное желание на протяжении всех лет брака – угодить ему. Однако ей это очень редко удавалось. Нортроп взял со стола сложенный несколько раз листочек бумаги. Он точно уловил момент, когда она узнала его. Потому что Анна сразу же опустила очи долу. – Почему вы не сказали мне об этом, Анна? – проговорил он ласково, ничем не выдавая переполняющий его гнев. – Я… Я собиралась, Нортроп, но… – Но что? Какая такая причина побудила вас утаить это от меня? Ведь письмо написано почти год назад. Анна ответила едва слышным шепотом: – Оно адресовано мне, Нортроп. И в нем ничто не указывает на ее местопребывание. Я не думала… – Вы никогда не думаете! – проревел он, опираясь пальцами о стол. – Никогда… За все двадцать восемь лет нашей жизни! – Нортроп… – Ее светло-голубые глаза наполнились слезами, и она потянулась за письмом. Он отдернул руку, в которой держал небольшой листок, и скомкал его. – Идите прочь! – Но… – Я сказал – прочь! Анна поднялась со стула и протянула к нему руку. – Пожалуйста, могу я забрать мое письмо? – тихо спросила она. В ответ он без слов швырнул скомканную бумажку в полыхающий камин. Анна молча смотрела на огонь. Ее глаза блестели, а подбородок мелко дрожал. Она наблюдала за горящей бумагой до тех пор, пока бесценное письмо не превратилось в пепел, потом повернулась и, ничего не сказав, покинула кабинет мужа. В тот момент, когда за ней закрылась дверь, Нортроп сел за стол. «Пропади пропадом все женщины разом!» Вандерхоф повернулся в кресле так, чтобы видеть камин. Он думал об Оливии, дочери, красота которой сулила приумножение богатства и власти, ради которых он трудился всю жизнь. О дочери, которая бросила ему вызов и предала его. «Будь она проклята! Будь она тысячу раз проклята!» Но он найдет ее… Семь лет он не прекращал поиски, нанимая лучших детективов, каких только позволяли купить его деньги. И охота не прекратится, пока он не вернет ее домой. Неважно, сколько времени это продлится и сколько будет ему стоить. Он еще преподаст ей урок, накажет за неповиновение. Она либо покорится воле отца, либо лишится всего. Нортроп Вандерхоф никогда не отказывался от задуманного. Никогда не сдавался. Никогда не признавал себя побежденным. И Оливии это прекрасно известно. Где бы она ни находилась, она знала, что ее отец все еще ее разыскивает. Понимала, что он ее ищет, и, конечно же, очень боялась его гнева. Он усмехнулся и закурил сигару. 5 Опираясь на костыль, Ремингтон направился во двор. Прямо у дверей он вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание. Его раздражало то, что он так быстро устает. Хотелось поскорее поправиться, уж очень угнетало вынужденное безделье. Часы и дни проходили друг за другом с удручающей монотонностью. Положение усугублялось еще и тем, что Либби старательно избегала его в последние два дня. Она позволила ему самому обрабатывать раны, посылая с Сойером воду, мазь и бинты. Без ее коротеньких посещений стало совершенно нечем занять мысли, и он представлял себе, чем мог бы заниматься, если бы не лежал в этой комнате. У Ремингтона не было даже возможности удовлетворять свое любопытство и узнать побольше о Либби. Стук молотка оторвал его от размышлений. Почти целый час этот звук долетал до его слуха откуда-то из дальнего угла сарая, и Ремингтон никак не мог представить себе, что же Либби делает. Он совсем уже собирался было пойти и посмотреть, что происходит, но тут увидел стоящего в загоне рядом с сараем Сандауна. Мерин радостно заржал в знак приветствия, когда Ремингтон захромал ему навстречу. Сандаун вытянул голову над верхней перекладиной забора и забил передним копытом по пыли, словно его тоже разбирало нетерпение от того, что хозяин так медленно идет на поправку. Ремингтон заметил, что его любимец прекрасно выглядит, и понял: Сойер ухаживает за конем, как и обещал. Подойдя к загону, Ремингтон потрепал мерина по морде. – Скучаешь, приятель? Сандаун закивал головой, словно в ответ. – Я тоже. – Ремингтон оглянулся. Темно-красный сарай представлял собой довольно большую постройку в неплохом состоянии. Столбы и перекладины загона держались вполне крепко. Лужок, на котором паслось небольшое стадо ягнят, был огорожен беленой оградкой. Двор совсем недавно чисто вымели. В целом ранчо «Блю Спрингс» производило впечатление хорошо ухоженного хозяйства. Он посмотрел на дом. Постройка была не слишком изящной, если судить по восточным меркам, но весьма просторной и крепкой. Зимой обитателям такого дома тепло, а летом прохладно, это, как догадывался Ремингтон, в здешних краях считалось одним из главных достоинств. Внутренняя отделка дома и его убранство могли удовлетворить любой вкус. Стену гостиной украшал пейзаж одного из самых прославленных европейских художников, эта работа немало стоила бы на Манхэттене. И в то же время многие предметы в доме, без сомнения, были выписаны по каталогу «Сиерс и Роубак» или «Монтгомери Вард». При этом внимание обращалось явно только на цену. Странное это все-таки было место для дочери Нортропа Вандерхофа. Еще более странным окажется, если она предпочтет остаться здесь. Как бы Ремингтон ни ненавидел ее отца, он не мог отрицать, что Нортроп страстно желает найти дочь. Он явно любил свое единственное чадо сверх всякой меры. Почему же еще он предложил такую астрономическую сумму за то, чтобы детектив разыскал ее, да еще согласился заплатить невероятно высокую премию, которую запросил Ремингтон. И все-таки было ясно, что Либби не желает возвращаться домой. «Почему? – никак не мог понять Ремингтон. – Почему она предпочитает прятаться, если так легко может оставить позади все заботы и тревоги? Неужели просто из гордости? Интересно, она сбежала из-за несчастной любви или из-за какой-нибудь глупой ссоры с родителями?» Ремингтон решительно тряхнул головой, напомнив себе, что ему вовсе ни к чему знать ответы на собственные безмолвные вопросы. Он разыскал Оливию Вандерхоф, и только это имеет сейчас значение. Когда он сможет отправиться в путь, немедленно пошлет телеграмму. А когда получит деньги за работу и премиальные, вернется в Нью-Йорк. Ему предстояло сдержать слово, данное отцу, и он не имел права обращать внимания на родство Оливии с Нортропом и Анной или на причины, побудившие девушку скрыться. – Мистер Уокер… Он обернулся на ее зов. Либби подошла к углу сарая и, слегка нахмурившись, наблюдала за молодым человеком. Ее волосы, как обычно, оказались зачесаны назад и заплетены в тяжелую косу, лежащую на плече. На ней снова были надеты свободная мужская рабочая рубашка, бриджи из грубой ткани и ботинки. Потрепанная шляпа болталась на спине, придерживаемая на шее кожаным шнурком. – Вам не следует перенапрягаться, – напомнила Либби. – Не буду. Хмурые морщинки разгладились, и она пошла вперед. Либби двигалась с такой естественной грацией, что Ремингтону оказалось совсем нетрудно представить, как она будет выглядеть в атласе и кружевах, с волосами, украшенными сверкающими драгоценными камнями. – Удивительно, что вы сюда дошли. Вы уверены, что это не слишком большая нагрузка на раненую ногу? – Она посмотрела вниз и вновь подняла глаза. Ремингтон понял, что ему приятна ее искренняя озабоченность. – Уверен. – Он указал головой в сторону сарая. – Что это вы там строите? – Новый курятник для цыплят. Несколько недель назад в старый забрался койот. Он унес одну из наших лучших несушек. И вновь Ремингтона поразила несуразность ситуации. Дочь одного из богатейших людей Америки носит брюки, стучит молотком, сражается с койотами и стреляет в чужаков. – Сегодня утром я приготовила лимонад, – сказала Либби. – Хотите? – Лимонад? Либби кивнула. – Последний раз, когда я ездила за продуктами, купила несколько лимонов. Стоят они, конечно, целое состояние, но иногда… – Она, не закончив фразы, пожала плечами. – Честно говоря, немного лимонада я бы выпил. Либби улыбнулась: – Идите, садитесь в тенек под ивой. Я принесу вам стакан. Он следил, как она направляется к дому, с удовольствием разглядывая ее брюки. Появись она в таком виде где-нибудь в восточных штатах, люди были бы в шоке. Но Ремингтон считал, что он вполне свыкся бы с этим фасоном, войди он в моду. Когда Либби скрылась за дверями, Уокер снова встряхнул головой. Ему все-таки следует помнить, что его сюда привело. Он медленно пошел к высокой иве, растущей с западной стороны дома. Под деревом стояла скамья, сколоченная из крепких досок. Ремингтон устроился там как раз в тот момент, когда Либби вышла из дома, неся на подносе три стакана и кувшин. Вручая ему стакан, Либби поинтересовалась: – А чем вы занимаетесь, мистер Уокер? Я как-то забывала спросить у вас об этом прежде. – Мой отец выращивал прекрасных арабских скакунов в Виргинии. И я надеюсь продолжить эту традицию. Эта легенда не раз сослужила ему прекрасную службу. В конце концов, ведь это не было ложью. До войны конюшни «Солнечной долины» были полны чистокровных арабских коней. Ремингтону до сей поры принадлежало несколько кобыл и жеребцов с родословными, восходящими к скакунам «Солнечной долины». Однако Джефферсон Уокер зарабатывал на жизнь не разведением лошадей, и его сын Ремингтон тоже. Молодой человек, произнеся слова, которые формально были правдой, внезапно ощутил всю их лживость. Но он хотел, чтобы Либби поверила ему. Похоже, так и случилось. – Мне следовало догадаться, – сказала она, глядя на Сандауна. – Он не обычный конь для верховой езды. Во всяком случае для наших краев. – Либби снова перевела взгляд на молодого человека. – Ваша поездка прошла успешно? «Успешно ли?» – задумался Уокер, вглядываясь в ее хорошенькое личико и прекрасные глаза. Он размышлял над тем, как мало она напоминала женщину, которую он ожидал найти. Успешно ли? Да, но не в том смысле, который она имела в виду. Причем настоящего успеха он не достигнет, пока не сможет пуститься в путь. Настоящий успех придет, как только он отправит телеграмму ее отцу. Как только Либби будет возвращена в лоно своей семьи, от чего бы она ни бежала. Как только он ее предаст. Во рту у Либби пересохло, ей было трудно дышать, а пульс бился все быстрее. Она хотела отвести взгляд от Ремингтона, но, похоже, не могла этого сделать. Его синие глаза стали вдруг темнее и суровее, чем обычно. Он казался очень рассерженным. Рассерженным на самого себя. Рассерженным на нее. И все-таки это ее не пугало. Наоборот, ее тянуло к нему, ей хотелось к нему прикоснуться. Она сделала резкий шаг назад, словно для того, чтобы разорвать невидимую нить, которой он привязал ее к себе. Лимонад выплеснулся через край стаканов и разлился по подносу. – Я… Я лучше пойду отнесу Сойеру его порцию. Он удивится, если я о нем забуду. – Она повернулась, чтобы уйти. – Может, я могу чем-нибудь помочь вам, мисс Блю? Не в силах совладать с собой, она взглянула на него через плечо и заметила, что он поднялся со скамейки. Его темные брови хмуро сошлись на переносице. Не похоже было, что он горит желанием чем-то ей помогать. – Я своими руками построил курятник, когда был мальчишкой. «Не верь чужакам». С этими словами она жила почти семь лет. И ей не следует их забывать. Даже с ним. – Пожалуйста, – попросил он, слегка пожимая плечами. – Позвольте мне помочь вам. Он улыбнулся. Хмурое выражение сошло с его лица, в глазах вспыхнули веселые искорки. Его взгляд светился очарованием, которому трудно было противостоять. – Откровенно говоря, мисс Блю, я умираю от скуки. Мне необходимо чем-нибудь заняться. Что же заставляло ее доверять этому чужаку вопреки собственной воле? Она почти ничего о нем не знала. Действительно ничего. Опасно было забывать правила, по которым она играла все эти годы. Опасно допускать кого-то в свою жизнь, пусть даже ненадолго. Опасно… – Ведь мои руки в порядке. Я прекрасно могу работать молотком. Вдруг ей представилось, как он сжимает ее в своих объятиях, как его голова склоняется к ней, и их губы соединяются. Она видела и чувствовала это так ясно, словно это происходило на самом деле. С этого момента она начала догадываться, что на Ремингтона не будут распространяться никакие правила ее жизни. Она снова оглянулась. – Хорошо, мистер Уокер. Можете помочь, если желаете. Но, если вам станет хуже, пеняйте на себя. С руками у него действительно все было в порядке, но силы оставили Ремингтона, едва он успел вбить в загородку нового курятника штук двадцать гвоздей. На сей раз, когда Либби сказала, что ему лучше присесть и отдохнуть, он не стал спорить, а с радостью ей подчинился. Он жмурился от яркого солнца и наблюдал, как она взбирается на верхнюю ступеньку приставной лестницы и тянется вперед, чтобы забить несколько гвоздей в крышу. «Левайс» плотно обтянули ее округлые формы. Да, он, безусловно, легко смирился бы с такой своеобразной модой. Особенно когда так одевается Либби. Но на самом деле она вовсе не Либби Блю, напомнил он себе. Она – Оливия Вандерхоф, и он поможет отправить ее назад в Манхэттен, в «Роузгейт», к ее отцу, человеку, которого Ремингтон решил уничтожить, чего бы ему это ни стоило. Он закрыл глаза, припоминая все, что имел против Нортропа Вандерхофа, напоминая себе, сколь важно получить двести пятьдесят тысяч долларов – премию, которую он получит, как только предаст Либби. Главный дом плантации «Солнечная долина» был большим, светлым и солнечным, полностью соответствуя своему названию. В этом доме царило счастье, хотя здесь и не было хозяйки. Мать Ремингтона умерла от родильной горячки через несколько дней после его появления на свет. Джефферсон так никогда больше и не женился. Ремингтон был маленьким мальчиком, когда началась гражданская война. Для него эти годы превратились в одно сплошное приключение. Его нянька устроила веселую игру – они прятали фамильные ценности, серебро и картины. Ей же выпала доля спасать лучших скакунов и производителей «Солнечной долины» как от янки, так и от конфедератов. Семья Уокеров пострадала от войны, как любая другая семья Виргинии, но в те времена Ремингтон не мог этого заметить. Когда закончилась война, вернулся Джефферсон Уокер. Выглядел он уставшим и гораздо старше своих лет, но был полон железной решимости возродить плантацию и «Железную дорогу Джефферсона Уокера». И ему это удалось бы, не встреть он Нортропа Вандерхофа. Джефферсон и Нортроп дружили еще до войны. «Железная дорога Джефферсона Уокера» и «Пароходная компания Вандерхофа» доставляли товары из разных уголков мира во многие южные штаты. Джефферсон надеялся снова заняться этим. Но свои железнодорожные вагоны он передал войскам Конфедерации, и большая их часть оказалась разбита. К тому же во время военных действий были разрушены пути, проложенные по южным территориям. Джефферсон знал, что для восстановления всего этого потребуется время, а именно его у него не было – со всех сторон нажимали кредиторы. В этот-то момент Нортроп и предложил стать совладельцем компании, обещая крупную сумму наличными для «Железной дороги Джефферсона Уокера» и для семьи Уокеров. Однако Джефферсон отклонил это предложение. Он знал, что как только позволит Нортропу завладеть хотя бы небольшой частью железной дороги, потеряет ее целиком. Нортроп всегда брал под свой абсолютный контроль все, к чему ни притрагивался. Даже его друзья не были гарантированы от его страсти к новым и новым приобретениям. День, когда Джефферсон отказал Нортропу, стал последним днем их дружбы. Вандерхоф умышленно и методично принялся уничтожать Уокера и его железнодорожную компанию. На это у него ушло около десяти лет, но наконец он достиг своей цели. Той осенью 1875 года Ремингтона не было дома, он учился в колледже, пребывая в полном и счастливом неведении относительно бед, которые свалились на отца. Семнадцатилетний юнец, впервые в жизни предоставленный самому себе, Ремингтон думал только о развлечениях и замечательно проводил время с новыми приятелями и юными леди. Но, пока молодой Ремингтон наслаждался своим новым положением взрослого человека, компания «Железные дороги Джефферсона Уокера» обанкротилась. В «Солнечной долине» постепенно не осталось ничего ценного – все было распродано. Наконец Уокеры потеряли и саму плантацию. Однажды утром Джефферсон Уокер, раздавленный морально и материально, закрылся в своем кабинете, вложил в рот пистолет и нажал на спусковой крючок. Ремингтон открыл глаза и снова посмотрел на дочь Нортропа Вандерхофа. Она была хороша собой и добра, и даже Ремингтону было ясно, что у нее нет ничего общего с ее отцом. Но Ремингтон знал, что даже уважение к Оливии не помешает исполнению его задачи. Он намеревался поставить Нортропа на колени. Уокер собирался сделать все, что в его силах, чтобы уничтожить этого человека точно так же, как Нортроп уничтожил Джефферсона. Ремингтон долгие годы ждал этой мести. Не исключено, что такой возможности ему больше никогда не представится. Он не может упустить такой шанс. Никто не сможет нарушить его план. Даже женщина, которая называет себя Либби Блю. 6 Либби беспокойно металась по постели и никак не могла отделаться от мыслей о Ремингтоне. Как только она закрывала глаза, ей представлялся его образ, и казалось, что это сведет ее с ума. В тот день, когда Либби вырвалась из железной хватки отца, девушка дала себе слово, что никогда впредь не позволит ни одному мужчине командовать собой. Она никогда никого не полюбит, клялась себе Либби, лучше умереть, чем выйти замуж. Анна Вандерхоф столько страдала из-за своей любви! Снова и снова разбивалось ее любящее сердце. Либби знала, как легко манипулировать тем, кто к тебе по-настоящему привязан. Она никогда не позволит, чтобы с ней произошло такое. Ничто не заставит ее отказаться от свободы, которую она обрела. И уж тем более не этот чужак из Виргинии. Девушка уткнулась лицом в подушку, мысленно – проклиная образ Ремингтона, который никак не оставлял ее в покое. Перед глазами стояли его черные с блестящим отливом волосы, которые так нуждались в стрижке. Она видела его словно предвещающие бурю синие глаза, которые пронзали ее насквозь и, казалось, заглядывали в самые глубины ее души. Вспоминала его улыбку, изгиб губ, темную щетину на подбородке, появляющуюся к концу дня. Представляла себе его широкие плечи и волоски на груди, треугольником сужающиеся к упругому, мускулистому животу, видела… Застонав, Либби перевернулась на спину и широко распахнутыми глазами уставилась в потолок. Очень скоро он совсем поправится и вернется домой в Виргинию. Она никогда его больше не увидит. И так будет лучше для всех. Она не желала встречаться с ним снова. Она не желала, чтобы он смущал ее. Ей вовсе не нужен мужчина, если тот не хотел просто наняться к ней рабочим, пасти овец и самостоятельно о себе заботиться. Либби была вполне счастлива и довольна тем, как протекала ее жизнь. Девушка готова была снова закрыть глаза, но вдруг поняла, что в комнате почему-то стало светлее. Отблески света метались по потолку. Это было совершенно необычно. Она села в кровати и повернулась к окну. За сараем полыхало яркое пламя. – Навес! О Боже милостивый, только не шерсть! Либби вскочила с кровати. – Сойер, помоги мне! Навес горит!.. Сойер! Она не стала ждать его ответа. Босиком, в развевающейся ночной рубашке Либби бросилась на улицу, на ходу подхватив ведро. Обогнув сарай, девушка резко остановилась. Навес полыхал по всей длине. С первого взгляда стало ясно: уже слишком поздно. Никакого количества воды не хватило бы, чтобы спасти навес или то, что под ним хранилось. Оставалось только надеяться, что огонь не перебросится на другие постройки или на дом. Ведро упало на землю, глаза Либби наполнились слезами. Под навесом хранилась половина шерсти, которую удалось настричь этой весной. Каждый мешок, набитый шерстью, весил около двухсот килограммов, сейчас все это было объято пламенем. Либби почувствовала в руке ладошку Сойера, но даже не посмотрела на него. Ей не хотелось, чтобы мальчуган заметил ее отчаяние. В конце этой недели всю шерсть собирались увезти с ранчо. Через несколько дней за грузом подойдут повозки. Тяжелые мешки должны были доставить на станцию, погрузить в вагоны и отправить на Восток. Денег, вырученных от продажи овечьей шерсти, должно было хватить для того, чтобы снова прочно поставить «Блю Спрингс» на ноги. Ей удалось бы купить новых овец взамен тех, что они потеряли за прошедший год. Она могла бы нанять дополнительных рабочих. Она могла бы… – Из-за чего это началось? Либби обернулась, глядя на Ремингтона сквозь пелену непролитых слез. В отблесках пламени казалось, что его обнаженная грудь бронзового цвета. На нем не было ничего, кроме кальсон, и Либби поняла, что он, не теряя ни секунды, бросился ей на помощь. Но сейчас он ничем не мог ей помочь. – Не знаю, – прошептала Либби после долгой паузы. Но на самом деле она знала? Это снова было дело рук Бэвенса. Ремингтон, казалось, прочел ее мысли. – Вы подозреваете этого Бэвенса? Она только и могла, что кивнуть в ответ. Комок, стоящий в горле, не давал Либби вымолвить ни слова. Она вдруг почувствовала, что уткнулась лицом Ремингтону в плечо. Он обнял ее за спину правой рукой, утешительно похлопывая ладонью по ямочке у основания затылка. – Не переживай, – прошептал он. – Все будет хорошо. Я позабочусь об этом. К собственному удивлению, – она почти поверила ему. Ремингтон понимал: он сошел с ума, если говорил такое. Но в то же время он чувствовал – именно это следовало сейчас сказать. Слова прозвучали так же естественно, как то, что она доверчиво прижалась к нему. Левую ногу Ремингтона пронизывала боль. Не помогал даже костыль, на который он тяжело опирался. И все-таки он не спешил отпускать Либби. Ему хотелось прижимать ее к себе, подбадривать, обещая все исправить, достать деньги, чтобы возместить убытки. Прошло несколько минут, и Либби подняла голову. Их взгляды встретились. Слезы на щеках девушки поблескивали в свете полыхающего огня. Ремингтон хотел было снова притянуть ее к себе, но почувствовал, что Либби сопротивляется. – Я… Извините меня, мистер Уокер, – сказала она глухим голосом. – Я… Я не знаю, что на меня нашло. – Все в порядке. Это легко понять. Он никогда в жизни не видел более прелестного создания. Особенно сейчас, когда она стояла перед ним в ночной рубашке из белого хлопка с распущенными по плечам волосами. В отблесках пламени он заметил темные кружочки сосков, выделяющиеся под тонкой тканью рубашки, и вдруг вспомнил, что почувствовал, когда всего несколько мгновений назад прижимал ее к себе, стараясь успокоить. Снова ощутил, какой маленькой, беззащитной и хрупкой она ему показалась. – Все в порядке, – повторил он охрипшим вдруг голосом. – Просто у вас был шок. Либби сделала еще один шаг в сторону и снова повернулась к огню. Ремингтон едва расслышал ее слова: – Нам так нужны были эти деньги. Она потянулась к Сойеру, взяла его за руку и притянула к себе. Они так и стояли все втроем до тех пор, пока огонь не сожрал остатки навеса и запасов шерсти и не погас, оставив после себя только тлеющие головешки и пепел. Потом, когда горизонт уже окрасили первые предрассветные лучи солнца, они одновременно повернулись и пошли в дом. Несмотря на ужасную усталость, Либби все-таки понимала, что уже не сможет заснуть. Она помогла Ремингтону добраться до его спальни, уложила Сойера в постель, пошла на кухню и приготовила большой кувшин кофе. Девушка в изнеможении опустилась на стул около стола и попыталась привести в порядок мысли, чтобы решить, что она должна – или сможет – теперь предпринять. «Как бы поступила в этом случае Тетушка Аманда?» – спрашивала себя Либби. Печальная улыбка коснулась ее губ. Она словно наяву услышала голос храброй маленькой женщины: «Что тебе теперь делать? Возьми себя в руки и продолжай жить, обходясь тем, что у тебя осталось, только и всего. Ты не должна допустить, чтобы что-то вышибло тебя из седла, дорогуша. Плюнь этой жизни прямо в глаза и покажи, из чего ты сделана!» Но из чего же сделана она, Либби? Последние шестнадцать месяцев, с тех пор как не стало тетушки Аманды, все пошло вкривь и вкось. Может, она вообще не способна самостоятельно управлять ранчо? Прошлой осенью ей пришлось отпустить большинство пастухов. Дэн Диверс мертв. Вместо того чтобы прикупить новых овец и барашков, пришлось продать часть своих. Некоторые овцы тяжело болели прошлой зимой, некоторые даже погибли. А несколько овечек так и не выносили своих ягнят. И к тому же Бэвенс, доставляющий ей все больше и больше хлопот и неприятностей! С какой стати она решила, что справится с управлением «Блю Спрингс» без тетушки Аманды? – Не спится? – раздался от дверей голос Ремингтона. Ее почему-то не удивило, что он не остался в своей комнате. Подняв голову, Либби заметила темные круги у него под глазами и поняла, что он мучается от боли. Она заметила и то, что он натянул брюки и накинул рубашку, но остался босиком. У него были узкие ступни с длинными, слегка искривленными пальцами. Казалось, что Либби замечает мельчайшие детали, когда дело касается этого человека. Подавив горький вздох, Либби сказала: – Вам лучше присесть, мистер Уокер. Вы и так дали слишком большую нагрузку на раненую ногу за одну ночь. Он медленно двинулся вперед, и его скованные движения подтвердили правоту ее слов. – Сейчас будет готов кофе. Хотите чашечку? Он кивнул и опустился на стул. Либби вдруг вспомнила, какую уверенность и безопасность ощутила в его объятиях. Она никогда прежде не представляла, что это так замечательно, когда тебя обнимает мужчина. Она никогда не представляла, что захочет, чтобы ее так обнимали. Встряхнув головой, чтобы освободиться от воспоминаний, Либби поднялась и достала из кухонного шкафчика две кружки. Наполнив их горячим кофе, девушка вернулась к столу и поставила одну кружку перед Ремингтоном. – Я знаю, что это не мое дело, Либби, – сказал он, когда она вернулась на место, – но что означает для ранчо потеря этой шерсти? В его глазах было столько беспокойства, что ее поразили эти простые слова. И особенно то, как он произнес ее имя. «Либби». Он назвал ее Либби, а не мисс Блю. Простое обращение тронуло ее больше, чем все остальное, и заставило честно ответить на вопрос. – Почти все, – призналась она. – Это означает почти все. – Я ничего не понимаю в выращивании овец. Расскажи мне о «Блю Спрингс». Либби глотнула горячий черный кофе и пристально уставилась в свою чашку. – Мы разводим на ранчо в основном овец породы рамбулье. Тетушка Аманда всегда говорила, что это одна из лучших пород. Они очень выносливые и прекрасно переносят жаркое лето и холодную зиму Айдахо. Это довольно крупные овцы, осенью мы можем продавать их на мясо, а в сезон стрижки они дают довольно много шерсти. – Она подняла на него глаза. – Но все-таки не настолько много, чтобы мы могли позволить себе безболезненно потерять половину. – Половину? А где же все остальное? – У меня не было работников и повозок, чтобы перевезти мешки в Вейзер после того, как несколько недель назад постригли овец. Мне едва хватило денег, чтобы заплатить людям за работу. Поэтому я отправила, что смогла, и рассчитывала использовать часть денег от продажи, чтобы отвезти оставшуюся шерсть на рынок. А теперь… – Она замолчала. – Почему бы тебе не рассказать, какое отношение имеет ко всему этому Бэвенс? Она крепко сжала кружку тонкими пальцами. – Большое. Ремингтон молча ждал, когда она продолжит рассказ. – Он мечтает заполучить это ранчо с того самого дня, когда появился в наших краях. Дело в том, что он мечтает взять под свой контроль подачу воды из здешних источников. Если ему это удастся, он сможет навязывать свою волю многим людям, живущим в округе. Тетушка Аманда всегда была очень щедра, она никогда не пыталась перекрыть воду. Но Бэвенс… Он бы попытался. Он мечтает взять под свой контроль все прилегающие к этому ранчо земли. – М-м-м… Либби слегка выпрямилась на своем стуле. – Бэвенс много раз предлагал продать ему ранчо, но тетушка Аманда не соглашалась. И я тоже не соглашусь. Он намерен вынудить нас сделать это. Только так ему удастся взять «Блю Спрингс» под контроль. Он может этого добиться. Мы почти разорены. У нас осталось только небольшое стадо овец на летнем пастбище и дом. Но мы будем сражаться с ним до последнего. Ремингтон понимал, что, вероятно, сошел с ума. Совершенно не соображал, что говорит. Только это могло бы объяснить его следующие слова: – Я хотел бы тебе помочь. – Мистер Уокер, вы едва можете ходить. Что же вы можете… Он наклонился вперед, положив на стол руки. – Я быстро иду на поправку. – Но вы ведь уедете… – Я останусь до тех пор, пока ты и Сойер не окажетесь в безопасности, до тех пор, пока вы снова не встанете на ноги. Ремингтон подумал, что он все-таки сможет получить денежную премию. До конца года оставалось еще несколько недель. Но он не может уехать до тех пор, пока не убедится, что Либби находится в безопасности. Хотя в этом не было ни малейшего смысла, учитывая, что отец девушки собирается забрать ее в Нью-Йорк, как только получит телеграмму от Ремингтона. Либби поднялась и подошла к задней двери. Распахнув ее, она стояла в дверном проеме и смотрела на восходящее солнце. Свет проникал сквозь ткань ее ночной рубашки, подчеркивая женственные изгибы ее прекрасной фигурки. – Я не могу вам платить, мистер Уокер. В ее волосах полыхали от солнечных лучей красные и золотые искры. Они были мягкими, словно шелк. Он вспомнил, что ощутил, когда, обнимая, прижимал ее к себе. Он вспомнил, как ее теплые слезы капали прямо ему на кожу. «Боже, помоги мне избавиться от помутнения рассудка!..» Опираясь на костыль, он встал со стула. – Я не жду от тебя оплаты, Либби. Я сам хочу это сделать. Она посмотрела на него через плечо. В ее зеленых глазах читалась растерянность. – Ваша семья будет беспокоиться, не зная, что с вами случилось. – У меня нет семьи, – в его ответе послышалась горечь. Она отвела взгляд в сторону. – У меня тоже. Между ними теперь лежало море лжи и полуправды. Он был не тем, кем назвался. Он вовсе не был джентльменом из южных штатов, который разводил арабских скакунов на родовой плантации. Об этом позаботились война и Нортроп Вандерхоф. Но и она была не той, за кого себя выдавала. У нее было иное имя, иной дом и семья, к которой она могла вернуться. Однако в этот момент ему казалось, что вся эта ложь не имеет никакого значения. Перед ним стояла молодая женщина, которой он очень хотел помочь. Помочь ей и что потом? На этот вопрос у Ремингтона не было ответа, и сейчас он совершенно не желал искать никаких ответов. 7 Нортроп откинулся на спинку обитого кожей кресла. – Итак, О’Рейли, желаете взяться за это дело? Он далее представить себе не мог, чтобы этот человек отказался. Правда, Вандерхоф предложил ему лишь незначительную часть денег, которые обещал заплатить Ремингтону Уокеру, но все-таки куда больше, чем стоил любой ирландец. Нортроп даже внимания не обратил бы на этого парня, если бы Гил О’Рейли не был рекомендован ему несколькими весьма уважаемыми людьми. – Значит, вы желаете, чтобы я искал не вашу дочь, а детектива, которого вы уже наняли, чтобы ее разыскать. Я правильно вас понял, сэр? Идиот. – Да, совершенно правильно. – У этого детектива есть имя? Нортроп заскрежетал зубами. – Конечно, есть, – огрызнулся он. – Ремингтон Уокер. О’Рейли низко и длинно свистнул. – Так вы самого мистера Уокера наняли? – Он поднялся со стула. – Я поступлю нечестно, если возьму ваши денежки, мистер Вандерхоф. Ремингтон Уокер – лучший агент из тех, что когда-либо работали у Пинкертона. Хотя я и не имел чести лично с ним познакомиться, но хорошо знаю, какой прекрасной репутацией он пользуется. У него настоящий нюх на розыски пропавших, вот что! Он найдет вашу дочь, если ее вообще возможно найти. А как только он что-либо узнает, то обязательно с вами свяжется. Я могу поклясться в этом на могиле моей дражайшей матушки. – Так вы хотите сказать, что не желаете взяться за это дело? – вскинул брови Нортроп. – Даже если в дополнение я назначу премиальные? Скажем, тысячу долларов, если вы обнаружите мистера Уокера до первого сентября? – Разве вы меня не поняли, мистер Вандерхоф? Вы выбросите деньги на ветер, нанимая меня, если уже нашли мистера Уокера! – Это мои деньги, О’Рейли. Рыжеволосый ирландец покачал головой. – Так и есть. Так и есть. Казалось, он минуту-другую обдумывал сделанное ему предложение и только потом сказал: – Думаю, если вы уж все равно решили бросить эти денежки на ветер, вы вполне можете сделать это в моем направлении. Я согласен взяться за это дело и получить ваши деньги. – Хорошо. – Нортроп наклонился вперед и хлопнул ладонями по крышке стола. – Садитесь, О’Рейли. Я покажу вам последнюю почту от Уокера. К концу недели Ремингтона почти перестала мучить рана в боку. Правда, бедро периодически пронизывала острая боль и он не мог ходить без костыля, но двигался уже гораздо быстрее и куда меньше утомлялся. Не исключено, что силы возвращались к нему благодаря стряпне Либби. Блюда, которые она готовила, были всегда вкусны, а порции щедры. – Где это ты так научилась готовить? – спросил Ремингтон, подкладывая себе на тарелку еще картофеля. – Меня учила тетушка Аманда. Он, конечно, и сам знал, что в «Роузгейте» она не могла научиться варить и жарить. – По твоим рассказам получается, что твоя тетушка была интересным человеком. Расскажи мне о ней. Либби улыбнулась. – Она действительно была интересной. Я никогда не встречала другой такой женщины. Она могла не хуже любого мужчины набросить лассо на корову. Она стригла овец, помогала ягнятам появляться на свет и умела залатать протекающую крышу. Она могла в мгновение ока увязать в тюк шерсть от двадцати овец. К тому же она из своего винчестера, если хотела, могла попасть с двухсот метров прямо в ухо пуме. – Либби покачала головой. – Тетушка Аманда учила меня делать все, как она сама. Но, боюсь, это была безнадежная затея. Я не могу с ней ни в чем сравниться. – Из личного опыта могу сказать, что кое-какие уроки ты усвоила очень хорошо. – Он косо усмехнулся, поглаживая ребра рукой. Потом, подкладывая еще несколько ложек консервированной свеклы в тарелку, Ремингтон спросил: – Она была сестрой твоей матери или отца? После недолгого колебания Либби ответила: – Тетушка была не похожа ни на кого из моих родителей. Не то чтобы чистая правда, но и не ложь. Он оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на девушку. Она вилкой передвигала еду на тарелке, очевидно, взволнованная то ли его вопросом, то ли собственным ответом, то ли и тем и другим одновременно. «Ей не хочется лгать мне», – понял Ремингтон. Эта мысль порадовала его. – Хотел бы я познакомиться с твоей тетушкой. Либби вскинула глаза. – Мне бы тоже хотелось вас познакомить. Тетушка Аманда была совершенно необыкновенной. Глаза Либби – самые необычные глаза на свете. Ремингтон никогда прежде не видел такого зеленоватого оттенка. И снова Уокер подумал, что портрет, висящий в «Роузгейт», явно не стоил тех денег, которые Нортроп заплатил за него. Художнику совершенно не удалось схватить суть оригинала. Ремингтон предполагал встретить здесь хорошенькую женщину, но никак не такую потрясающую красавицу. Но суть заключалась даже не в том, как она выглядит. В портрете не отразилось ее… Что же именно? Он не мог точно определить чем, но сидящая перед ним отличалась от девушки на портрете. И дело было не в ее уникального цвета розовато-золотистых волосах и не в том, что годы сделали ее формы более округлыми и женственными. Разница касалась чего-то глубинного, вокруг нее словно образовалась некая аура, Либби была полна сил и жизнелюбия. Присутствовало ли все это в ней и прежде? Может, художнику просто не удалось уловить эти черты? Или это появилось совсем недавно? Приобрела ли Либби эти новые свойства вместе с новым именем и новой индивидуальностью? Ремингтону очень хотелось получить ответы на эти вопросы. Либби почувствовала, как под пристальным и долгим взглядом Уокера к щекам приливает кровь. Иногда ей казалось, что он способен читать ее мысли, словно точно знает, о чем она думает и что чувствует. Словно ему были доступны все ее секреты. А вот ей никогда не удавалось понять, что у него на уме! Даже когда он улыбался, часть его оставалась скрытой от нее, потаенной и загадочной. Ей очень хотелось преодолеть эту преграду. Ей хотелось… Либби отвела глаза, испугавшись вдруг, что он и впрямь читает ее мысли. Она не хотела, чтобы он узнал, как часто она о нем думает. Девушка постаралась унять бешено стучащее сердце и придать лицу безразличное выражение. Разрезая кусок мяса, она сказала: – Завтра я собираюсь поехать к Тайлеровскому ручью. – А мы надолго поедем? – сразу оживился Сойер. – Я еду одна, – ответила Либби, покачав головой. – Ты нужен здесь. Необходимо доить Мелли, кто-то должен приглядывать за Мисти и ее щенками. – Но… – Не спорь со мной, Сойер! – Хорошо, – проворчал мальчуган без всякого энтузиазма. – А что там есть, на Тайлеровском ручье? – заинтересовался Ремингтон. – Отара. Тайлеровский ручей – часть нашего летнего пастбища; Думаю, Мак-Грегор и Рональд должны узнать, что здесь произошло. – Она вздохнула. – Потеря этой шерсти может означать, что я, вероятно, не смогу заплатить, им. Или во всяком случае выплачу только часть причитающейся им суммы. Они имеют право выбора: оставаться им или поискать работу в другом месте. Ремингтон нахмурился. – Не уверен, что тебе следует отправляться туда одной. – Разве у меня есть выбор, мистер Уокер? – Я мог бы поехать с тобой. Она почувствовала, как что-то странно сжалось у нее в груди, и поняла, что ей очень этого хочется, но Либби только отрицательно покачала головой. – Бэвенс будет мне вовсе не опасен. Он вор и пакостник, но на самом деле не так уж страшен. – Либби вспомнила, как Бэвенс сгреб ее в охапку и как она заметила в его глазенках похотливый блеск, но все-таки отбросила эти мысли. – К тому же вы еще не можете ехать верхом. До Тайлеровского ручья путь неблизкий. Ремингтон склонился над столом с суровым и решительным выражением на лице. – Тогда, как мне кажется, ты должна подождать, пока я смогу ездить верхом. Уверен, ты знаешь, что Бэвенс представляет для тебя определенную опасность, иначе ты никогда не стала бы в меня стрелять. Он был прав. Она действительно была напугана. И по-прежнему иногда испытывала страх. Ей очень хотелось согласиться с Ремингтоном. Либби давно не испытывала такого искушения. Ей очень хотелось позволить ему взять на себя заботу о ней, пусть даже ненадолго. Как хорошо для разнообразия позволить себе зависеть от кого-то! Однако не в ее правилах допускать такое. Ремингтон сказал, что хочет ей помочь, хочет остаться до тех пор, пока они с Сойером не смогут снова твердо встать на ноги. Но ничего другого он не говорил. Ну а если он подразумевал нечто большее? Либби снова покачала головой. – Я не могу ждать. Мне нужно поехать сейчас. Она давно сделала свой выбор и не могла отдать собственную судьбу в руки другого человека. Она сама отвечает за свою жизнь. Ей не следует привыкать зависеть от кого-то. – Либби… – начал Ремингтон. – Извините, Мак-Грегор и Рональд должны знать, что произошло. Если Бэвенсу удастся украсть еще несколько овец… Хмурый Ремингтон напомнил ей ее настойчивого отца. – Я настаиваю, с тобой должен кто-нибудь поехать, чтобы обеспечить защиту. Она закрыла глаза, стараясь отделаться от воспоминаний о Нортропе Вандерхофе, о его решительном взгляде и несгибаемой воле. Ей казалось, она явственно слышит, как отец снисходительным тоном объясняет: ему виднее, что лучше для нее. Что она всего-навсего маленькая девочка и не может позаботиться о себе, не может принимать собственные решения. Однако она вполне могла о себе позаботиться! Могла принимать решения. Она не беспомощное создание. У нее есть собственная голова на плечах. Она не собиралась позволить этому симпатичному чужаку заморочить ей голову и заставить забыть обо всем, чему она научилась за последние семь лет. Либби открыла глаза и в укор посмотрела на Ремингтона. – Я не могу вас ждать. Это мое ранчо, и я отвечаю за то, что здесь творится. – Она поднялась и начала собирать тарелки, оставшиеся от ужина. – Я уже все решила, так что бессмысленно продолжать этот спор. Сойер, помоги мне убрать со стола. А потом, молодой человек, будь добр заняться чтением. Я уже месяц не вяжу, чтобы ты открывал свой букварь. Когда в тот вечер дом наконец погрузился в тишину, Либби уселась в своей комнате с томиком стихов в руках. Слабый свет лился на страницы книги. Девушка смотрела на строки и не видела ни слова, вспоминая прекрасно-ужасный момент, когда она едва не позволила Ремингтону полностью взять ситуацию под контроль. Когда ей захотелось, чтобы он стал заботиться о ней. Когда она готова была доверить ему не только то, чем владела, но и себя саму. Однако именно от этого она бежала, когда скрылась из Нью-Йорка. Она хотела сама принимать решения, быть хозяйкой собственной жизни. Либби слишком хорошо знала, что значит никогда не испытывать радости свободного существования. Девушка с трудом сосредоточилась на бегущих перед глазами строках: Я чувствую себя человеком, В одиночестве бродящим По опустевшему банкетному залу. Где притушены огни, Где увяли гирлянды И все, кроме меня, ушли. Она закрыла книгу, стараясь не обращать внимания на щемящее чувство одиночества, которое вызвали в ее сердце слова поэта, но стихи продолжали безжалостно звучать в ее сознании. Либби положила книгу на столик и погасила лампу. Она не допустит мыслей об одиночестве. Она не позволит себе потерять все, чего добилась! Слишком высока цена! Вопреки ее воле перед мысленным взором девушки предстал ее отец – сильный, властный, чуждый всему человеческому. Мысли Либби унеслись в давние времена. * * * – Вы заставили нас ждать себя, – заявил Нортроп, когда Оливия вошла в его кабинет. Мать уже находилась в комнате, сидя на своем обычном месте – слева от массивного стола Нортропа. Оливия присела на стул справа, как она всегда делала во время встреч с отцом. – Извините, – только и произнесла она, не стремясь вдаваться в объяснения. Отца все равно не интересовали причины, которые она назвала бы в ответ на его упреки. – У меня есть для вас важная новость, Оливия. Этим летом вы выйдете замуж. – Замуж? – тихим эхом повторила она. Девушка быстро взглянула на мать. Глаза Анны встретились с глазами дочери всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы Оливия заметила в них сострадание. Она вновь посмотрела на отца. – За кого? – За Грегори Джеймса. – Мистера Джеймса? Но он… – Она собиралась было сказать, что Грегори Джеймс настоящий старик, но понимала – для отца мнение дочери не имеет никакого значения. Если уж он решил выдать ее замуж именно за этого человека, ему совершенно безразлично, что мистер Джеймс на тридцать пять лет старше Оливии. – Нортроп, – с сомнением в голосе заговорила Анна, – Оливии только семнадцать. Неужели нет никого… – В следующем месяце ей исполнится восемнадцать, и пришло время выдать нашу дочь замуж. Джеймс согласился полностью передать мне под контроль свою железную дорогу, если Оливия станет его женой. Это сделает для «Пароходной компании Вандерхофа» возможным доступ в любую точку на Юге. Многие годы нам необходима была именно такая железная дорога. Такой возможностью я не могу пренебречь. Оливия никогда не поймет, откуда у нее появилась вдруг смелость, чтобы заговорить. Может, это случилось потому, что не так давно она случайно узнала из тихих пересудов слуг, что ее отец содержит любовницу и у него есть два незаконнорожденных сына. Может быть, потому, что она несколько раз слышала осторожные немногословные вопросы людей, с которыми ее отец вел дела, и пришла к выводу, что именно эти незаконнорожденные сыновья унаследуют «Пароходную компанию Вандерхофа». А может быть, это произошло из-за того, что всю свою жизнь она хранила молчание и вдруг осознала, что ей предстоит провести в полном молчании еще двадцать лет, как это произошло с ее матушкой, без слов и без вопросов исполняющей все, что требует отец. – Я не могу выйти за него замуж, отец. Расширившиеся от удивления глаза Нортропа уставились на дочь. – Что? – Я говорю, что не могу выйти за него замуж, – прошептала она, чувствуя внутреннюю дрожь, как это случалось всегда, когда отец смотрел на нее так, как сейчас. – Я… Я не люблю его. Он… Он слишком стар для меня, и я… я… Я не хочу выходить за него замуж. Отец вскочил со стула. – Но я сказал, что вы выйдете за него! – Когда я соберусь выйти замуж, отец, я сама выберу себе мужа. Нортроп уставился на дочь, на минуту потеряв дар речи от такого непослушания. Оливия вскинула подбородок и процитировала: «Брак для женщины, так же как и для мужчины, должен оказаться роскошным подарком, а не необходимостью. Единственным случаем в жизни, а не чем-то обыденным. И единственная возможность, чтобы произошло такое существенное изменение в восприятии брака, состоит в том, чтобы предоставить женщине равные с мужчиной права и возможности в создании, изменении и распоряжении обстоятельствами собственной жизни». – Боже правый! – прорычал Нортроп. – Откуда ты выкопала такую бессмыслицу? Либби била крупная дрожь. – Это из речи Сьюзан Энтони, произнесенной в… Отец резко повернулся к жене. – А вы где были, когда наша дочь забивала себе голову подобной ерундой? Бог мой, Анна, все мои мысли направлены на… – Мама не виновата! – Оливия вскочила со стула, испугавшись гнева, который увидела на лице отца. Нортроп неожиданно быстро обогнул стол и схватил ее за плечи, впившись пальцами в тело. – Я не потерплю подобного бесстыдства с вашей стороны, дочь моя! Вы меня слышите? Вы выйдете замуж за мистера Джеймса. Ваше дело исполнять то, что я приказываю. – Он резко встряхнул девушку. – Вы слышите, что я говорю, Оливия? Я не потерплю непослушания! Ей очень хотелось спросить, почему он не может просто любить ее, почему не может любить ее мать. Ей хотелось спросить, откуда в нем такое желание променять или продать ее, словно он распоряжается чем-то, что наряду с другими вещами принадлежит «Пароходной компании Вандерхофа». Но она только сказала: – Да, отец, я вас слышу. Однако она не могла выйти замуж за мистера Джеймса. Именно тогда она поняла, что ей придется сбежать. Она не знала как и когда, но ей необходимо было убраться из «Роузгейт», пока не стало слишком поздно. Либби припомнила кое-что еще из того, что прочла у мисс Энтони: «Женщина не должна зависеть от защиты со стороны мужчины, она должна научиться защищаться сама». Оливия молила Бога, чтобы для нее еще не было слишком поздно усвоить этот урок. Либби встала, повторяя вслух слова мисс Энтони, словно желая напомнить себе что-то очень важное: «Женщина не должна зависеть от защиты со стороны мужчины, она должна научиться защищаться сама». Она не имела права забывать то, чему с таким трудом научилась. Она не могла себе позволить забыть то, от чего отказалась, то, что ей пришлось вынести ради обретения свободы. Она доказала, что сама может о себе позаботиться. Ей не было необходимости впускать в свою жизнь мужчину, даже такого, как Ремингтон Уокер. «Я чувствую себя человеком, в одиночестве бродящим…» Против собственной воли Либби вспомнила вдруг, что почувствовала, когда он обнял ее. Вспомнила его нежные руки, когда он гладил и похлопывал ее по спине, чтобы успокоить. Она вспомнила ощущение надежности его объятий и поняла, что ее чувства к Ремингтону представляют большую опасность, чем Бэвенс или отец. Ремингтон обладал силой, которая позволила ему не только завладеть ее собственностью – не только лишить ее свободы. Ремингтон обладал силой, достаточной для того, чтобы разбить ее сердце, если она подпустит этого человека слишком близко. 8 Ремингтон наблюдал за тем, как Либби привязывает к седлу ружье и садится на уродливого коня с горбинкой на морде. Белый вислозадый мерин, казалось, был недостаточно силен, чтобы успешно преодолеть даже первый холм, не говоря уж о том, чтобы в одиночку довезти девушку до высокогорных пастбищ, где сейчас паслись овцы. Сойер словно прочел его мысли и сказал: – Он не слишком здорово выглядит, но у старика Лайтнинга самые крепкие ноги на свете. На своих четырех он может увезти что угодно. Ремингтон недоверчиво вскинул бровь, но ничего не сказал. Либби развернула коня так, чтобы видеть Сойера. – Я вернусь завтра вечером. Самое позднее – послезавтра. – Она слегка нахмурилась. – Ты должен приготовить уроки и вовремя доить Мелли. Я на тебя рассчитываю. – Я все сделаю, – ответил мальчик, – но мне кажется, я должен поехать с тобой. Мистер Уокер прав, знаешь ли. Впервые за это утро Либби посмотрела в глаза Ремингтону Уокеру. – Я прекрасно могу сама о себе позаботиться. Я делала это многие годы. Она пыталась сказать ему, что не нуждается в нем. Трудно было сделать это яснее. И все-таки Ремингтон был уверен, что он ей необходим. Просто она этого пока не понимала. И, каким бы безумием это ни казалось, ему хотелось, чтобы она в нем нуждалась. – Пожалуйста, будь там осторожна. Выражение ее лица несколько смягчилось. – Буду. – Она ударила каблуками по бокам лошади и поехала прочь. Ремингтон наблюдал, как Либби исчезает в зарослях осин и сосен, понимая, что не найдет себе места от беспокойства, пока Либби, живая и невредимая, не вернется в «Блю Спрингс». Он пытался убедить себя, что волнуется только из-за крупной премии, которую собирается получить от ее отца, но уже ясно почувствовал, что это не так, причина его волнения – в чем-то другом. – Пожалуй, мне пора подоить Мелли, – сказал Сойер с чересчур громким вздохом. – Да, – пробормотал в ответ Ремингтон. Потом он повернулся и, озабоченно нахмурившись, ушел в дом. Почему же он так переживает за Либби? – размышлял Уокер. Ведь он приехал в Айдахо не для того, чтобы убедиться, что она жива, здорова и счастлива здесь. И не из каких-то других альтруистических соображений. Его задание состояло в том, чтобы сообщить ее отцу, где она находится, забрать премию и вновь заняться делом уничтожения «Пароходной компании Вандерхофа», используя те же методы, которыми Нортроп Вандерхоф уничтожил его отца и «Железную дорогу Джефферсона Уокера», Ему следовало забыть обо всем остальном. К тому же Либби не желала принимать его помощь. Ей не нужно его сострадание. Именно об этом она ему только что и сказала. И он должен всем сердцем прочувствовать сказанное. Не его дело ввязываться в разрешение ее проблем. Да от них и следа не останется, как только Ремингтон сообщит Нортропу, где находится его дочь. Отец заберет ее отсюда в «Роузгейт», где ее встретят с распростертыми объятиями. Единственная ее забота будет состоять в том, чтобы выбрать, какого цвета платье надеть утром. Ему следует хорошо помнить: Либби – не племянница владелицы ранчо в Айдахо. Она принадлежит к семейству Вандерхофов, и поэтому они враги. Когда Либби проехала излучину ручья, вдалеке показался знакомый лагерь Мак-Грегора. Струйка дыма поднималась в небо над костром посреди пастбища. Либби охватило чувство глубокой радости. Солнце уже начинало прятаться за краем гор на западе, когда она направила Лайтнинга вниз по троне к лагерю. Собаки первыми заметили приближение девушки. Как только один пес тревожно залаял, Мак-Грегор вскочил на ноги и огляделся. Узнав Либби, он поднял руку и приветливо помахал. Она махнула в ответ и пустила Лайтнинга рысью. – Что это ты тут делаешь, девочка? – спросил пастух, когда она подъехала ближе. – Что-нибудь случилось? Паренек в порядке? – У Сойера все прекрасно, – Она натянула вожжи, останавливая коня. – Но у нас действительно неприятности. Либби соскочила с мерина и повернулась к хмурому шотландцу. – Вся шерсть уничтожена огнем. В начале прошлой недели дотла сгорел навес, где она хранилась. – Как начался пожар? Она покачала головой. – Мы не знаем. – Чертов ублюдок! Либби не нужно было спрашивать, кого имеет в виду Мак-Грегор. Не стала она и разубеждать его. – Я подумала, мне следует предупредить вас. Не знаю, что он придумает в следующий раз. Пару недель назад он приезжал ко мне домой и устроил обычное безобразие, но мистер Уокер заставил его убраться. – Минуточку, детка, – прервал ее Мак-Грегор, обеспокоенно нахмурившись. – Кто такой мистер Уокер? – Это длинная история. Он взял у нее из рук вожжи. – Тогда тебе лучше присесть у костра и, собравшись с мыслями, рассказать ее мне. Ты, должно быть, голодная? Там, в горшке, ужин. Я позабочусь о твоем коне. – Спасибо. Я действительно ужасно хочу есть. Некоторое время спустя, после того как Либби поела, а мерин пристроился к пощипывающим поблизости травку мулам, которых использовали для перевозки фургона, она без утайки рассказала все Мак-Грегору, начав с того, как Бэвенс нарочно испугал коня, на котором ехал Сойер. Ей не нужно было объяснять, что означала для всех них потеря шерсти, старый пастух прекрасно это знал. Но Мак-Грегор, казалось, не так уж расстроился. – Ты можешь заплатить нам, когда появится возможность, девочка. И не забивай себе голову беспокойством об овцах. У нас прекрасные собаки, которые лаем предупреждают, если приближается какая-то беда. Так что, если он надумает здесь появиться, мы будем готовы встретить его. Но ты уверена, что можешь доверять этому… Уокеру, так ты его назвала? – Ремингтон Уокер. – Она почувствовала приятное тепло на губах, произнося это имя. Могла ли она доверять ему? Она надеялась, что да. И для этой надежды было больше причин, чем мог предположить Мак-Грегор. – Да, думаю, мы можем ему доверять, – наконец ответила она. – Не следует ли нам спустить овец в долину, по крайней мере пока не придумаем, что делать дальше? – Мы не можем этого сделать, Мак-Грегор. Летом в долине им нечего есть. – Мне было бы спокойнее, если бы я мог присматривать за тобой и пареньком. – Нам ничего не угрожает. У нас все будет прекрасно. – Она не сказала ему, что Ремингтон пообещал остаться, пока не убедится, что они с Сойером в полной безопасности. Либби догадывалась, что старый пастух не обрадуется, если услышит такое. – Я беспокоюсь об овцах. Если мы потеряем еще несколько голов… – Она не договорила, зная, что Мак-Грегор ее понял. – Оставь это на меня и Рональда, девочка. Мы последим, чтобы с ними ничего не стряслось. Либби слабо улыбнулась. Мак-Грегор сделает все, что в его силах. Она только не была уверена, что его сил окажется достаточно. Но, если ей не удастся выстоять, если она потеряет ранчо, куда она сможет направиться? Шесть лет ранчо «Блю Спрингс» служило ей надежным укрытием. Здесь был ее дом, и она уже научилась чувствовать себя счастливой. Удастся ли ей отыскать настолько же надежное место, если она будет вынуждена покинуть ранчо? И она подумала о Ремингтоне. Сердце девушки учащенно забилось, внутри что-то сжалось в комок, и Либби снова задумалась, не большую ли опасность, чем Бэвенс, представляют для нее чувства к Ремингтону Уокеру? Она не стала делиться этими мыслями с Мак-Грегором, подумав, что лучше сохранить их в тайне. Может быть, пока, а может быть, навсегда. Сойер играл во дворе с Мисти и ее щенками, когда начали спускаться сумерки. Смех мальчика, лай собаки и поскуливание щенков долетали через открытое окно до спальни Либби. Эти звуки приятно ласкали слух, но у Ремингтона не было времени наслаждаться ими. Он окинул внимательным взглядом комнату, понимая, что сейчас ему предоставляется наилучшая и, может быть, единственная возможность понять, какую жизнь ведет Либби. Сделав несколько шагов по направлению к массивному комоду из дуба, Уокер почувствовал лишь легкий укол совести. В верхнем ящике лежали несколько фланелевых рубашек, точно таких же, в каких он видел Либби с первого дня на ранчо. Во втором находились две пары брюк. Третий ящик оказался наполнен разнообразным дамским бельем, украшенным ленточками и кружевами. Он улыбнулся, приятно обрадованный тем, что Либби не стала носить мужское белье под мужскими рубашками и брюками. Самое большое удивление Ремингтона вызвало содержимое нижнего ящика: два платья – черное и зеленое, точно такого же цвета, как глаза Либби. Платья были довольно поношенные и вышедшие из моды. Ремингтон подозревал, что Либби взяла их с собой, когда покидала Манхэттен. В этом же ящике Уокер нашел золотой медальон, завернутый в тонкую бумагу. Он развернул сверток и между пальцами у него скользнула тонкая цепочка. Ремингтон узнал медальон, он уже видел его на портрете Либби. Интересно, сохранила ли она и жемчужины, украшавшие ее волосы? Уокер открыл крышку и увидел внутри маленькие портреты Анны и Нортропа Вандерхофов. Часто ли открывала Либби медальон, вспоминая то, что оставила позади? Жалела ли она о том, что покинула Манхэттен? Окажет ли он услугу девушке, если сообщит Нортропу о ее местопребывании? Может быть, в глубине души она и сама уже сожалеет о своем побеге? Он нахмурился, снова завернул медальон в бумажку и вернул его на место. «Нет, – решил он наконец. – Даже в душе она не хочет вернуться в дом отца». Никогда Ремингтон не испытывал такой уверенности в своей правоте. Либби его возненавидит, когда узнает, что он ее предал. В этом он тоже не сомневался. Но выхода не было. Он сделает то, для чего его наняли. Исполнит то, что должен исполнить. Его долг перед памятью отца – довести дело до конца. Для Ремингтона это была единственная возможность мести, о которой он мечтал пятнадцать лет. Такого шанса никогда больше может и не представиться. Уокер закрыл ящик и выпрямился. Хмурые морщинки на лице стали еще глубже, когда он попытался представить себе «Солнечную долину» и жизнь, которую когда-то там вели. И еще он попытался представить себе отца. Но перед глазами по-прежнему стояла Либби, ее полное печали лицо. Ремингтон выругался, потянулся за костылем и, хромая, покинул спальню, словно стараясь сбежать от обвинений, которые он читал во взоре девушки. Анна Вандерхоф слышала, как храпит муж, даже через тяжелые дубовые двери между их спальнями. Нортроп всегда крепко спал после того, как посещал спальню жены, требуя от нее исполнения супружеских обязанностей. Об Анне этого сказать было нельзя. Откинув в сторону покрывало, она поднялась, пройдя через комнату, подошла к большому окну и, отодвинув в сторону тяжелые занавески, засмотрелась на сад, залитый лунным сиянием. Анна грустно улыбнулась. Сад, полный роз, оставался единственным местом, где она еще могла чувствовать толику настоящего счастья. Ей часто хотелось, чтобы в саду было еще больше розовых кустов, чтобы затеряться в них навсегда. Может, тогда… Анна прижалась лбом к холодному стеклу и постаралась избавиться от чувства, которое вызывал у нее взгромоздившийся на нее Нортроп, ощущения проникающей внутрь плоти мужа, низких, грубых звуков, которые он при этом издавал. Когда-то, когда она была молодой и глупой и надеялась заставить Нортропа полюбить ее, она ждала этих минут супружеской близости. Она очень хотела родить ему детей, быть хорошей женой, сделать все что угодно, чтобы доставить ему удовольствие. Анна закрыла глаза, воскрешая в памяти радость, которую испытывала, когда была беременна. Даже по прошествии стольких лет она совершенно точно помнила все свои ощущения. Нортроп утверждал, что у них должен родиться сын. Сын, который унаследует построенную отцом огромную империю. Когда родилась Оливия, Нортроп обвинил Анну в этой неудаче. Она была уверена, что следующим обязательно родится мальчик. Но Бог больше не дал им детей. Еще двенадцать раз беременность Анны заканчивалась выкидышами. Она не знала точно, когда Нортроп завел любовницу, но знала, что у этой женщины, Эллен Прайн, были от него двое сыновей. И, хотя это были незаконнорожденные дети, Нортроп намеревался оставить им в наследство «Пароходную компанию Вандерхофа». Сейчас одному мальчику было десять, а другому двенадцать лет. «Интересно, – размышляла Анна, – с нетерпением ли ждет мисс Прайн визитов Нортропа в дом, который он подарил ей и их сыновьям? Нравятся ли ей его поцелуи, объятия, его блудная любовь? Любит ли она Нортропа? Любит ли Нортроп эту женщину?» Анна открыла глаза и повернулась спиной к окну. Дорожка лунного света легла на пол, комната утопала в бледно-белом тумане. «Любит ли Нортроп Эллен Прайн?» – снова спросила она себя. Нет, Анна была совершенно уверена, что не любит. Нортропу вообще незнакомо это чувство. Многие годы она надеялась научить его любить. Она молила Бога, чтобы ей это удалось, и готова была умереть, когда осознавала, что не способна этого добиться. Он не способен был любить даже их дочь, даже их очаровательную Оливию. Оливия… Слезы наполнили глаза Анны, и сердце сжалось от привычной боли. Если бы ей только увидеть дочь… Если бы только узнать, что у Оливии все в порядке, что она счастлива и находится в безопасности… Анна вспомнила сцену, разыгравшуюся в кабинете Нортропа примерно неделю назад. Вспомнила, как наблюдала за превращающимися в пепел бесценными листочками – единственным, что связывало ее с дочерью. И тогда она испытала настоящую ненависть к Нортропу. Впервые за двадцать восемь лет совместной жизни она действительно ненавидела его. Конечно, любовь умерла в ее душе задолго до этого, решила Анна, только она отказывалась в этом признаться. Считается, что жена обязана любить своего мужа. Любить, уважать и слушаться. Она всегда уважала малейшее его желание, исполняла приказания. Она поклялась любить его, когда они сочетались браком, и была готова быть верной своему слову, несмотря на его жестокость и предательство. Но теперь она уже не могла любить этого человека. Анна снова повернулась к окну, разглядывая крыши выстроившихся вдоль 72-й улицы домов. Она смотрела на запад и молилась, чтобы ее дочь была жива и здорова. Но в самой страстной своей молитве Анна просила о том, чтобы человек, которого Нортроп нанял найти Оливиго, потерпел неудачу. С такой же силой, с какой ей хотелось снова увидеть свою единственную дочь, она желала дочери счастья, прекрасно понимая, что, если Нортроп вернет девочку назад, в Нью-Йорк, Оливия никогда не будет счастлива. – Я люблю тебя, – прошептала Анна, надеясь, что эти слова долетят до сердца дочери, и Оливия поймет, кто их послал. 9 – Ну давай же, Лайтнинг! Либби слегка подгоняла мерина каблуками, надеясь заставить его двигаться чуточку быстрее. До усадьбы оставался приблизительно час езды верхом, а ей не терпелось поскорее добраться домой. Она говорила себе, что просто не хочет, чтобы Сойер вдруг начал волноваться из-за нее, что могла случиться любая неприятность, пока ее не было. Она говорила себе что угодно, кроме правды. Она хотела увидеть Ремингтона. Всю предыдущую ночь она видела во сне его темно-синие глаза, непослушные черные волосы и улыбку, от которой замирало ее сердце. Ей снились его нежные объятия и жаркие поцелуи. Ей снился Ремингтон Уокер. Он сказал, что хочет остаться, чтобы помочь ей. Но надолго ли он задержится на ранчо? На несколько недель? Месяцев? Навсегда? Ее сердце слегка екнуло. Навсегда… Хочет ли она, чтобы он остался навсегда? Девушка задумалась. Что-то глухо застучало у нее в груди: «Да!». Либби натянула вожжи, останавливая Лайтнинга. Она задыхалась, сердце билось с бешеной скоростью, голова кружилась. – О нет! – прошептала девушка. Она ведь себя предупреждала! Предупреждала, что не должна позволить этому произойти. Никогда! Она и не думала, что так случится. И все-таки это произошло. Несмотря на ее благоразумие, несмотря на доводы рассудка, это произошло с ней! Она влюбилась. Либби закрыла глаза и вспомнила объятия Ремингтона. Это чувство не должно было оказаться таким восхитительно приятным. Воспоминания не должны были всплывать с такой живостью. «Настанет день, когда ты захочешь, чтобы тебя целовал мужчина. – Против воли слова Аманды занимали все ее мысли. – Запомни мои слова, Либби. Придет такой день, когда ты захочешь поцелуев мужчины, захочешь большего…» Либби тогда ответила Аманде, что та ошибается. Она не желала впускать мужчину в свою жизнь. Он был ей не нужен. Она видела, что делает любовь с женщиной, что в действительности означает замужество. Она видела, как страдает ее мать из-за разбитого сердца и несбывшихся мечтаний, и всеми силами стремилась избежать подобной участи. Она сказала Аманде, что хочет жить так же независимо, как живет сама Аманда, хочет быть свободной в принятии решений, в выборе своей судьбы. Аманда ведь никогда не была замужем, но жила радостно и даже счастливо. Либби хотела жить так же. Ничто из того, что мог бы предложить мужчина, не стоит потери свободы. Либби тяжело вздохнула, открыла глаза и вновь пустила Лайтнинга вперед. «Нет смысла волноваться», – сказала себе девушка. Он не останется. У Ремингтона есть дом в Виргинии, куда он может вернуться. Он исчезнет из ее жизни так же неожиданно, как появился. А когда он исчезнет, она оглянется на происшедшее и посмеется над собственной глупостью. Весь следующий час Либби повторяла себе эти слова. Она повторила их столько раз, что почти поверила в них. Но, въехав на ранчо и заметив Ремингтона, который вышел из задней двери ей навстречу, она поняла, что не будет смеяться, когда он уедет. Она поняла, что ей захочется умереть. Ремингтон удивился огромному облегчению, которое испытал, когда увидел появившуюся вдалеке Либби. Из ее косы выбились несколько длинных прядок волос. Рубашка и брюки были покрыты тонким слоем пыли. Правая щека и кончик носа Либби оказались испачканы грязью. Выглядела она очень усталой. Но была великолепна. Опираясь на костыль, он направился к загону. Либби посмотрела на Уокера спрыгивая с коня, и отвела взгляд. Она набросила вожжи на верхнюю перекладину ограды и принялась ослаблять подпругу. – Ты добралась до Мак-Грегора? – поинтересовался Ремингтон. – Да. – Все в порядке? Никаких неприятностей? – Нет. А здесь? – Она посмотрела в сторону дома. – Где Сойер? – Он пошел с Мисти и щенками к ручью. Она кивнула и повернулась к нему спиной, продолжая распрягать Лайтнинга. Ремингтон прислонился к ограде, чтобы не опираться на раненую ногу. Ему припомнились платья в нижнем ящике комода. Интересно, подумал он, надевает ли она их хотя бы когда-нибудь? Особенно зеленое? Хотя, конечно, брюки позволяли ему любоваться ее стройными ногами и округлыми формами. Он усмехнулся, получая от подобных мыслей немалое удовольствие. Либби сняла седло со спины Лайтнинга и повесила его на ограду возле загона. Быстрым ловким движением она стянула со спины лошади потную попону и накинула ее на седло изнанкой кверху. Потом девушка сняла уздечку, заменив ее недоуздком и веревкой. За годы, что он работал в Нью-Йорке – сначала на Пинкертона, а потом открыв собственное агентство, – Ремингтон успел воспользоваться деловыми связями и своим происхождением, чтобы добиться благосклонности самых привилегированных манхэттенских семейств. Единственная семья, которую он умышленно избегал, – семья Вандерхофов. И не так уж сложно оказалось избежать этого знакомства, учитывая скромные доходы Ремингтона. Но тем не менее он познакомился со многими девушками, недавно вышедшими в свет, и с уважаемыми матронами. Он ужинал вместе с ними за столами, полными роскошной снеди, получал приглашения в нью-йоркские поместья и танцевал на благотворительных балах. Он был даже знаком с некоторыми весьма необычными дамами, восставшими против социальных ограничений женских свобод. Но Ремингтон не мог представить ни одну из них занимающейся тем, что делала сейчас Либби. Да и внешностью они не могли с ней сравниться. Правду сказать, те образы, что вдруг всплыли в его памяти, едва не заставили его рассмеяться вслух. Она обернулась, словно почувствовав, что его что-то рассмешило. Их взгляды встретились, и Ремингтон больше не хотел смеяться, он хотел поцеловать ее. И она тоже хотела, чтобы он ее поцеловал. Он чувствовал присутствие этого желания в воздухе вокруг – так во время грозы вдруг ярко вспыхивает молния. Это желание легко читалось в ее глазах, словно он смотрел на звезды в чистом летнем небе. Либби вдруг направилась к противоположной стороне дома, стараясь скрыться от его взгляда, разорвать нить, внезапно связавшую их. Он понял, что девушка отошла не случайно, и обрадовался. Нужно поступать разумно, не следует усложнять еще больше то, что и так стало весьма запутанным делом. Он взял костыль под мышку и пошел прочь от загона. – Я поставил на плиту тушеное мясо на ужин. Решил, что ты, наверное, вернешься голодная. Пойду проверю. – Он пошел прочь. – Ремингтон! Он остановился и оглянулся через плечо. Либби выглядела несколько неуверенной, но от этого становилась только более желанной. – Спасибо, – прошептала она. – За что? – За то, что присмотрел за домом, пока меня не было. За то, что присмотрел за Сойером, – она пожала плечами. – За то, что остался помочь. Проклятье! Желание поцеловать ее вернулось к Ремингтону с новой силой одновременно с желанием совершенно другого, гораздо большего, чем простой поцелуй. Глядя на ее стройную фигуру, обтянутую брюками, было совершенно не трудно представить ее без одежды. Было совершенно не трудно представить, как приятно снимать эти одежды и заниматься с ней любовью. Она неуверенно улыбнулась. – Замечательно, когда есть кто-то, кому можно доверять. Ее слова остудили его желание, словно ушат ледяной воды. Доверять ему? Она и не догадывалась, насколько ошибалась! Он снова пошел к дому. – Проверю наш ужин, – коротко ответил он. Ремингтон снова злился на себя. Но еще больше он злился на Либби. За то, что она – Вандерхоф. «Влюбиться в Ремингтона – глупейший поступок в моей жизни», – снова и снова повторяла про себя Либби, сидя за столом, на котором стоял приготовленный молодым человеком ужин. Она просто не могла позволить этому произойти. Она должна помнить, что однажды он ее покинет. И этот день настанет очень скоро. Может быть, всего через неделю. Глубоко вздохнув, она посмотрела на сидящего перед ней Ремингтона. – Я никогда не бывала в Виргинии, но слышала, что это прекрасный край. Расскажи мне что-нибудь о своем доме. – Моем доме, – тихо повторил он. Что-то незаметно изменилось в выражении его лица. – Ты имеешь в виду «Солнечную долину»? – «Солнечная долина». Приятное название. – Это было очень красивое место… до войны. Горечь? Грусть? Неужели именно это она заметила в его взгляде, в плотно сжатых губах? – Но война была много лет назад, и, думаю, тебе не захочется слушать про нее. – Он ненадолго замолчал, и Либби почувствовала, что он словно оглядывается назад, вспоминая. – Когда я был маленьким, мы выращивали в «Солнечной долине» табак, но куда лучше наша семья была известна благодаря конюшням. Сандаун – прекрасный образец арабских скакунов из «Солнечной, долины». – Очень красивое животное, – оценила Либби. И, не в силах остановиться, добавила: – Ты, должно быть, торопишься вернуться в Виргинию. Он встретился с ней глазами, и что-то в его взгляде заставило ее похолодеть от необъяснимого страха. – Да, я рад был бы вернуться в «Солнечную долину». – Прекрасно, – ответила Либби слегка дрожащим голосом. – Значит, мы должны постараться, чтобы ты поскорее поправился и поехал домой. Она перевела взгляд на Сойера, стремясь сменить тему. – Ты уже выбрал кличку для своего щенка? – Ага! Я назвал его Ринджер из-за белого «ошейника» на шее. Он очень хорошенький, Либби. Он вырастет лучшим псом-охранником овечек. У нас таких еще не было! – Только не клянись, Сойер! – Она приподняла вилку. – Уверена, он действительно станет прекрасным помощником пастухов, если ты будешь правильно его тренировать. – Либби постаралась улыбнуться мальчику. Но внутри у нее все сжималось от боли. Боли, которой она никогда прежде не испытывала. Либби хотелось чего-то такого, чего она никогда не сможет получить и чего не следовало бы желать. Ремингтон стремился домой, в Виргинию. Он имел полное право злиться на нее за то, что она в него стреляла и задержала его здесь. А может быть, он сердился на себя самого, потому что предложил остаться и помочь ей. Честно говоря, разве она имела право в чем-нибудь его обвинять? Она ведь абсолютно ничего для него не значила. Либби потеряла аппетит. Один вид еды на тарелке вызывал у нее тошноту. Она резко поднялась со своего места и сказала: – Боюсь, я слишком устала, чтобы сейчас есть. Пойду лягу. Оставьте тарелки от ужина на столе. Я все приведу в порядок утром. Девушка торопливо покинула комнату, прежде чем Ремингтон или Сойер успели что-либо ответить. Войдя в свою комнату, Либби закрыла за собой дверь и глубоко вздохнула. «Все к лучшему, – сказала она себе. – Даже хорошо, что он уезжает». Она не хотела никого любить, не желала иметь мужа или детей. Ей совершенно не нужно было ничего подобного. Она хотела для себя только свободы. Однако эти знакомые слова прозвучали вдруг не слишком убедительно. 10 Тимоти Бэвенс сидя прислонился к стене так, что стул встал на две задние ножки, и наблюдал за своим стадом, пасущимся вдалеке. Теплый ветерок играл высокой травой. Сейчас долина была изумрудно-зеленой, но, если эта жара постоит еще немного, а поздние весенние дожди так и не прольются, земля высохнет и потрескается уже к концу июня. Он выругался, опустил стул в нормальное положение и встал. Если он собирается и дальше увеличивать поголовье скота, то должен завладеть абсолютно всем вокруг. Совершенно необходимо, чтобы проклятые овцы перестали поедать травку, которая так хорошо подошла бы для его коров и быков! К тому же он обязательно должен стать хозяином источников воды в округе. Когда ему удастся взять под свой контроль воду, он сможет держать мелких хозяев ранчо вроде Либби Блю или фермеров типа Фишеров, живущих вдоль ручья Блю Крик, в ежовых рукавицах. Позвякивая шпорами, он пересек веранду и спустился по ступенькам. Быстрыми шагами Бэвенс приблизился к коновязи, где его поджидала лошадь. Освободив вожжи, мужчина сел в седло и, потянув за ремешки, заставил чалого повернуть голову, развернуться и пуститься в галоп на север, по направлению к Пайн Стейшн. Бэвенсу необходимо было выпить. Проклятая Либби Блю! Ну почему она так цепляется за здешние земли? Он столько раз предлагал ей продать ранчо, давая столько возможностей спокойно покинуть эти места! Так же, как когда-то предлагал это прежней хозяйке-старухе. Но Либби его не хотела даже слушать, а он начинал терять терпение. Бэвенс собирался завладеть ранчо «Блю Спрингс», хотя и не знал еще, каким образом. Может быть, придется принять к его хозяйке более жесткие меры. Словно украденных овец и сгоревшего навеса оказалось для нее недостаточно. Все утро Либби провела на огороде, занимаясь прополкой, окучиванием и поливом. Время, когда все живое растет и цветет, в Айдахо длится не так уж долго. Поэтому огородом пренебрегать никто не решался. Если не вырастить самим то, чем потом можно питаться, ей, Сойеру да еще наемным пастухам не пережить следующую зиму, не говоря уж о том, чтобы дать пропитание тем, кто следующей весной соберется здесь, чтобы стричь овец. Кроме того, Либби очень надеялась, что работа отвлечет ее от мыслей, которые не давали ей спать всю ночь. На какое-то время ей действительно удалось сосредоточиться на других вопросах, но образ Ремингтона то и дело врывался в ее размышления. Казалось, что вместо запаха свежевскопанной земли она вдыхает неповторимый аромат этого мужчины, едва уловимый, присущий только ему. Ощущение было настолько реальным, что Либби присела на корточки и обернулась, почти ожидая, что увидит Уокера у себя за спиной. Но его, конечно, там не оказалось. Даже когда он покинет Блю Спрингс, она сможет в любое мгновение закрыть глаза и вспомнить все, что связано с ним, до малейших деталей. Его взгляд, его запах, его обнимающие ее руки, ее лицо, прижавшееся к его груди. Все… – Ох, матушка, – прошептала она, понимая как никогда раньше, насколько легко может женщина забыть все, во что верила, из-за любви к мужчине. Либби осознала, как несправедливо и жестоко осудила свою мать. Она никогда не понимала этого прежде, но сейчас все стало по-другому. Либби сделала глубокий вздох и медленно выпустила воздух из легких. Она не была похожа на мать. Она не могла – и не станет – забывать, кто она сейчас и кем была прежде. Ни за что! Она не сделает этого даже ради Ремингтона Уокера. Словно привлеченный ее мыслями, он вышел из дома и остановился на пороге. Либби почувствовала, что ее сердце учащенно забилось, как это случалось всякий раз, когда она его видела. Ремингтону оказалось достаточно одного быстрого взгляда, чтобы заметить девушку. Он уедет и оставит ее. Он вернется в родные места, в Виргинию, к своим плантациям и лошадям, а она останется со своей жизнью, которую сама для себя создала, с Сойером, Мак-Грегором и Рональдом, с овцами и собаками. Она не принадлежит его миру, а он не останется жить в ее. Либби все прекрасно знала, но внезапно это потеряло всякое значение. Ей вдруг очень захотелось узнать, что это значит – любить, отдавая себя полностью, без остатка, не задавая вопросов и не ища ответов. Ей захотелось узнать, что чувствуешь, когда лежишь рядом с мужчиной, в его объятиях, когда узнаешь о его теле больше, чем знаешь о своем. Она устала бояться своих чувств. Она так долго боялась, что очень от этого устала! Она уронила лопатку с коротким черенком и поднялась на ноги. Она позволит себе любить его. Она сполна насладится каждым мгновением, пока он здесь. Она поймет и разузнает все, что означает любовь к нему, и, когда он уедет, не будет об этом жалеть. У Либби останутся воспоминания, и, может быть, этого окажется довольно. Ночью Ремингтон решил, что, вероятно, сможет жить с чувством вины за то, что обманет ее. Такова его работа. Именно для этого его и нанимали. Ему уже заплатили за то, чтобы он нашел Оливию Вандерхоф. Он по крупицам собирал информацию, выуживая правду и обманывая других – все это и составляло в конце концов понятие «хороший детектив». Ничего плохого в том, что он делал, не было. Либби станет только лучше, если он выполнит свое дело. И, даже если в будущем удастся развалить империю Вандерхофа, чего он и поклялся добиться, все равно она окажется в лучшем положении, чем здесь. А потом… Что ж, за то, что произойдет потом, он не отвечает. Все это Ремингтон повторял себе ночью и к утру был убежден, что именно так все и должно происходить. Но, увидев доверчивые глаза подходящей к нему девушки, такой смешной и хорошенькой в своем мужском наряде, увидев ее розовато-золотистые волосы, сверкающие на полуденном солнце, он уже не был так во всем уверен. – Привет! – сказала она, останавливаясь прямо перед Ремингтоном. «Боже! Как же она прекрасна!» – Как твоя нога? – Лучше. Тыльной стороной ладони она откинула со лба волосы. – А я занималась прополкой. Что-то я в последнее время запустила огород. «Она все это время ухаживала за мной», – подумал Ремингтон. Либби посмотрела через плечо на узенькие грядки и снова повернулась к Уокеру. – На станции Пайн Стейшн нам удается купить только самые основные продукты, поэтому мы как можно больше стараемся вырастить на огороде. – Пайн Стейшн? – Да, когда-то это был торговый пост. Потом – станция, где останавливались дилижансы на пути к Северу. Люди думали, что станция может постепенно вырасти в небольшой городок, но движение по тракту почти прекратилось из-за железной дороги. Так что Пайн Стейшн так и не разросся, и ничего, кроме салуна и магазина со всякой всячиной, там нет. Он задумчиво нахмурился. – Я не видел такого городка на карте, которую купил в Бойз-сити. – Сомневаюсь, что его когда-нибудь наносили на карту. – А в Пайн Стейшн есть телеграф? Она покачала головой. – Нет. Ближайший более или менее крупный город – Вейзер. Именно там тетушка Аманда всегда покупала продукты, которых не оказывалось в магазине Пайн Стейшн. Правда, я не знаю наверняка, есть ли телеграф и в Вейзере. Когда тетушка Аманда ездила туда, я всегда оставалась на ранчо. Но, думаю, в Вейзере телеграф все-таки должен быть, учитывая, что там проходит железная дорога. Ремингтон прекрасно понимал, почему она никогда не ездила в город с Амандой Блю. Либби не желала быть обнаруженной. Наверняка ей стало известно, что отец повсюду ее разыскивает и что за ней по пятам следуют детективы. По причинам, которых Уокер не понимал, она добровольно отправилась в ссылку в гористый район Айдахо, настолько далеко от богатства и роскоши нью-йоркского общества, насколько это было возможно. Она хотела начать новую жизнь, полностью изменить себя, надеясь, что отец никогда ее не найдет. Но Оливия рано успокоилась, ведь отец и люди, которых он нанял, продолжали ее разыскивать. Ремингтон шел по ее следу и уже добрался до ранчо. Ее обнаружили, а она об этом еще не знает. Ей так и не удалось сбежать от отца. – А тебе нужно отправить телеграмму? – поинтересовалась Либби, вновь привлекая к себе внимание Уокера. Ремингтон покачал головой. – Никакой спешки. Это может подождать. – Думаю, я могла бы отправить записочку с Питом Фишером. У них с женой маленькая ферма к югу от нас. Может, он собирается в Вейзер и… – Это неважно, Либби, – прервал девушку Уокер. – Это может подождать до моего отъезда. Она отвела в сторону взгляд. – Да… ты можешь это сделать, когда уедешь, – тихо сказала она. Когда она вновь посмотрела на него, ему показалось, что ее глаза блестят ярче, чем обычно, на губах блуждала странная, слабая улыбка. – Не хочешь прогуляться? Если да, могу показать тебе наших овечек. Ремингтону очень хотелось развеселить ее, освободить от какой-то непонятной ему тоски, но он подозревал, что причина ее грусти в нем самом, и чувствовал, что его подозрения вскоре подтвердятся. – С удовольствием, – ответил Уокер и подумал, что, может быть, в один прекрасный день она все-таки простит его за то, что он вскоре совершит. Либби направилась к выпасу, где проводили летние месяцы некоторые ягнята и овцы. Часть из них была здесь из-за ран, за которыми требовался особый уход. Других оставили, чтобы в течение лета пустить на убой и таким образом питаться. Правда, Либби старалась никогда не думать об этом. Если бы ей самой, Сойеру и работникам не нужно было есть, она с удовольствием превратила бы всю эту живность в домашних любимцев. Мисти, а вслед за ней и все ее подрастающее потомство, вышли из сарая и отправились вместе с Либби и Ремингтоном на пастбище. Черно-белая колли проскользнула под нижней перекладиной ограды и сразу начала носиться вокруг ягнят и овец, сгоняя их в тесную кучу. Щенки Мисти тут же решили, что вся эта игра затеяна ради них. Они весело ворвались в самую гущу стада, заставляя овец разбегаться в разные стороны. Воздух наполнился какофонией звуков – блеянием и лаем. Либби свистнула и строго прогнала Мисти с пастбища. Та послушно выполнила команду, обежав сначала всех своих детенышей. Услышав, как засмеялся Ремингтон, девушка повернулась в его сторону. Его улыбка сразу улучшила ее настроение. – Видишь, придется их потренировать, прежде чем эти щенки смогут присоединиться к пастухам и отарам. Он заулыбался еще шире. – Да уж вижу. Мисти подбежала к хозяйке, и Либби опустилась на колени, протянула руку, чтобы погладить колли и потрепать ее по холке. – Привет, девочка моя, – прошептала она. – Как поживает моя Мисти? Собака завиляла хвостом и заскулила. Подняв глаза на Ремингтона, Либби сказала: – Дед и бабка Мисти приехали сюда из Шотландии вместе с Мак-Грегором. – Она старательно изобразила акцент шотландца и особенности его речи. – Мой закадычный приятель Мак-Грегор утверждает: эти псы такие умницы, запросто могут сготовить тебе завтрак и подать его, коли ты этого желаешь. Так и не иначе! Пару-тройку лет назад он подарил мне свою красавицу. И ей почти удалось несколько раз доказать, что он прав. Продолжая улыбаться и не сводя глаз с копошащихся вокруг Либби визжащих и скулящих щенков, требующих уделить им внимание, Ремингтон облокотился на ограду. Под его взглядом внутри у Либби все потеплело и смягчилось. Никогда в жизни она не видела ничего прекраснее, чем эти темно-синие глаза, четко очерченный подбородок, изогнутые дугой брови или… Сердце девушки забилось быстрее, а дыхание замедлилось. Она поняла, что пристально смотрит на его губы, думая, как приятно, наверное, ощущать его поцелуй. Либби никогда прежде не целовали. По крайней мере в губы. Когда-то один-два юных джентльмена целовали ее в щечку, но на большее времени никогда не было. Отец следил за ее участием в светских мероприятиях так же тщательно, как и за всем остальным в ее жизни. Ласково оттолкнув в сторону пушистых щенков, Либби поднялась. Какая-то непреодолимая сила толкала ее к Ремингтону, словно вокруг ее талии обвязали невидимую веревку и не имеющую сил сопротивляться тянули прямо в мрачные, опасные воды. «Что же я делаю? – сказала себе Либби. – Надо остановиться». Но остановиться она уже не могла. Либби продолжала подходить к нему все ближе и ближе. Медленно. Слишком медленно. Его глаза потемнели, улыбка исчезла с лица. Она скорее почувствовала, чем увидела, как он отделяется от ограды и устремляется к ней. «Как больно будет, когда ты уедешь», – она, конечно, не могла произнести это вслух, а только стояла перед ним, и их тела разделяли всего несколько сантиметров. Она подняла глаза и встретилась с его мрачным взором. Либби услышала, как костыль падает на землю, почувствовала, как вокруг ног опять подняли возню щенки, пытающиеся отыскать в траве незнакомый предмет, но все померкло вокруг, когда Ремингтон обнял, ее. Он наклонился к ней, а она запрокинула голову назад и чуть-чуть в сторону и закрыла глаза. И Ремингтон поцеловал ее. Казалось бы, поцелуй – одна из самых естественных вещей на свете. Но Либби почувствовала, как ее бросило в жар, а потом в холод. В ушах стучало от пульсирующей крови, и в то же время девушке казалось, что сердце ее остановилось. По коже побежали мелкие мурашки, колени подогнулись. «Он мог бы остаться… Он мог бы остаться… Он мог бы остаться…» Он провел по ее щеке большим пальцем. – Либби… Внутри у нее все замерло. «Он мог бы остаться…» – Я… Она покачала головой. – Не говори этого, – прошептала она. – Пожалуйста, не говори. Она обхватила руками его шею и прижалась щекой к широкой груди. – Ничего не объясняй, ни за что не извиняйся. Пусть сейчас все будет как есть. – О Либби, – он прижался щекой к ее макушке, – ты не понимаешь… – Ты ошибаешься, Ремингтон. Я понимаю. Он крепче сжал ее в объятиях. – Нет, Либби, не понимаешь. А я – да. Потом он кончиками пальцев приподнял лицо девушки за подбородок и снова ее поцеловал. 11 Приближался вечер, сильные порывы ветра несли черные облака по небу, заставляли высокие сосны дугами сгибаться до земли и теребили листву дрожащих осин и тополей. Тени раскинули свое покрывало по траве, раздавалось зловещее посвистывание ветра. Прошло еще несколько минут, и разразилась гроза: небо вспыхнуло над головой, взрезанное вспышками молний, земля под ногами задрожала от грома. Либби и Сойер со всех ног бросились к выпасу и с помощью Мисти принялись загонять овец под навес около сарая. Потом они завели в конюшню и заперли лошадей, с громким ржанием встающих на дыбы от страха. Только Мелли, казалось, совершенно равнодушно относилась к разбушевавшейся природе. Корова спокойно стояла в стойле, пережевывая жвачку и помахивая хвостом, ее темно-карие глаза печально наблюдали за царящей вокруг суматохой. Либби невольно почувствовала зависть к спокойствию, которое сохраняла Мелли. Хотелось бы ей ощущать то же самое! Но, правду сказать, девушка была испугана не меньше, чем ее лошадки, на душе у нее, как и над головой, собрались черные тревожные тучи. Это чувство не отпускало ее с той минуты, когда Ремингтон поцеловал ее. – Нам лучше поспешить, Либби, – крикнул Сойер от дверей сарая. – Сейчас будет ливень. Либби торопливо последовала за мальчиком, словно они оба бежали наперегонки с готовыми пролиться с небес потоками воды. И все-таки им не удалось вовремя укрыться в доме. За считанные секунды Либби промокла до нитки. – Ого! Это что-то! – со смехом сказал Сойер, когда они наконец ворвались в задние двери дома. Она отряхнула руки и стерла с лица капли воды. – Да уж, это действительно что-то! – Конечно же, ей следовало исправить такое высказывание мальчика, но в этот момент она увидела, что Ремингтон наблюдает за ней от дверей, и все правильные слова вылетели у нее из головы. – Сойер прав. Гроза так гроза! – Он, прихрамывая, подошел к окну и выглянул наружу. С того самого момента, когда Ремингтон поцеловал ее, их отношения изменились, и в то же время внешне все осталось по-прежнему, жизнь на ранчо шла своим чередом. Она уже любила его, но он все еще оставался для нее чужаком. Они не обменялись ни словом после поцелуев и жарких объятий. Каждый продолжал заниматься своим обычным делом, поэтому Либби не могла понять, как же все-таки относится к ней Уокер. – Да, – ответила она наконец. – Гроза так гроза! Он повернулся, и их взгляды встретились. – Ты промокла. – Легкая улыбка заиграла на его губах. – Я знаю. – Либби почувствовала, как учащенно застучало в висках. – Тебе лучше пойти и высушить одежду. – Да, – прошептала она. Ремингтон перевел взгляд на Сойера. – Тебе тоже. Мальчик кивнул и выбежал из комнаты. – Я развел огонь в камине. – Молодой человек опять повернулся к Либби. – Думаю, ночь будет довольно холодной. От волнения Либби не смогли ничего ответить, а только кивнула и вышла из кухни, торопливо прошла к себе в комнату и захлопнула за собой дверь, прижавшись к ней спиной. Сердце девушки готово было вырваться из груди, она почувствовала, как к горлу подкатил комок и глаза наполнились слезами. Она так хотела, чтобы он полюбил ее! Она так хотела, чтобы он остался! Только Либби не знала, как заставить его захотеть остаться, как заставить полюбить ее. Когда-то, в совершенно иной жизни, ее обучили хитрым правилам изящного кокетства и жеманства. Она знала, какие слова следует произносить и как следует себя вести хорошо воспитанной молодой особе в мужском обществе. Это были до малейших деталей продуманные уроки, на которых Оливии объяснили, как нужно правильно держать веер и обмахиваться им, как позволить джентльмену закурить, как кружиться в вальсе, как ходить и как сидеть. Она научилась кокетничать, петь и играть на пианино. Но она совершенно забыла все эти уроки. Она оставила этот мир, наивную девушку, какой когда-то была, в далеком прошлом. Надев фланелевую рубашку и хлопчатобумажные брюки, став хозяйкой овечьего ранчо, она забыла, как быть женщиной. Она была совершенно уверена, что это никогда больше ей не понадобится. Либби невольно нашла глазами комод в углу комнаты. Может быть, ей удастся удержать Ремингтона? Уокер вернулся в гостиную и подбросил еще одно полено в пылающий камин. Комната наполнилась благодатным теплом. Теперь, когда прошла гроза, дождь стучал по крыше мирно и уютно. Только на душе у Ремингтона от этого звука не становилось спокойнее. Он продолжал упрекать себя за то, что поцеловал Либби и этим осложнил и без того непростую ситуацию. Он не отрицал, Либби оказалась очень привлекательной женщиной, но Уокер никогда не относился к категории мужчин, которые запросто теряют голову из-за женских прелестей. Давным-давно он научился держать в узде свои желания. Сейчас ему следовало вспомнить об этом. Он устало опустился на диван, не отводя взгляд от оранжево-желтых языков пламени в камине. Мысли его постепенно уносились в то далекое прошлое, когда он наслаждался безрассудствами легкомысленной юности, не имея представления о все увеличивающихся долгах отца. Когда Ремингтону исполнилось семнадцать лет, он уехал из дома и поступил в колледж, думая при этом больше о развлечениях, чем о получении знаний. Юноша, конечно, знал, что жизнь в первое послевоенное десятилетие стала сложнее, многие семьи разорились, но у него всегда хватало денег, чтобы жить в свое удовольствие. Из того, что ему рассказывали, он сделал вывод: «Железная дорога Джефферсона Уокера» вновь набирает силу, плантации «Солнечной долины», хотя и тяжело пострадавшие от войны и нуждающиеся в рабочих руках, оставались собственностью семьи Уокеров, как и при предыдущих шести поколениях. Что же могло омрачить беззаботное существование молодого человека? Как же он был слеп! Как эгоистичен и беспечен! Обрати он чуть больше внимания на заботы отца, может быть… Ремингтон закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана. Он вспомнил, как его шокировало известие о самоубийстве отца, о потере «Солнечной долины», железной дороги и всего, к чему он так привык. Он вспомнил ярость, которая его охватила, когда он узнал, какую роль в уничтожении Джефферсона сыграл Нортроп. Именно тогда Ремингтон поклялся памятью отца, что не обретет покоя до тех пор, пока не отомстит. Около четырнадцати лет ушло у молодого Уокера на то, чтобы нащупать путь к возмездию. Правда, в последние годы он почти уже сдался, начал подумывать, что этому никогда не суждено сбыться, что ему придется отказаться от обещания, данного у могилы отца. Однако прошлым летом возможность отомстить появилась, и именно поэтому он находился сегодня вечером здесь, в этой гостиной. Ему не следует забывать о причине своего появления на ранчо. Ремингтон не мог позволить сердцу смягчиться. – Ремингтон? Он открыл глаза, обернулся на звук голоса Либби и увидел, что она стоит посреди комнаты, одетая в зеленое платье, которое он недавно обнаружил в нижнем ящике ее комода. Все еще влажные волосы девушки были собраны в низкий пучок на затылке сеткой из атласных лент изумрудного цвета. Она обхватила себя руками за талию и неуверенно смотрела на Уокера. Он поднялся с дивана и взял костыль под мышку. Либби оглядела свое платье, стараясь ладонями расправить смявшуюся ткань. – Я больше не ношу этого, но подумала… – Девушка не договорила и беспомощно пожала плечами. – Ты прелестно выглядишь. «Будь все проклято! Ну почему именно она должна была оказаться дочерью Вандерхофа?» Она неуверенно шагнула ему навстречу. – У меня было не слишком много случаев, чтобы надевать платья после того, как я приехала в «Блю Спрингс»… – Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – добавил он. – Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – эхом повторила она. Сколько еще лживых фраз ляжет в стену, которая их разделяет, размышлял Ремингтон. Сколько лживых фраз, прежде чем все будет кончено и она станет презирать его? Он улыбнулся, стараясь скрыть грусть, возникающую при мысли о том, что он должен будет совершить предательство. – Очень жаль. Тебе следует почаще появляться в таком виде. Не ее вина, что она носит фамилию Вандерхоф, но именно к этой семье она принадлежит. Из-за этого он сделает ей очень больно, и она возненавидит его, когда это произойдет. Он никак не мог отделаться от желания как-нибудь смягчить и этот удар, и ту ненависть, которую она к нему почувствует. Она ответила улыбкой на улыбку. – Тетушка Аманда рассказывала, что раньше они иногда устраивали в Пайн Стейшн танцы, но, поскольку маршруты дилижансов изменились и железная дорога обошла поселок стороной, люди постепенно разъехались и… – Она снова не закончила фразу, легко пожав плечами. – Ты скучаешь по танцам, Либби? Она сначала покачала головой, но потом вдруг неуверенно кивнула. – Хочешь потанцевать? Ее глаза расширились. Ремингтон посмотрел на свои ноги и отставил костыль в сторону. – Тебе придется подойти ко мне. Ее глаза округлились еще больше. – Тебе не следует, Ремингтон, ты… – Подойди. Подчиняясь, она все-таки сказала: – Но ведь нет музыки. – Нет, есть. Она подошла совсем близко. Он уже мог уловить чистый аромат ее влажных от дождя волос, видел свежий румянец на ее щеках. Ремингтон взял левой рукой ее правую руку, а другую положил ей на спину, слегка притянул ее к себе и прошептал: – Закрой глаза, Либби. Она так и сделала, и ее длинные ресницы опустились вниз. Губки Либби слегка приоткрылись, и Ремингтон услышал, что она тяжело дышит. – Прислушайся… Слышишь, как дождь стучит по крыше? Она кивнула. – Слышишь, как потрескивают горящие поленья? Она снова кивнула. – Это играет музыка, Либби. Он прижал ее еще ближе к себе и начал медленно покачиваться из стороны в сторону, не обращая внимания на боль в ноге. Стоило потерпеть даже просто ради того, чтобы вот так держать ее в своих руках. Он надеялся, что, ^когда все закончится и она снова вернется в Нью-Йорк, этот танец хотя бы немного загладит его вину за обман. Он надеялся, что, когда ему удастся наконец осуществить свои планы и разорить Вандерхофа, она будет вспоминать сегодняшний вечер и не станет слишком уж строго осуждать Ремингтона. Он опустил щеку на ее макушку и вдохнул аромат, который принадлежал только ей, только Либби Блю. «Извини. Извини, что вынужден использовать тебя таким вот образом. Если бы не твой отец…» Словно прочитав его мысли, она подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на него, и его сердце снова пронзило острое чувство вины. Заглянув в ее полные любви глаза, Ремингтон вдруг осознал, что превращается в подлеца, до которого далеко даже Нортропу Вандерхофу. Либби почти не могла дышать, наблюдая, как темнеют и мрачнеют синие глаза Ремингтона. Она совершенно явственно, словно тепло от очага, ощущала, какую ярость он почему-то излучает. И все-таки Либби не чувствовала страха. В душе, хотя и без особых к тому причин, она верила, что он не причинит ей зла. Он опустил правую руку, которой придерживал ее спину, одновременно освобождая и левую руку от ее ладошки. Потом взял ее за плечи и нежно отодвинул на шаг от себя. – Думаю, ты была права. Я еще не гожусь для танцев. Он повернулся, взялся за костыль и, слегка постукивая по деревянному полу, захромал в сторону своей спальни. У дверей гостиной он остановился и обернулся. – Ты действительно очень красива в этом платье, Либби. Тебе следует надевать его почаще. Тогда все здешние мужчины будут виться вокруг тебя, словно мухи. Нечто похожее на испуг заставило сжаться ее сердце, но она постаралась не обратить на это внимания и улыбнулась. – Платье только мешает, когда я работаю. – Да, это понятно. – Он вышел в холл. – Спокойной ночи, Либби. Когда он ушел, девушка упала на диван и уставилась на пляшущие языки огня в камине. Она прислушалась к потрескиванию поленьев и стуку дождя по крыше, зная, что никогда больше не сможет слушать эти звуки и не вспоминать о моменте, когда он сжимал ее в своих объятиях, покачиваясь в такт воображаемой музыке. Либби размышляла над тем, что труднее будет вынести: ожидание его отъезда или сам момент, когда надо будет расстаться. Она предчувствовала одинокое будущее, а на улице по-прежнему шел дождь, словно природа понимала, как больно щемит у Либби сердце, и плакала от жалости и сострадания. Она знала, что никогда больше не захочет надеть это платье. 12 Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее. Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад. Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс». Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает. У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней. – Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки. – Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке. Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях. – Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда. – Щеки ее слегка покраснели. – Именно так она всегда говорила. – Уверен, что она была права. – Он сделал несколько шагов, входя внутрь сарая. – Мне никогда прежде не доводилось доить корову. Тебе не трудно показать, как это делается? Руки ее снова замерли. – Ты хочешь научиться доить? Он и сам удивился не меньше Либби, высказав такую просьбу. Самому себе Уокер признался, что просто ищет предлог, чтобы остаться в сарае, и ему совершенно безразлично, научится ли он при этом еще и доить корову. «Ну почему мне не хватает благоразумия просто оставить ее в покое?» – размышлял он. – Ты уверен? – тихо спросила Либби. – Уверен. – Хорошо. – Либби отпустила коровье вымя, отодвинула табуретку и поднялась. – Иди сюда и садись. Ремингтон прислонил костыль к стенке стойла и, прихрамывая, сделал несколько шагов к тому месту, где его ждала Либби. Пока он опускался на коротконогий табурет, она слегка придерживала его за руку. Когда Ремингтон уселся, Либби опустилась рядом с ним на колени. Солома под ее ногами тихо захрустела. – Первое, что тебе необходимо знать, – начала Либби, беря Уокера за одну руку и заставляя его вытянуть ее под вымя Мелли, – это то, что ты не должен ее дергать. Так ты только доведешь корову до безумия. – Она положила свою ладонь поверх его руки и заставила сжать пальцы на набухших сосках. – Надавливай сильно и уверенно, начиная большим и указательным пальцами, постепенно как бы скатывайся вниз, нежно потягивая. Он ощутил близость ее теплого тела совсем рядом со своим – их разделяла только ткань рубашки. – Помогай другой рукой, – подсказала Либби. От нее всегда исходил запах такой чистоты и свежести, даже здесь, в коровнике! – Теперь поменяй. Будет легче, если все делать ритмично. Вот так, правильно. Струя молока ударилась о ведро. Либби засмеялась. – Ты учишься куда быстрее, чем я. Мне казалось, я никогда не научусь доить. Удовольствие, которое он сейчас испытывал, не имело ничего общего с наполняющим ведро молоком, а только со смехом Либби. Куда подевались остатки удерживавшей его силы воли? Он сделал то, о чем мечтал целую неделю и что рассудок ему делать запрещал, – повернулся и поцеловал ее в щеку. Ремингтон прижался лбом к ее виску, зная, что она ощущает его дыхание на своем лице. Он страстно желал понять, о чем она сейчас думает, и снова осуждал себя за то, что не сумел сдержать свои чувства. В сарае все стихло и замерло. Долгое время ни один из них не решался пошевелиться. – Ты скоро уедешь, правда? – едва дыша, спросила Либби. Он вспомнил об отце и данном на его могиле обещании. – Я не могу здесь остаться. Она повернулась и посмотрела прямо на него. – Я знаю. – Либби… – Он обхватил ладонью ее подбородок. Она покрепче прижалась к его руке и закрыла глаза. – Это неважно. – Ты не понимаешь. Ты слишком многого обо мне не знаешь. Ты… – Для меня это не имеет значения. – Будет иметь значение, – предупредил он и, все-таки не удержавшись, притянул к себе и снова поцеловал, на сей раз прямо в губы. «Когда ты узнаешь правду, это будет иметь для тебя значение», – подумал он. Но Либби не желала ничего знать. Ни сегодня, ни на следующий день. Ни на этой, ни на следующей неделе. До тех пор, пока Ремингтон сжимает ее в объятиях. До тех пор, пока он целует ее, словно на свете никого, кроме них, не существует, словно впереди у них вечность. Это было какое-то отчаянное ощущение счастья, когда она в глубине души постоянно понимала, что все – притворство, что ее радость временная. Ремингтон не отрицал, что однажды ее оставит, а она знала, что не может заставить его остаться. Когда придет время и он окончательно поправится, Уокер уедет. И он уже сказал, что это произойдет довольно скоро. Ей не оставалось ничего, как только радоваться полноте счастья каждого дня, что они проводят вместе. В конце концов ей останутся воспоминания, которые она сможет вызывать в памяти, когда снова останется одна. Она будет знать, что пусть ненадолго, но ей открылись прелести любви. Либби принялась коллекционировать воспоминания с решимостью и тщательностью горняка, который ищет главную рудную жилу. Она все время следила и наблюдала. Она запоминала легкий изгиб улыбающихся губ Ремингтона. Запоминала, как чуть-чуть приподнимается его бровь, если он удивляется. Она запоминала, как он говорит с типичным акцентом жителя Виргинии, резко опуская тон вниз. Она запоминала, как черные волосы пышно ложатся на воротник рубашки и как темная щетина покрывает его скулы к концу дня. Она запоминала, как меняли свой оттенок его синие глаза в зависимости от настроения. Ничто из того, что делал или говорил Ремингтон, не проходило для Либби незамеченным. Так шли дни его постепенного выздоровления. 13 Встав на стул, Либби потянулась за глиняным кувшином, стоящим сверху на полке. Обхватив пальцами узкое горлышко, она потянула кувшин к себе и, осторожно прижав его к груди, спустилась со стула. Она сняла крышку, наклонила сосуд и высыпала на стол его содержимое. Монет было очень мало, и, казалось, они зазвенели только для того, чтобы подразнить ее. Как же их мало! И теперь, когда сгорела половина шерсти, их число не скоро возрастет. Либби подумала, что деньги можно занять у Ремингтона, но она сразу же отогнала эту мысль. Либби не могла обратиться к нему за помощью, хотя и не сумела бы объяснить почему. Просто она знала, что не сможет его ни о чем попросить. Тяжело вздохнув, Либби сгребла монеты в горсть и опустила их в карман брюк. Потом подошла к задней двери дома, распахнула ее и увидела Ремингтона и Сойера, которые стояли посреди лошадиного загона. Сойер чистил щеткой спину и грудь Сандауна, Уокер же стоял, прислонившись к золотистому крупу лошади. Либби на мгновение замерла, наслаждаясь их видом: Ремингтон – высокий и сильный, и Сойер – маленький и тонкий, словно тростинка, но подрастающий день ото дня. Ремингтон всегда был очень терпелив с мальчиком, с радостью беседовал с ним, проводил с ним время. Ремингтон мог бы стать замечательным отцом. Либби почувствовала, как вдруг встрепенулось сердце у нее в груди. Ребенок Ремингтона… Она отчетливо могла представить себя с младенцем на руках и Ремингтона, стоящего рядом с матерью и своим малышом. Либби решительно тряхнула головой, пытаясь утихомирить в душе бурю эмоций. У нее нет времени на подобные размышления. Ремингтон не собирается оставаться в «Блю Спрингс», а она не может отсюда уехать. У них нет общего будущего. И нет смысла мечтать о несбыточном. Быстрыми шагами она пересекла двор и подошла к загону. Ремингтон и Сойер обернулись на звук ее шагов. Либби смотрела только на мальчика. – Я собираюсь в Пайн Стейшн за продуктами, Мак-Грегор будет ждать нас в ближайшие дни. – Мне хотелось бы поехать с тобой в Пайн Стейшн, – сказал Ремингтон. Она взглянула на него, и снова сердце девушки предательски забилось. «Когда ты собираешься уезжать? – хотела спросить она. – Сколько у меня еще есть времени до твоего отъезда?» Вместо этого она только сказала: – Может, тебе лучше остаться здесь и отдохнуть? Сойер может поехать и помочь мне с продуктами. – Я уже достаточно отдыхал, Либби, – мягко возразил Ремингтон. – Я ведь не инвалид. Поездка пойдет мне только на пользу. Ей хотелось, чтобы он был рядом всегда, в любое время суток, и Либби не желала упустить представляющуюся ей возможность. – Ладно, если тебе так уж хочется поехать. – Она взглянула на Сойера. – Помоги мне запрячь лошадей в фургон. Когда они все втроем отправились в Пайн Стейшн – Ремингтон с ружьем на коленях, Либби, управляющая лошадьми, Сойер со своим щенком в задней части фургона, – Уокер снова сказал себе, что Либби будет гораздо лучше, если она сможет забыть о трудах и тревогах жизни на ранчо, если она окажется в спокойной и надеждой обстановке Нью-Йорка. Не поворачивая головы, он посмотрел на девушку. Она слегка наклонилась вперед и уперлась согнутыми в локтях руками в колени, сжимая кожаные вожжи пальцами в перчатках. Шляпу с широкими, спускающимися вниз полями Либби сдвинула на затылок. Тень от полей шляпы падала на ее лицо, но Ремингтон хорошо видел и рассыпавшиеся по носу и щекам яркие веснушки, и решительную складку губ. На ее плечи сваливалось куда больше бед и тревог, чём это могла бы вынести женщина. Ей не следует так много работать. Она не должна жить этой невероятно трудной жизнью. Ее отец – один из богатейших людей Америки! Ей пристало жить в беззаботной роскоши. Почему же она избрала такое существование? Что привело сюда эту девушку? Ему следовало прежде узнать, почему она сбежала. До сих пор его почти не интересовали причины происшедшего. Все вопросы, которые он задавал девушке, оставались частью игры, которую вел Ремингтон только ради удовлетворения собственного любопытства. Но теперь ее мотивы приобрели для него особое значение. Они имели значение, потому что для него стала важна сама Либби. Она слишком много значила теперь для него. – Либби… – Да? – Расскажи мне о своей семье. «Расскажи, от чего ты бежала? Почему прячешься?» Она быстро взглянула на него, словно сверкнула молния. – У меня нет никакой семьи. Только Сойер и я. Между ними появилась еще одна ложь. – Но у всех нас в самом начале есть обычная семья. Ты сказала, что приехала из Сан-Франциско, чтобы поселиться вместе с теткой. А как же ты жила до тех пор, пока не добралась сюда? Расскажи о твоих родителях. Она долго молчала, так что он уже было решил, что она не собирается ему отвечать. Потом он услышал, как девушка тяжело вздохнула. – Мою матушку звали Анна, – в нежном голосе послышались нотки тревоги. – Мама была очаровательной, прекрасной женщиной, всегда доброй с людьми независимо от их общественного положения. Наши слуги обожали ее. Ее все любили. Все, кроме… – Вдруг она резко замолчала, оставив при себе то, что собиралась сейчас сказать. Ремингтон терпеливо ждал продолжения рассказа. – Мне никогда не нравился наш дом. Он всегда казался мне чересчур большим и мрачным. Думаю, маме он тоже не нравился. Именно поэтому она проводила так много времени в саду, где выращивала розы. – Она отвела взгляд и задумалась, вспоминая. Однако Ремингтон пока не получил ответы на все интересующие его вопросы, поэтому он продолжал: – А остальные члены твой семьи? – Никого больше не было. Помню, что я чувствовала себя ужасно одиноко, когда была маленькой. Мне очень хотелось иметь брата, – на лице ее появилось болезненное выражение, – или сестренку, но у мамы больше не было детей. Правда, нельзя сказать, что я была несчастна. Рядом со мной была мама. Иногда она приходила ко мне в комнату поздно вечером, когда я должна была уже спать, и читала мне книжки о чудесных местах и людях. Иногда она читала мне стихи. Восхитительные сонеты о… о любви. – А твой отец? – настойчиво спросил Ремингтон, заметив, как она крепко сжала пальцами вожжи. Ее голос задрожал. – Мой отец никогда не верил ни в сказки, ни в книжки. И он ненавидел поэзию. Ремингтону следовало бы отказаться от расспросов. Ему следовало бы оставить ее в покое, но он не мог себя заставить это сделать. – Что вынудило тебя уехать из дома, Либби? Почему ты приехала в Айдахо? Она повернулась, и он почувствовал на себе ее тяжелый взгляд. – Потому что у меня не было выбора. – А что случилось? «Скажи мне правду». – Я потеряла родителей, – сказала она слегка дрогнувшим голосом. И отвернулась. – Я все потеряла. У меня нет другого дома, кроме «Блю Спрингс», нет семьи, кроме Сойера. Воцарилось молчание, тяжелое молчание. Либби сказала немного, но Ремингтон сумел многое понять. Теперь он знал, у Него не осталось ни малейшего сомнения, что Либби сбежала от собственного отца. Нортроп сильно обидел ее, глубоко ее ранил. Она не удирала с любовником. Это не был вздорный побег из дома – поступок богатой девчонки, ищущей приключений. Даже по прошествии стольких лет она все еще боялась, что ее найдут. Худшее, что может случиться в ее жизни, – возвращение в Нью-Йорк, в дом отца. Ремингтон же собирался вернуть ее в Нью-Йорк. Он мысленно выругался, ненавидя себя за то, что уже сделал, и за то, что еще собирается сделать. Ему никогда не следовало целовать Либби, не следовало позволять, чтобы их взаимная любовь стала такой сильной. К тому же ему вовсе не следовало задумываться над тем, окажется ли Либби в безопасности или нет, будет она счастлива или нет. Он не в силах ничего изменить. Прошлого не изменить. Внезапно выпрямившись, словно не желая отвечать на заданный вопрос, она хлестнула вожжами по спинам лошадей. – Но-о, пошли! Лошади ускорили ход, повозка продолжала мчаться в сторону Пайн Стейшн, но ее пассажиры хранили молчание. Бэвенс наблюдал за повозкой, двигающейся по дороге позади его дома. Злость его постепенно нарастала. У этой девицы ни на грош соображения, или ее давно бы уже не было в этих местах! Продала бы ему «Блю Спрингс» и удрала бы со всех ног в город, туда, откуда пришла. Он скрежетнул зубами, вспомнив, как совсем недавно, когда он пытался добраться до ее овечек, его планы пошли прахом из-за чертова шотландца и его псов. Прищурившись, он наблюдал за повозкой, пока она не скрылась за холмом. Хотелось бы ему знать, кто тот парень, что сидит рядом с Либби, и что он делает на ранчо? Бэвенс выругался, выплюнул изжеванный окурок сигары. Черт, он точно знал, что нужно этому типу. На нем ведь не было ничего, кроме обернутой вокруг бедер простыни, когда Бэвенс видел его в последний раз. Неплохо же, наверное, парень поразвлекался в постели Либби! Впрочем, так при малейшей возможности поступил бы любой мужчина, в жилах которого течет кровь. Точно так же сделал бы он сам, появись этот шанс у него. «Интересно, – размышлял Бэвенс, – что сказала бы Аманда Блю, узнай она, что оставила ранчо девке, которая впускает к себе неизвестных мужчин?» Он вдруг усмехнулся и развернул коня в направлении Пайн Стейшн. Ему очень захотелось оказаться там, когда приедет Либби. Вывеска над магазином в Пайн Стейшн давно вытерлась, но ее все еще можно было различить издалека. Это был длинный бревенчатый одноэтажный дом под низкой крышей. Владели магазином Мэриан и Вальтер Джонас, пожилая супружеская пара, приехавшая в эти края около тридцати лет назад. Они обосновались на станции, когда «золотая лихорадка» достигла своего апогея и рудокопы то и дело ездили в лагеря на Севере и возвращались на Юг. Они остались здесь и тогда, когда суета улеглась, и продолжали продавать продукты и необходимые мелочи фермерам, поселившимся в поросших лесами долинах и горах Айдахо. Недалеко от магазина находился салун Лаки, сварливого старика, бывшего некогда золотодобытчиком. Он открыл свое заведение после того, как сломал ногу, когда своенравный мул скинул его со спины прямо в ущелье. Каким-то образом – никто не знал, как именно, – ему удалось тогда дотащиться до Пайн Стейшн. Ногу он потерял из-за начавшейся гангрены, но всегда утверждал, что ему крупно повезло, ведь он остался жив. Об этом он сообщал своим посетителям при всяком удобном случае. Так его и прозвали – Лаки-счастливчик. Кличка настолько пристала к хозяину салуна, что никто уже не помнил его настоящего имени. Все это Либби узнала от Аманды в первый же год своего пребывания в «Блю Спрингс», но она ничего не стала рассказывать Ремингтону, даже когда повозка перевалила через очередной горный хребет и их взору предстали две стоящие рядом постройки. – Это Пайн Стейшн? – спросил Уокер. Это были первые слова, произнесенные после почти часового молчания. Она кивнула – в горле все еще стоял комок из-за пережитого волнения. Лучше бы Ремингтон не спрашивал о ее родителях. Вопросы вызвали к жизни слишком много воспоминаний, воскресили в памяти слишком многие вещи, о которых она старательно пыталась забыть. Расспросы напомнили ей, почему она покинула Нью-Йорк и почему никогда не сможет покинуть Айдахо и свое ранчо. Слишком поздно, но она все-таки вспомнила, почему никогда не сможет позволить себе полюбить. Расстроенная Либби поняла, что вела себя очень глупо. Она искоса взглянула на Ремингтона и постаралась сказать себе, что неправильно истолковала свои чувства к этому человеку. Это была не любовь, а только попытка уйти от одиночества. Но сердце не обманешь, Либби знала правду. – Либби, а это лошадь не мистера Бэвенса? – спросил сзади Сойер. Девушка посмотрела туда, куда указывал пальчик мальчика, на коновязь у салуна. – Да, это его лошадь. Она натянула поводья и даже обрадовалась, что могла подумать о Тимоти Бэвенсе, – все лучше, чем мучиться от мыслей, которые не давали ей покоя в течение часа. – По крайней мере, теперь мы точно знаем, что его нет на нашем ранчо и он не может сделать какую-нибудь гадость. Когда повозка остановилась, Либби закрепила тормоз, набросила вожжи на его рукоятку и соскочила на землю. – Оставь Ринджера в повозке, – сказала девушка Сойеру и направилась к дверям магазина, не дожидаясь Ремингтона и мальчика. Помещение магазина, как всегда, оказалось заставлено товарами. Передвигаться можно было лишь по узким проходам, оставленным между прилавками. У Джонасов всегда было всего понемногу. Местные жители, если желали, в любой момент могли ехать в Вейзер или даже в Бойз. Они имели возможность заказывать все необходимое по нескольким каталогам и получать товары по почте. Но Вальтер Джонас оказался весьма толковым деловым человеком и всеми силами старался удержать своих немногочисленных постоянных покупателей, удовлетворяя их разнообразные запросы. – Привет, мисс Блю, – поприветствовала девушку из-за прилавка Мэриан. – Доброе утро, миссис Джонас. – Либби пробиралась между прилавками, молча прикидывая, как ей лучше начать разговор и что именно сказать. Аманда говорила, что Мэриан Джонас может быть ужасно ехидной, но в душе она добрая женщина, несмотря на то, что сама себя превратила в местную блюстительницу нравов. Без сомнения, она не откажется помочь Либби. – Я так и думала, что вам пора подъехать за новыми припасами. – Пухленькая невысокая женщина улыбнулась Либби. – По визитам Аманды я могла ставить часы. Либби кивнула. – Я знаю. – У меня много кукурузной и другой муки, есть соль. – Мэриан указала на большие мешки в заднем углу. – Думаю, вы не откажетесь купить немного сахара для мальчугана. – Миссис Джонас. – Либби замолчала, глубоко вздохнула и начала сначала: – Миссис Джонас, мне нужно поговорить с вами об оплате. Я надеялась, вы разрешите записать сумму на мой счет. Понимаете, у нас… у нас произошли кое-какие неприятности на ранчо. – Девушка напряженно выпрямилась. – Как только мне удастся продать еще нескольких овец… – Продажа овец только повредит делам на вашем ранчо, правда, мисс Блю? Она вздрогнула, удивленная появлением Бэвенса, который, оказывается, стоял около полок с консервами, прячась в тени. – Поговаривают, ваши овцы и так уже потеряли в весе! Как же вы собираетесь расплатиться с миссис Джонас, если вот-вот разоритесь? – проговорил Бэвенс ехидно, выходя на свет, падающий через окно. Либби была совершенно уверена, что Бэвенс находится в салуне, и не стала бы так откровенничать с Мэриан, если бы знала что он здесь. На его губах играла ехидная улыбка. – Правда, может, вы собираетесь выйти замуж за того парня, что живет с вами в вашем доме. Либби почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. – Нет, мистер Бэвенс, я не собираюсь замуж за мистера Уокера. – Она вздернула подбородок. – Так же как не собираюсь продавать вам мое ранчо. Она повернулась и обнаружила, что Мэриан смотрит на нее с недовольным и осуждающим выражением. Прежде чем девушка успела что-либо объяснить, распахнулась дверь и в магазин вошли Сойер и Ремингтон. Все повернулись к вошедшим, в воздухе повисла напряженная тишина. – И вы… вы и ваш мальчик живете с этим… – заворчала Мэриан невольным голосом. – Неужели вам не стыдно, мисс Блю? Что бы подумала Аманда, будь она жива? Либби знала, что бы подумала Аманда и что бы та сказала Мэриан в этот момент. Однако она сдержалась и только промолвила: – Все совершенно не так, как это преподнес мистер Бэвенс. Но Либби знала, что ее протест не был услышан. Достаточно было посмотреть на упрямо сомкнутые губы хозяйки магазина, чтобы понять: ей не верили. Она могла бы объяснить, почему у нее находится Ремингтон, но не стала. Она не желала что-либо объяснять в присутствии Бэвенса, особенно если эти объяснения все равно не будут услышаны. Либби пожала плечами. – Я спрашивала вас, не сможете ли вы записать стоимость продуктов на мой счет. Я с радостью обменяю продукты на баранину, если вы предпочитаете такой вариант. – От баранины у меня болит желудок, не думаю, что мы заинтересованы в таком обмене. Либби знала: это была чистая ложь. На протяжении многих лет Джонасы часто покупали у Аманды Блю баранину. Мэриан посмотрела на приближающегося Ремингтона. – К тому же мистер Джонас решил, что мы больше не можем торговать в кредит. Всем необходимы наличные деньги. Боюсь, мы ничем не можем вам помочь. Либби услышала, как негромко рассмеялся Бэвенс, но не стала оборачиваться. – В любом случае спасибо, миссис Джонас, – сказала девушка, старательно скрывая гнев и отчаяние, которые словно клещами сжали ее мозг. Как же ей теперь достать продукты для пастухов? Как же обеспечить нормальное питание Сойеру? Но гордость заставила ее стоять совершенно прямо, не позволяя Бэвенсу или Мэриан заметить ее растерянность. Она не позволит им одержать пусть даже самой маленькой победы. Она повернулась, нашла глазами Сойера и сказала: – Нам лучше поехать. – Но, Либби… – Пожалуйста, не спорь со мной, Сойер. Ее решимость постепенно покидала ее, Либби была готова разрыдаться. – Нам еще долго ехать назад, на ранчо. – Девушка повернулась к Ремингтону, не зная, что ему сказать. – Мне нужно кое-что купить для себя, – сказал он ей. – Почему бы вам не подождать меня в повозке? Я не задержусь. Она только и смогла, что кивнуть, и торопливо вышла из магазина, прежде чем Бэвенсу удалось заметить ее слезы. Да Либби готова была подавиться этими слезами, лишь бы не показывать своей слабости этому отвратительному человеку. Когда Либби и Сойер скрылись за створками навесных дверей, Ремингтон повернулся к Бэвенсу и поймал его блестящий взгляд. Бэвенс, видимо, хотел испугать Ремингтона. Но тот был не из пугливых и меньше всего боялся людей, подобных Тимоти Бэвенсу. Ему не понадобилось много времени, чтобы оцепить, что представляет из себя соперник. Бэвенс имел крепкие мускулы и казался очень сильным. Ремингтон сразу же догадался, что этот человек быстро впадает в бешенство, слепнет от ярости – существенный недостаток, если противник Бэвенса пустит в дело не только кулаки, но и мозги. Секунду за секундой отсчитывали большие часы над высоким шкафом, и у Бэвенса начал подергиваться уголок правого глаза. Его лоб и верхняя губа покрылись легкой испариной. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. – Советую вам держаться подальше от мисс Блю и ее ранчо. – Слова Ремингтона прозвучали обманчиво мягко. Бэвенс покраснел. – Кто вы такой, чтобы указывать мне, что я должен делать? – А как вы думаете, кто я такой? – спокойно парировал Ремингтон. Снова воцарилась полная тишина. Ремингтон стоял, даже не мигая. Он уже сталкивался с людьми, подобными Бэвенсу, – трусами, наносящими удары исподтишка, со спины, только тем, кто меньше или слабее их самих. Бэвенс ни за что не примет молчаливого вызова Ремингтона. Он сбежит, поджав хвост, по крайней мере сейчас. Несколько минут спустя, как и предполагал Ремингтон, Бэвенс что-то пробормотал себе под нос и широкими шагами направился по проходу к двери и покинул магазин. – Добрый день. Меня зовут Ремингтон Уокер. – Угу. – Хотя женщина была невелика ростом и ей приходилось смотреть снизу вверх, чтобы встретиться взглядом с посетителем, казалось, что она смотрит свысока. – Я миссис Джонас. Чем могу быть полезна? – Мне нужны кое-какие продукты. – Уокер старался улыбаться, тщательно скрывая свои чувства. – Я, конечно, заплачу наличными. Он совершенно правильно решил, что миссис Джонас не настолько им обижена, чтобы отказаться от денег. Через пятнадцать минут Ремингтон загружал в повозку Либби все, что, как ему казалось, могло быть полезным на ранчо. 14 – Мне не следовало бы позволять тебе это делать, – тихо проговорила Либби, когда Пайн Стейшн остался позади. – Ты не должен был платить за наши продукты. – Почему бы и нет? Она почувствовала, как что-то сдавило ей горло. – Потому что я не знаю, смогу ли вернуть тебе долг. – Я и не прошу его возвращать. – Он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. – Мне очень жаль, что тебе пришлось выслушать отказ миссис Джонас. – Неважно, – прошептала она. Важно было совсем другое, не то, о чем думал Ремингтон. Либби абсолютно не трогало, что говорит о ней Мэриан Джонас. Единственное, что тревожило девушку, – это безысходность ее положения. Стыдно перед людьми, которые на нее рассчитывали. Стыдно не оправдать надежд Аманды Блю. Аманда подарила Либби новую жизнь, привезя ее с собой в «Блю Спрингс». Она сделала из нее нового человека, научила быть свободной и независимой. И она поверила Либби настолько, что оставила ей после своей смерти ранчо. Атеперь Либби постепенно его теряла. Постепенно, но неотвратимо. На сей раз ее спас Ремингтон, но что она будет делать, когда он уедет? Ремингтон сжал ее пальцы. – Либби… Девушка на секунду закрыла и снова открыла глаза. Повернувшись к Уокеру она встретилась с его взглядом. Однако Либби почти ничего не успела разглядеть, а он не успел ничего сказать, так как внезапно раздались громкие выстрелы. В полуметре от лошадей во все стороны брызнула грязь. В следующий момент вожжи выскочили из рук Либби, и кони сорвались на неуправляемый галоп. Девушка закричала, повозку мотало из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах так, что Либби перелетела через сиденье и опустилась сзади посреди мешков с продуктами, едва не задев голову Сойера сапогом. Воздух со свистом вырвался из легких Либби, острая боль пронзила спину. Девушке показалось, что она услышала еще один выстрел, приглушенный топотом лошадиных копыт и громыханием повозки. Хватаясь за все, что попадалось под руки, Либби постаралась подняться на ноги и посмотрела на Ремингтона, Он сумел удержаться на переднем сиденье и, наклонившись вперед, старался поймать болтающиеся на ветру вожжи. Либби показалось вдруг, что он может упасть прямо под копыта лошадей. – Ремингтон, не надо! Казалось, что он ее не услышал. Уокер поднялся на ноги, и сердце Либби замерло, как только она поняла, что он собирается сделать. – Ремингтон! Он ловко прыгнул вперед прямо на круп одной из лошадей, ухватившись руками за упряжь, в то время как ноги его оказались в опасной близости от мелькающих задних копыт животных. Повозку снова подбросило в колее, и Либби во второй раз упала на спину, ударившись головой о бочонок. На мгновение все поплыло у нее перед глазами, но Либби удалось справиться с головокружением, и она снова выпрямилась. Ремингтона Либби видеть не могла, так как лошадей скрывала от девушки высокая стенка повозки. Неужели он упал? Он ведь еще недостаточно окреп. Сумел ли Ремингтон удержаться на лошади? А что, если… Либби вскочила на ноги, шепча его имя и стараясь добраться к передку повозки. Лошади начали замедлять бешеный галоп, и Либби почувствовала, как ее что-то подтолкнуло вперед. Она ухватилась за спинку сиденья на передке, чтобы снова не свалиться внутрь повозки. В этот момент она заметила Ремингтона, сидящего верхом на коренном. Уокер натягивал вожжи, стараясь замедлить бег лошадей. Либби сразу почувствовала, как у нее камень с души свалился. Чувства, охватившие ее, оказались настолько сильны, что стало страшно. Она оглянулась на Сойера. – Ты в порядке? – Я – да! – ответил мальчик. – А Ремингтон? – Он тоже. Либби вздохнула с облегчением. – Хорошо. Не успела повозка остановиться, как Либби спрыгнула на землю и поспешила к Ремингтону, спускающемуся с лошади. Она заметила, как под весом тела подогнулась его больная нога и он невольно ухватился за упряжь, чтобы не упасть. – Ремингтон, – прошептала она. Он оглянулся и, протянув к ней руки, прижал девушку к груди. – У тебя все нормально? Она кивнула. Он поцеловал ее в щеку и внимательно заглянул прямо в лицо. – Ты уверена? – Да. Ремингтон перевел взгляд на растущие неподалеку деревья и соседние холмы. – Это я виноват. Мне не следовало провоцировать Бэвенса. – Мы не знаем, его ли это рук дело. – Я знаю. – Он снова смотрел ей в глаза, нежно обхватив ладонью ее лицо. Голос его смягчился. – Я никогда бы себе не простил, если бы с тобой что-нибудь случилось. Сердце Либби затрепетало, словно крылышки колибри. Радость теплой волной разлилась по всему телу. Такого тепла ей не приходилось испытывать никогда прежде. Его это заботит… Ремингтон почувствовал, как взволнована Либби, и понял, что душа его пропала навсегда. У него не осталось ни капли здравого смысла, он был не в силах прислушаться к голосу рассудка. Страсть, жгучая и неослабевающая, не оставляла его ни на секунду. Он желал Либби, как не желал пи одну женщину прежде. И это был не просто зов изголодавшейся плоти. Это чувство оказалось глубже и жгло гораздо горячее. Девушка сумела незаметно проникнуть сквозь его линию обороны. «Черт тебя возьми, Либби!» Он снова обхватил ее лицо обеими руками и наклонился, чтобы поцеловать ее, не найдя сил преодолеть влечение, измученный желанием ощутить на губах вкус ее кожи. Ремингтон слегка разомкнул ее губы языком. Он услышал, как она немного удивленно вздохнула от прикосновения его губ, и почувствовал новый порыв страсти, как только девушка чуть повернула голову, с готовностью отвечая на поцелуй. На вкус ее кожа оказалась сладковатой и теплой. Ноздри Ремингтона уловили свежий запах мыла. Либби заполняла все его чувства, словно вода из ручья, наполняющая сосуд. Когда наконец они оторвались друг от друга, оба тяжело дышали. В глазах девушки читалась страсть. Щеки ее пылали. Ремингтон увидел, как она коснулась пальцами губ, будто все еще не веря в то, что произошло. – Ты… ты никогда меня прежде не целовал так, – ласково сказала она. Все его тело мучалось от болезненного желания обладать ею. – И не напрасно, – хмуро ответил Ремингтон, заметив в глазах девушки понимание. Губки ее удивленно раскрылись, только и вымолвив: «О!», румянец стал еще ярче. «Черт тебя возьми, Либби!» – снова подумал он. Но на самом деле он посылал проклятия не ей. Ее отцу. И своему тоже. Он проклинал прошлое, которое стояло между ними. Ремингтон взял Либби за руку и повернул ее к повозке лицом. – Пойдем. Здесь не слишком безопасно. Но окажутся ли они в большей безопасности, когда вернутся в «Блю Спрингс»? Ремингтон задавал себе этот вопрос, зная, что по дороге из Пайн Стейшн с ними случилось нечто, что невозможно теперь изменить, о чем невозможно забыть. * * * – Но ты никогда не была замужем, – сказала Либби, присаживаясь на корточки и прижимаясь спиной к стене. – Нет, не была, – согласилась Аманда, – но не потому, что не любила. Удивленная таким признанием, Либби внимательно смотрела на свою старшую подругу. На лице Аманды появилось нежное, мечтательное выражение. В трепещущем свете огня Аманда казалась гораздо моложе своих пятидесяти пяти лет. – Расскажи мне, – мягко попросила Либби. – Его звали Джордж. Он работал на разных ранчо, был бродягой, как многие здесь. – Она улыбнулась. – Боже, он был таким красавцем! Высокий, широкоплечий. Золотистые, словно солнце, волосы и бесподобные голубые глаза. Я никогда не встречала никого похожего на Джорджа Стрэтфорда. Думаю, я влюбилась в него, как только увидела, с первого взгляда. Хотя никогда не подозревала, что и он меня заметил. Я ведь никогда не отличалась особой красотой. – Это неправда, тетушка Аманда. Аманда посмотрела на Либби и рассмеялась. – Не старайся отрицать то, что понятно каждому глупцу. Да это и неважно, Либби, потому что Джордж никогда не смотрел на меня глазами, – она покачала головой, – он видел меня сердцем. Затаив дыхание, Либби ждала продолжения истории. – Это было самое прекрасное лето на моей памяти. Дни стояли длинные и теплые, но не слишком жаркие. Трава поднялась высокая и зеленая – каждый вечер проходили сильные дожди, а к утру погода налаживалась. Голос Аманды смягчился. Она говорила так тихо, что Либби наклонилась вперед, чтобы услышать ее. – Иногда мы занимались любовью прямо на холме среди бела дня. Иногда он приходил ко мне посреди ночи. У него были самые нежные руки. Нет слов, которыми можно описать соединение мужчины и женщины, но я понимаю, почему великий Боже решил, что так должно быть. Потому что женщина становится одним целым со своим мужчиной. Я уже никогда не смогу потерять Джорджа. Он стал частью меня самой. Либби вдруг показалось, что она подглядывает, наблюдает за чем-то очень личным. Она отвернулась к камину. – Я знаю, ты думаешь, что никогда не захочешь, чтобы мужчина ворвался в твою жизнь. Это из-за твоего отца, Либби. Но, когда ты встретишь своего мужчину, ты не сможешь не подпустить его к себе. Я не жалею ни об одной минуты, проведенной с Джорджем. Ни об одной минуте. – Почему же ты не вышла за него? – Потому что он умер, прежде чем мы смогли пожениться. – О, тетя Аманда! – Либби снова повернулась к ней лицом и очень удивилась, заметив, что та улыбается. – Не жалей меня. Я никогда ни о чем не жалею. Никогда. Может, только о том, что не родила от него детей. Думаю, я была бы хорошей матерью. Либби поднялась с пола и села рядом с тетушкой. – Ты стала прекрасной матерью для меня, – прошептала она и взяла в свои ладони руку Аманды. Аманда уверенно посмотрела прямо в глаза девушки. – Не обманывай себя, девочка моя. Не прячься от жизни и не беги от того хорошего, что она тебе приготовит. Не дай засохнуть своей душе, не превращайся в злую старую деву. Предавшись воспоминаниям, Либби крайне удивилась, когда заметила, что повозка замедлила ход и они въехали во двор ранчо. «Настанет день, когда ты захочешь, чтобы тебя целовал мужчина. – Либби казалось, что она, слышит голос Аманды. – Запомни мои слова, Либби. Настанет день, когда ты захочешь, чтобы тебя целовал мужчина, ты захочешь даже большего». Она повернулась и посмотрела на Ремингтона, только теперь понимая, что именно когда-то пыталась сказать ей Аманда. Либби хотелось стать частью Ремингтона. Ей хотелось узнать о нем все то, что не захочется знать ни об одном другом мужчине. Она хотела стать его частью, хотела, чтобы он стал частью ее самой, даже если он останется с ней только на это лето и она никогда больше его не увидит. Либби знала, что ей уже недостаточно простых поцелуев. Она слишком сильно его любит. А когда настанет момент разлуки, думала Либби, пусть ее воспоминания окажутся не менее полными и сладостными, чем воспоминания Аманды. Ремингтон с трудом выбрался из повозки, повернулся и протянул руку, чтобы помочь Либби последовать за ним. Девушка оперлась на руку Уокера, но не спешила сразу спуститься на землю. Ремингтон внимательно посмотрел на Либби. Его губы сжались в узкую, жесткую линию. Она почувствовала, что он снова пытается отстраниться от нее. Либби покрепче сжала пальцы, словно могла таким образом взять в руки его сердце и заставить полюбить ее. – Лучше иди в дом, Либби, – уверенно и без тени всяких эмоций сказал он, выдернув руку, как только девушка ступила на землю. – Я позабочусь о лошадях. – Я помогу тебе. Он повернулся к ней спиной и подошел к лошадям, скрывшись от девушки. – Я не хочу, чтобы ты мне помогала! – Его резкий ответ прозвучал словно удар хлыста. – Ремингтон, не надо… – Делай, как я сказал, Либби. Иди в дом. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица, она будто похолодела. – Ремингтон, – прошептала Либби дрожащим голосом. Прошло мгновение, и он снова появился из-за упряжки. Взгляды их встретились. Сердце Либби сжалось от ощущения того, что он ускользает от нее. – Я сказал, чтобы ты шла в дом, Либби. Будь добра. – Но… – Проклятье, если я советую тебе что-то сделать, ты должна это делать, а не спорить со мной. Либби почувствовала, как в душе мгновенно поднимается ярость. «Он ничем не отличается от моего отца…» – Либби ощутила горечь от одной этой мысли. – Ремингтон… Он смотрел на девушку, ожидая, что она скажет. – Ремингтон, ты можешь отправляться ко всем чертям! – Она резко повернулась и бросилась прочь. В тот вечер Либби долго сидела на полу перед комодом и рассматривала миниатюрные портреты, спрятанные в медальоне. Она как бы заново изучала жесткое, неприступное выражение лица отца, понимая, как несправедливо решила, что Ремингтон подобен ее отцу. Ремингтон умел смеяться, умел заботиться о других. Она даже представить не могла, чтобы Нортроп Вандерхоф оказался способен на подобное. По крайней мере по отношению к ней. Девушка перевела взгляд на портрет матери, ее печально-доброе лицо. Именно такой ее и вспоминала Либби, грустной и задумчивой. Невозможно было понять, что именно не устраивало Вандерхофа в женщинах из его семьи, почему они никак не могли добиться расположения мужа и отца, почему Нортроп променял их на другую женщину и ее детей. Любил ли ее отец? Смеялся ли он когда-нибудь вместе со своими сыновьями? Либби трудно было представить себе такое. Нет, не просто трудно – невозможно. Подтянув колени к груди, Либби опустила на них голову и закрыла глаза. Все так ужасно перепуталось! Она больше не знала, во что верить. Ей всегда казалось, что она никогда не захочет любить, выйти замуж, потерять свободу. Никогда не захочет, чтобы мужчина распоряжался ее судьбой. Но теперь Либби понимала, что любит Ремингтона, хочет быть с ним, с радостью отдаст всю себя этому человеку на одну ночь или на всю жизнь – все равно. Она считала, что должна сердиться на него за то, что он попытался приказывать ей, но не могла. Либби понимала, почему он избегает ее: он не хочет, чтобы ей было больно, когда придет пора расстаться. И именно поэтому она не могла на него сердиться, а только еще больше любила его. Выпрямившись, девушка еще раз взглянула на лица родителей в медальоне – единственную ниточку, связывающую ее с прошлым. Подушечкой пальца Либби погладила лицо Анны на портрете. – Что мне теперь делать, мама? – прошептала она. – Что мне делать? И Либби захлопнула медальон. Она завернула свое сокровище в бумагу и спрятала его под платьями. Закрыв ящик комода, Либби вышла из спальни и тихо побрела по погрузившемуся в тишину дому. Огонь в камине гостиной почти догорел, по стенам разбегались жутковатые тени, отбрасываемые красными углями. На улице поднялся ветер, казалось, что ветви деревьев что-то мрачно нашептывают, касаясь дома. Все вокруг вполне соответствовало настроению Либби. Она подошла почти вплотную к дивану и только в этот момент поняла, что не одна в комнате. Чуть слышно вскрикнув от удивления, девушка замерла, всматриваясь в тень человека, сидящего на матерчатом стуле. – Извини, – проговорил Ремингтон, – я не хотел тебя напугать. – Я думала, ты спишь. – Меня беспокоит нога. Она почувствовала себя виноватой и присела на краешек дивана. – Извини. Мне бы хотелось… – Либби не договорила. Она не знала, чего бы ей хотелось, кроме того, чтобы он остался с ней, даже когда полностью поправится, кроме того, чтобы он тоже полюбил ее. – Я плеснул себе немного виски, что стоит в шкафчике, – объяснил Ремингтон, прерывая молчание. – Так сильно болит? – Нет, – резко и немного грубовато ответил он. В действительности его беспокоила вовсе не нога, а совесть. И даже три порции виски не смогли отвлечь его от мысли о том, что скоро отец Либби увезет ее из «Блю Спрингс». Приезд мистера Вандерхофа на ранчо представлялся ему настолько живо, словно это происходило прямо сейчас у него на глазах. И это обязательно случится, стоит только отправить телеграмму. – Почему ты покинула дом и приехала сюда, Либби? – нежно спросил он, не зная, услышит ли на сей раз ответ, отличный от того, что уже однажды получил. – Я сбежала от отца. Правда… Сам не зная почему, но он не ожидал ее услышать. Ремингтон даже прищурился, стараясь получше разглядеть девушку. Ее профиль отчетливо выделялся на фоне красноватого света от мерцающих в камине углей. Утонувшая в темноте комната казалась идеальным местом для откровенных признаний. – Он хотел, чтобы я вышла замуж за человека, которого я не любила, но у которого было то, что хотел заполучить мой отец. Это была сделка. Если бы я не ушла, мне не осталось бы другого выхода, как выйти замуж за этого человека. Мой отец никогда не сдается. Он всегда получает то, что желает. При этих словах Либби Ремингтон вспомнил о своих горьких переживаниях. Никто лучше него не знал о безжалостной решимости Нортропа, жаждущего что-то заполучить. – Так было всегда, – продолжала тем временем Либби каким-то отдаленным и совсем тихим голосом. – Отец следил за всем в моей жизни. Он выбирал мне друзей. Он выбирал мне наряды. Он решал, что мне делать и куда пойти, и так каждый день и каждую минуту. Если бы он мог хотя бы любить меня, может быть… Голос Либби прервался, и в следующее мгновение Ремингтон услышал, как она глубоко и печально вздохнула. – Я видела, во что такая жизнь превратила мою мать. Я не хотела, чтобы то же самое произошло со мной. Поэтому я сбежала и приехала сюда, к тетушке Аманде. Я научилась сама о себе заботиться. Научилась сама принимать решения. Вот почему… Вот почему я так рассердилась на тебя за то, что ты попытался приказать мне что-то. Я хочу быть самостоятельной. Ремингтон поставил стакан на пол, наклонился вперед и нашел ее ладонь. Он не собирался притягивать Либби к себе, но так уж получилось. Легким усилием он приподнял ее с дивана и поставил перед собой на колени прямо на пол. Он зажал ее лицо обеими руками и прильнул губами к ее рту, искренне желая стереть из ее памяти даже воспоминание о боли, которую только что услышал в ее голосе. Перед ним дочь его заклятого врага, но все, что с ней связано, почему-то очень волнует его. Губы его продолжали настойчиво прижиматься к ее губам, правая рука скользнула от лица вниз по гладкой шее и дальше к мягким холмикам ее груди. Ремингтон услышал удивленный и жадный вздох Либби, когда большой палец его руки с силой прижался к соску, почувствовал, как в нем нарастает страстное желание. Перед ним была дочь его заклятого врага, и он хотел ее всем своим существом. Ремингтон вдыхал свежий запах ее волос, левой рукой сняв резинку, которая стягивала длинную косу девушки, и расплел ее так, что пряди свободно распустились по плечам Либби. Оторвавшись от ее губ, Ремингтон покрывал нежными поцелуями ее щеки, медленно приближаясь к уху, ласково покусывая мочку, и наконец зарылся лицом в пышную, розовато-золотистую шевелюру. Перед ним была дочь его заклятого врага, и он намеревался предать ее! Взяв Либби за плечи, он осторожно отстранил девушку от себя. – Уже поздно. Нам лучше отправиться спать. Он поднялся со стула, слегка покачнувшись, но не совсем понимая от чего – то ли от выпитого виски, то ли от ощущения сладости Либби на губах. – Спокойной ночи, – добавил он и заставил себя выйти из комнаты не обернувшись. Когда Ремингтон ушел, Либби склонилась вперед и уронила голову на стул, на котором он сидел всего минутой раньше. Она закрыла глаза и отдалась на волю воспоминаний о буре эмоций, захлестнувших все ее существо при одном его прикосновении. Она снова почувствовала, как учащенно бьется сердце, как почему-то слегка покалывает кожу. Внутри все сжалось от страшного желания, которое – это Либби прекрасно понимала – мог удовлетворить только Ремингтон. Угли в камине постепенно догорели, и дом погрузился в холодную темноту, а Либби все пыталась понять, умирал ли кто-нибудь от желания быть с кем-то так, как она хотела быть с Ремингтоном Уокером. 15 Тончайший ярко-желтый шелк выскользнул из пальцев Анны Вандерхоф. – Он на самом деле великолепен, миссис Дэйвенпорт, но я никогда не ношу платьев такого цвета. Мой муж предпочитает что-нибудь более… сдержанное. – Но вам так пойдет этот цвет, миссис Вандерхоф! К цвету ваших глаз и волос… Трудно подобрать что-нибудь лучшее. Портниха, конечно, была права. Желтый ей подошел бы замечательно. Именно этот оттенок она носила, когда была еще юной девушкой, до того как стала женой Нортропа. Но после свадьбы она надела платье такого цвета только один раз и Нортроп потребовал пустить его на лоскуты. Анна тихо вздохнула и отодвинула от себя рулон материи. – Извините, нет. Пожалуйста, покажите мне что-нибудь еще. – Конечно, миссис Вандерхоф. – Портниха повернулась к дверям, ведущим в мастерскую. – Джанет, – обратилась она к стоящей там девушке, – пожалуйста, вынеси другие отрезы шелка. В ожидании Анна снова посмотрела на запретную ткань и почувствовала, как какой-то горячий комок встал у нее в груди. Ну почему она не может позволить себе иметь желтое платье, если ей хочется? Правда, она прекрасно знала почему. Нортроп просто отошлет его назад миссис Дэйвенпорт. Он никогда не позволит ей носить такое платье. Это слишком фривольный и несоответствующий ее положению цвет, скажет он ей так же, как сказал когда-то. Дверь ателье отворилась, Анна услышала, как за ее спиной зазвонил колокольчик. Прежде чем она успела обернуться, чтобы посмотреть, кто вошел, миссис Дэйвенпорт издала удивленный возглас. Анна повернулась на стуле. Женщина оказалась ей не знакома. Высокая и интересная особа выглядела лет на тридцать, не больше. На ней было изящное платье из индийского шелка – блестящей черной ткани, расцвеченной крупными розовыми и желтыми цветами, темные волосы почти полностью скрывались под большой соломенной шляпой, украшенной розовой лентой с розовыми и кремовыми цветами. Миссис Дэйвенпорт поспешила навстречу посетительнице. – Добрый день, миссис Прайн, – тихо сказала она. «Миссис Прайн»? Анна продолжала с интересом смотреть на незнакомку. Неужели это Эллен – любовница Нортропа? Если да, то обращение «миссис» не соответствует действительности, Анна точно знала, что Эллен Прайн не замужем и не вдова. – Боюсь, ваше платье не будет готово до завтрашнего дня, – сказала портниха, вставая между Анной и новой посетительницей. – Но вы сообщили, что… – Извините, оно пока не готово. Последние сомнения Анны развеялись. Миссис Дэйвенпорт ни за что не позволила бы себе отвечать так резко, если бы не хотела отделаться от клиентки, которая, совершенно очевидно, хорошо ей знакома. А это, в свою очередь, могло означать только одно: эта женщина была любовницей Нортропа и поставила хозяйку ателье в очень неловкое положение своим визитом. Анна поднялась, желая получше рассмотреть женщину. Эллен тоже посмотрела в ее сторону. Ее глаза расширились от неожиданности, она напряженно замерла. Анна поняла, почему посетительница так отреагировала на эту встречу. Она почувствовала, что и сама очень напряжена. Еще бы! Впервые Анна смотрела на женщину, которая украла у нее мужа, родив ему двух сыновей. – Миссис Дэйвенпорт, почему бы вам не поискать для меня ткань, – попросила Анна, не отводя взгляд от Эллен. – Но я… – Портниха внимательно взглянула сначала на одну клиентку, потом на другую и торопливо покинула комнату, не произнеся ни слова. Анна вышла из-за стула. – Вы, должны быть, Эллен. А я миссис Вандерхоф. – Я знаю, кто вы. – Почему-то мне никогда не приходило в голову, что вы можете посещать ателье миссис Дэйвенпорт, но, думаю, в этом есть смысл. Таким образом Нортропу приходится оплачивать только один счет в месяц. Эллен не ответила. Анна подошла поближе, внимательно изучая молодую женщину. Она действительно оказалась хорошенькой. Анна поняла, что привлекло в ней Нортропа. Светлая, безупречно гладкая кожа, довольно большой рот, длинная, тонкая шея, осиная талия и пышные темно-каштановые волосы, в которых не слишком бросался в глаза красноватый оттенок. Ей, пожалуй, было не больше восемнадцати, когда она родила Нортропу первого сына. – По-моему, удивительно, что мы никогда прежде не встречались, – наконец произнесла Анна. – В конце концов тринадцать лет – большой срок. – Да. – Вы любите моего мужа, мисс Прайн? Эллен удивленно взглянула на Анну. – Люблю ли? – Меня всегда это интересовало, а другой возможности спросить, может быть, не представится. Может, я успею умереть и меня похоронят, пока пройдут еще тринадцать лет. Вы любите его? – Ну а почему бы я еще оставалась с ним, если бы я его не любила? – Женщина явно оборонялась, что чувствовалось по ее тону, несмотря на надменные нотки. Анна рассмеялась горьким, глубоким смехом, поняв много такого, о чем умолчала Эллен. – Ну, потому хотя бы, что вы оказались в такой же надежной ловушке, как и я. Что вам еще остается делать, мисс Прайн? – Мои сыновья унаследуют «Пароходную компанию Вандерхофа», когда умрет их отец. Он обещал мне это. – Да, думаю, так и будет. Но вы не ответили на мой вопрос: вы любите Нортропа? Эллен покраснела. – Вы ничем не лучше меня, миссис Вандерхоф. Нортроп женился бы на мне, если бы мог. Если бы не вы, я жила бы в «Роузгейт» в качестве его законной жены. Тогда никто бы не воротил от меня нос. Анна произнесла совсем тихо: – Вы заплатили за все это огромную цену, правда? Мне искренне вас жаль. Мне жаль нас обеих. – Она повернулась и посмотрела на дверь, ведущую в ателье, уверенная, что портниха и ее помощница замерли за ней и навострили ушки, стремясь понять, что же происходит между двумя женщинами Нортропа Вандерхофа. – Миссис Дэйвенпорт! Хозяйка ателье появилась почти в ту же секунду. – Я в конце концов остановила свой выбор на этом желтом шелке. Пожалуйста, отправьте платье в «Роузгейт», как только оно будет готово. – Она снова повернулась к красивой молодой любовнице мужа. – Всего доброго, мисс Прайн! Когда за ней с мелодичным позваниванием колокольчиков захлопнулась дверь ателье, Анна задумалась, хватит ли у нее когда-нибудь смелости надеть это желтое платье. Наконец она решила не беспокоиться по этому поводу. Она купила его, и все! Только это имело для нее сейчас значение. Ремингтон считал, что пришло время отправлять Нортропу телеграмму. Нечестно позволять Либби думать, что между ними может быть нечто большее, чем несколько невинных поцелуев. Уокер повторял себе снова и снова, что Либби будет лучше, когда она уедет подальше от этих мест и забот о ранчо, подальше от угроз Бэвенса. Пусть, отец найдет ей подходящего мужа. Нет сомнения, более тяжелой жизни, чем здесь, на ранчо, у нее быть не может. Конечно же, ей станет лучше. Кроме того, ему тоже пора возвращаться в Нью-Йорк. Ему уже сейчас следовало бы там находиться, охотясь на «Пароходную компанию Вандерхофа», завладевая ею кусочек за кусочком, покупая ее на собственные деньги Вандерхофа. Ему пора возвращаться в Нью-Йорк. Он привык жить в этом городе, посреди его сумасшедшей суеты и круговерти. Именно тампон начал новую жизнь после смерти отца, после потери «Солнечной долины». В этом городе живут его друзья. Он полностью принадлежит этому городу. Ему следует помнить, что именно месть привела его в Айдахо, а не забота о Либби. Да, пришла пора отправлять телеграмму Нортропу. Необходимо поехать в Вейзер немедленно, и плевать, что от поездки верхом опять разболится нога! Куда хуже оставаться на месте и бездействовать. Каждый раз, когда они с Либби оказывались наедине, он чувствовал, как горечь предательства сжимает его сердце. Ему постоянно слышались ее слова: «Ремингтон, ты можешь отправляться ко всем чертям». Сейчас он и не сомневался, что именно это произойдет. Уокер считал, что наступил как раз подходящий момент, чтобы отправиться восвояси. В одну секунду решив незамедлительно отправиться в Вейзер, Ремингтон пустился на поиски Либби. Не успел он открыть заднюю дверь дома, как во двор въехала повозка, на которой сидели мужчина и женщина. Уокер увидел, что Либби вышла из сарая и поспешила им навстречу. – Лайнет, Пит! – Приветствуя гостей, Либби впервые за последние два дня улыбнулась. – Как приятно вас видеть! Женщина улыбнулась в ответ Либби. – Пит отправляется в Вейзер за продуктами. Вот я и решила заехать повидать тебя, если я тебе не помешаю. Кстати, Пит сможет привезти то, что нужно, из города. – Ну конечно, ты не будешь мне мешать. Я очень рада тебе. – Либби посмотрела на Пита. – Спасибо за предложение, но нам ничего не нужно. Ремингтон сделал шаг вперед и вышел на утренний солнечный свет. – Я с удовольствием проехался бы до города. Все повернулись в его сторону. – Это мистер Уокер, – сдержанно проговорила Либби, когда Ремингтон приблизился к приехавшим. – Он… Он помогает мне здесь, на ранчо. Мужчина, сидящий в повозке, наклонился и протянул Ремингтону руку. – Очень приятно. Я – Пит Фишер, а это моя жена Лайнет. – Приятно с вами познакомиться. – Ремингтон пожал протянутую ему руку. – Вы не возражаете, если я поеду с вами? Мне необходимо отправить телеграмму. – Вовсе нет. Правду сказать, я даже рад компании. До города путь не близкий. – Благодарю. – Ремингтон повернулся к Либби. В ее глазах затаилась глубокая печаль. Грусть, вызванная его действиями, в этом Уокер не сомневался. Скрепя сердце он сказал: – Я только возьму шляпу. Лайнет Фишер прислонилась к стене дома, потягивая холодную воду из стакана, который она сжимала в руке. – Мальчуган очень вырос с того времени, когда я видела его в последний раз, – сказала она, наблюдая за тем, как Сойер играет со щенком. – Ты хорошо о нем заботилась, Либби. – Я старалась. – Речь идет не только о старании, ты ведь прекрасно это понимаешь. Многие запросто отправили бы ребенка в детский приют. А ты стала ему настоящей матерью. Либби улыбнулась. – Я ощущаю себя его матерью. И очень его люблю. – А как насчет мистера Уокера? Улыбка исчезла с лица девушки. Она внимательно рассматривала стакан, который сжимала между ладонями. «Его я тоже люблю», – подумала она, не решаясь произнести эти слова вслух. Совершенно ясно, что Ремингтон от нее отказался. – Я надеялась, ты относишься к нему так же, – тихо предположила Лайнет. – Неужели это заметно? Лайнет похлопала Либби по колену. – Я люблю Пита вот уже двадцать лет и с первого взгляда узнаю женщину, которая любит мужчину. – Лучше бы ты ошибалась. – Почему? – Потому что он не собирается здесь оставаться. Он возвращается в Виргинию. Скоро он должен уехать. – А почему бы тебе не поехать в Виргинию вместе с ним? Либби почувствовала холодок страха. – Я не могу оставить «Блю Спрингс». Здесь мой дом. – Я чувствовала то же самое, покидая Айову. Ведь там я выросла. И там я встретила и полюбила Пита. Там находилась наша первая ферма, – голос Лайнет стал еще тише, – и там похоронен наш единственный ребенок. – Она снова повернулась к Сойеру, играющему во дворе со щенком. – Но Питу очень хотелось поехать на Запад, и я поехала с ним. Теперь здесь наш дом. И я никогда об этом не жалела. – Женщина перевела взгляд на Либби. – Ты могла бы поступить так же. «Но ты ни от кого не пряталась, – хотела сказать ей Либби. – Тебе не нужно было бояться, что тебя разыщет твой отец». Она была в полной безопасности здесь, в «Блю Спрингс». Детективы, посланные отцом, не смогли ее здесь отыскать. Она до сих пор слишком хорошо помнила, что происходило после того, как она ускользнула из Манхэттена. Чикаго. Сент-Луис. Сан-Франциско. Детективы отца настигали ее в каждом из этих городов. Но в Айдахо они найти ее не смогли. Они не сумели отыскать «Блю Спрингс». «А что, если Ремингтон любит меня, захочет на мне жениться и увезти в «Солнечную долину»? – спросила себя Либби. – Поеду ли я в этом случае?» Пульс девушки учащенно забился, в душе вспыхнула надежда, но она постаралась сразу же подавить ее. Отец не остановится и перед таким препятствием, как ее замужество, и несмотря ни на что увезет ее в Манхэттен. Она знала о случаях, когда отец и по меньшему поводу, а то и вовсе без повода лишал людей состояний, полностью ломал их жизнь. Точно так же он поступит с Ремингтоном. А может, обойдется с ним еще хуже. Нет, она не могла покинуть «Блю Спрингс». Даже если Ремингтон попросит ее об этом, а он, видимо, и не сумеет попросить. Либби снова печально покачала головой. – Не думаю, что он пригласит меня поехать с ним, так что не так уж и важно, хотела бы я этого или нет. Девушка сделала большой глоток прохладного напитка из стакана, впервые с момента своего приезда в Айдахо чувствуя, что попала в ловушку. Она с горечью осознала, что отец по-прежнему продолжает контролировать ее жизнь, даже не имея возможности разыскать ее. Нортроп Вандерхоф одержал еще одну победу. Нортроп распахнул входную дверь роскошного дома, расположенного всего в нескольких кварталах от его конторы. Мгновенно появилась служанка и взяла его шляпу и трость. – Скажите Эллен, что я хочу, чтобы она немедленно пришла в гостиную. – Миссис Прайн нет дома, сэр, – тихо проговорила служанка. – Нет дома? – Он недовольно воззрился на девушку. – Где же она? – Я… Я не знаю, сэр. – Сегодня четверг. Она знает, что я всегда по четвергам прихожу на обед. – Да, мистер Вандерхоф. Я знаю, сэр. Он направился к гостиной. – Тогда пришлите ко мне мальчиков. – Сию минуту, сэр. Нортроп сразу же подошел к буфету, открыл графинчик и плеснул себе бренди. Держа бокал в руке, он окинул взором комнату, внимательно рассматривая толстый ковер на полу, большие, написанные маслом картины в позолоченных рамах, развешанные по стенам, несколько обтянутых красивой материей диванчиков и кресел. Гостиная была светлая и очень яркая, совершенно не похожая на выдержанные в приглушенных тонах комнаты «Роузгейт». У него не было твердого мнения относительно того, как Эллен обставила свой особняк, но, поскольку он бывал здесь два, самое большое три раза в неделю, Нортроп не видел особого смысла задумываться над этим. Открылась дверь, и Нортроп повернулся навстречу входящим сыновьям. Корнелиусу уже исполнилось двенадцать лет, и он, естественно, был выше ростом, чем брат. Он унаследовал каштановые волосы отца, хотя Нортроп уже давным-давно поседел. Этот мальчик мало чем напоминал отца или мать. Корнелиус был на редкость домашним ребенком, худым как щепка и очень скромным. Ничто так не выводило Нортропа из себя, как испуганный вид Корнелиуса, буквально отскакивающего назад, когда отец повышал голос. Слава Богу, мальчик, несмотря на все свои недостатки, не был дурачком – только это и казалось его положительной чертой. Вард, которому через две недели должно было исполниться десять, был полной противоположностью брату. Невысокий и смуглый, с личиком чересчур хорошеньким для мальчика, он был к тому же очень шустрым и драчливым ребенком. Казалось, им руководят только чувства, размышлять он не умел. Безрассудность Варда постоянно раздражала его отца. – Вы хотели нас видеть, сэр? – спросил Корнелиус, как только братья бок о бок вошли в двери гостиной. – Да. Входите и садитесь. – Нортроп указал на два стула. Как только они выполнили указание, Нортроп широкими шагами пересек гостиную и остановился перед сыновьями, сцепив руки за спиной. – Мальчики, я решил, что вам пришло время покинуть этот дом и поступить в закрытую школу… Как вам известно, вы мои сыновья, но я не женат на вашей матери. Ваши, школьные приятели, без сомнения, уже дразнили и обзывали вас из-за этого. Обстоятельства вашего рождения – не ваша вина, это правда, но вы знаете, что люди постараются заставить вас страдать именно по этой причине. Однако деньги позволяют заставить людей забыть о многом, даже об обстоятельствах вашего рождения и незамужнем положении вашей матери. Вы, может быть, и незаконнорожденные дети, но станете очень богатыми людьми, если будете поступать, как я вам велю. Корнелиус внезапно побледнел, а к щекам Варда прилила кровь. – Мои сыновья не могут расти, держась за юбку матери. Вам пора выйти навстречу этому миру, самим сражаться за свою жизнь. – Нортроп тяжелым взглядом посмотрел на Варда. – Но я имею в виду – сражаться с умом, – он приложил указательный палец к виску, – а не кулаками. Вы меня поняли? Корнелиус тяжело сглотнул, так что у него подпрыгнул кадык, и согласно кивнул. Глазки Варда сузились, губы его сжались в упрямую тонкую линию. – Вард? – требовательно спросил Нортроп. – Мы не оставим маму одну. – Вы сделаете, как я вам говорю. Мальчуган вскочил на ноги. – Вы не сможете нас заставить! Нортроп едва не вышел из себя, но сумел сдержаться. Похоже, мальчику следовало бы почувствовать на спине мужской ремень. Именно так будут обходиться с ним в случае непослушания в школе, которую Нортроп выбрал для своих сыновей. В этот момент распахнулась дверь гостиной, и на пороге появилась раскрасневшаяся Эллен. – Нортроп, извини, что заставила тебя ждать. Мне пришлось убежать по делам, но я надеялась вернуться до… – Думаю, речь идет об очередном платье, – оборвал он женщину. Эллен посмотрела на сыновей и снова перевела взгляд на Нортропа, развязывая ленту шляпы и снимая ее с безупречно уложенных волос. – Миссис Дэйвенпорт сообщила, что готово мое платье. То, которое я заказала месяц назад. Из голубой ткани, которая тебе так понравилась. – Она улыбнулась Нортропу, стараясь скрыть свое смущение. – Я скажу Куку, чтобы он накрыл для обеда? – Через минуту, Эллен. Во-первых, я должен сообщить о моем решении относительно мальчиков. Я решил отправить их в школу. У меня есть на примете несколько хороших школ-пансионов. Дети должны быть готовы к отъезду на следующей неделе. – На следующей неделе? Но, Нортроп… – Во-вторых, прикажи Куку немедленно накрывать на стол. Я еще должен вернуться в контору. – Нортроп, пожалуйста… – тихо сказала она. – Не можем ли мы обсудить этот вопрос? – Она подошла к Вандерхофу, положила ладонь ему на грудь и посмотрела снизу вверх сквозь густые, длинные ресницы, кокетливо склонив голову. Казалось, Эллен никогда не поймет, что подобные женские уловки абсолютно недейственны, если речь идет о попытке склонить Нортропа к чему-либо. Эллен – его любовница. Она полностью ему принадлежит. Он может обладать ею в любой момент, когда только пожелает. Поэтому то предложение без слов, которое она только что ему сделала, совершенно лишено всякого смысла! Нортроп схватил женщину за запястье и сжимал до тех пор, пока не заметил боль в ее глазах. – Нет, моя дорогая Эллен, мы не можем обсуждать эту тему. Если хочешь, чтобы твои сыновья унаследовали «Пароходную компанию Вандерхофа», ты не должна вмешиваться в то, как я выбираю школы для образования мальчиков. Это ясно? Он отпустил ее руку и направился в столовую. – А теперь скажи Куку, что мы готовы обедать. Мне еще предстоит поработать в конторе, поэтому я не могу терять здесь время. 16 Пит Фишер оказался дружелюбным парнем, который с удовольствием вел беседу, несмотря на односложные ответы Ремингтона. Уокер был очень рад возможности развеяться, к тому же разговор отвлекал его от размышлений о выполнении предстоящей задачи. К тому времени, когда двое мужчин прибыли в Вейзер, Ремингтон знал гораздо больше о Пите и его жене, об Аманде Блю и ранчо «Блю Спрингс», о Тимоти Бэвенсе и о живущих в Пайн Стейшн, чем ему было известно утром, когда они выехали за ворота ранчо. – Тпр-фу-у, – остановил лошадей Пит, натянув вожжи и притормаживая около телеграфа. Он повернулся к Ремингтону. – Я поеду в магазин и потом там вас подожду. Ремингтон кивнул. – Я не задержусь. – Он выбрался из повозки, чувствуя, что от длинного путешествия затекли и побаливают ноги и все тело. Он подождал, пока повозка Пита исчезнет за поворотом, и направился к зданию телеграфа, перед которым снова остановился, задумавшись. Именно так следует поступить. Покончить со всем этим. Тяжело втянув в легкие воздух, Ремингтон дотянулся до звонка, нажал на кнопку и вошел в дверь. Служащий телеграфа взглянул на посетителя из-под зеленого козырька. – Здравствуйте. Чем могу быть полезен, сэр? – Мне нужно отправить телеграмму. Служащий протянул через прилавок карандаш и листок бумаги. – Напишите текст так, как вы хотели бы, чтобы это читалось. Ремингтон взял карандаш и уставился на пустой бланк. Затем он начал писать: «Обнаружил вашу дочь. Сообщите о дне вашего приезда в…» Он остановился, зачеркнул написанное и начал снова: «Обнаружил Оливию. Ждите меня в г. Вейзер, Айдахо, в июле…» Он снова зачеркнул написанное. – Некоторым бывает весьма непросто изложить свои мысли на бумаге… – заметил служащий и протянул Ремингтону чистый бланк. Уокер кивнул и предпринял еще одну попытку. «Обнаружил Оливию. У нее все в порядке, она счастлива». У Либби все в порядке, и она счастлива… но все это исчезнет, как только за ней приедет отец. Он вспомнил, как она выглядела две ночи тому назад при свете огня в камине. И снова услышал ее признание: «Он хотел, чтобы я вышла замуж за человека, которого я не любила… Это была сделка». Неужели ее вынудят выйти замуж, как только она вернется в Нью-Йорк? Сделает ли Нортроп еще одну попытку обменять свою дочь на товар? Мысль о том, что Либби могут насильно выдать замуж, заставила его сердце сжаться от боли. Она так старательно боролась за свою свободу. Имеет ли он право лишать ее этой победы? Может ли он вернуть ее отцу за какие-то тридцать сребреников? Тридцать сребреников – плата за предательство, вошедшая в библейскую легенду. Ремингтон получит не тридцать сребреников, гораздо больше. Уокер наконец в полной мере осознал собственное вероломство. Он предаст ее. После того, как сжимал ее в своих объятиях, испробовал сладость ее губ и почувствовал… Ремингтон скомкал в руке бумагу, превратив ее в плотный шарик. – Извините, – обратился он к наблюдающему за происходящим служащему почты, – мне необходимо сделать еще одну попытку. Получив чистый листок и положив его перед собой на прилавок, Ремингтон быстро написал: «Обнаружить Оливию не удалось. Если ваша дочь и была когда-то на территории Айдахо, теперь ее здесь нет. Никаких признаков, указывающих на ее местопребывание, не обнаружил. Считаю, что продолжать поиск бесполезно. Советую вам экономить время и деньги и согласиться с тем, что она исчезла навсегда. Р. Дж. Уокер». Он протянул листок через прилавок. – Отправьте это немедленно, – сказал он, заплатив почтальону, и торопливо покинул телеграф, все же сомневаясь в правильности принятого решения. Гил О’Рейли терпеливо ждал, пока гостиничный служащий изучал фотографию Ремингтона Уокера. Наконец положив снимок на столик, он поднял глаза и встретился взглядом с ирландцем. – Да, я его помню. Он останавливался у нас в «Оверленде», но, по-моему, довольно давно. Не меньше двух месяцев тому назад. – Он говорил, что за дела привели его в Бойз? И куда он собирался поехать отсюда? – А вы что, собираетесь получить большое вознаграждение? Он убийца или что-то в этом роде? О’Рейли отрицательно покачал головой и усмехнулся. – Ничего общего, можете мне поверить, сэр. Мистер Уокер – мой друг. У меня для него важнейшие новости. Беда в том, что этот человек обожает путешествовать, но зато не любит писать письма. Вот я и не знаю, где его найти. – Знаете, можете попробовать поговорить с мистером Вайленом из нашего банка. Кажется, я припоминаю, что мистер Уокер как-то с ним ужинал в ресторане. – Очень благодарен вам за совет, сэр. – О’Рейли забрал фотографию и опустил ее в карман. – Я так и сделаю. Ремингтон был очень рад, что у Пита на обратном пути исчезло желание беседовать. Уокер пытался разобраться в самом себе: почему он вдруг швырнул на ветер двести пятьдесят тысяч долларов? Это ведь целое состояние! Ремингтон вполне мог отомстить Вандерхофу, имея эти деньги. Он мог сдержать слово, данное на могиле отца. С такими деньгами можно было выкупить «Солнечную долину», снова стать ее хозяином. Как много мог он сделать с этими деньгами! И все-таки отказался от них. Почему? Ответ, безусловно, был весьма прост. Он не мог ее предать. Он не мог отправить ее назад к отцу ни за какие деньги. Он ее любил. Подобное казалось невозможным, ведь она – дочь его врага, но тем не менее это произошло. Ремингтону всегда казалось, что он вообще не способен влюбиться. И, хотя он все последние годы с удовольствием проводил время в обществе многочисленных женщин, ни одна из них так и не заставила его даже задуматься о любви. Может, потому, что его слишком переполняли злость и горечь. Либби пробилась через злость и через горечь. Либби не только заставила его задуматься о любви, она заставила его почувствовать любовь. Но что же это означало для них обоих? На самом деле она не была Либби Блю. Ее настоящее имя – Оливия Вандерхоф. У нее могущественный, богатый отец, который повсюду ее разыскивает. Ремингтон никак не может забрать ее с собой в. Нью-Йорк. Если, вернее, когда Нортроп узнает правду, с репутацией Ремингтона-детектива будет покончено. Какое будущее ждет семью Уокера, если он не сможет обеспечить ее? Он слишком хороню знал, что может сделать с человеком отсутствие средств к существованию. Он видел, что произошло с Джефферсоном Уокером, и Ремингтон не собирался допускать, чтобы это случилось и с ним. К тому же между ними стояла целая стена лжи. Сможет ли он когда-нибудь рассказать ей правду? Как она поступит, если узнает, что именно привело его в «Блю Спрингс»? Молодой человек не удержался и усмехнулся. «Не исключено, что она снова попытается меня пристрелить», – подумал он. Однако улыбка быстро исчезла с его лица. Он не мог сказать Либби правду. Он боялся. Боялся ее презрения, боялся ее потерять. Только не теперь, когда он ее нашел. Не теперь. Может, когда-нибудь, когда они уже будут женаты…… На губах Ремингтона вновь промелькнула улыбка. Жениться на Либби… Он вспомнил ее порывистый темперамент, ее страстные поцелуи, смешинки в зеленых глазах, ее мужские костюмы, ее нежную заботу о Сойере. Внезапно сердце Ремингтона преисполнилось оптимизма. Он не знал каким образом, но ему обязательно удастся все уладить. Ремингтон смотрел на летящую навстречу повозке дорогу, мысленно подгоняя лошадей. Ему не терпелось увидеть Либби. Наблюдая за тем, как Либби машет на прощанье рукой Питу и Лайнет, Ремингтон вдруг задумался над тем, о чем почему-то не думал никогда прежде: какая трогательная беззащитность скрывалась за независимым видом этой девушки. Именно беззащитной оказалась Либби, и ему захотелось понять, почему она так упорно пряталась за личиной независимости, и помочь ей стать самой собой. Правда, Ремингтону хотелось гораздо большего. Он хотел делить с ней надежды и мечты. Он хотел взять на себя груз ответственности, который столько времени лежал на плечах Либби. Он хотел видеть ее улыбку и утром, когда она просыпается, и вечером, когда она ложится спать. Он хотел очень многого… Либби посмотрела на Ремингтона и отвела взгляд. – Они ни за что не доберутся до дома до темноты. Посмотри, как уже поздно. – Пит, похоже, не слишком торопился на обратном пути. Видимо, темнота его не волнует. К тому же скоро взойдет луна. Они долго молчали. – Так приятно было посидеть и поболтать с Лайнет. – Они чудесная пара. Снова воцарилась тишина. Наконец Либби спросила тихим голосом: – Ты послал телеграмму? – Да. Девушка чуть слышно вздохнула. – Думаю, это означает, что ты скоро уедешь. – Я не тороплюсь. Она снова взглянула на Уокера – на сей раз ее взгляд на нем задержался, и Ремингтон заметил, что в глазах девушки засветилась надежда. Что он может придумать, чтобы объяснить, почему он не возвращается в «Солнечную долину»? Какую новую ложь он должен изобрести, чтобы оправдать то, что придумал раньше? Однако, как ни отвратительно было ему обманывать Либби, он не мог сказать правду. Только не сейчас. А может быть, никогда. Он направился к ограде загона для лошадей, облокотился на нее и принялся рассматривать густые заросли деревьев, намереваясь не касаться этой темы до тех пор, пока не обдумает все как следует. – Думаю, нужно обрезать некоторые деревья. Так будет лучше видно дорогу. Учитывая неприятности прошлого, я считаю, что это неплохая идея. – Он обернулся и посмотрел на Либби. – Не возражаешь, если я возьмусь немного проредить деревья? Пройдет пара недель, и мы убедимся, как это удобно – иметь из окна вид на дорогу. Сердце Либби забилось быстрее. «Пара недель! По крайней мере еще две недели он не уедет». – Нет, – прошептала она и остановилась за его спиной. – Нет. Я не возражаю. Он медленно повернулся и посмотрел на нее сверху вниз, а она пожалела о том, что уже начали сгущаться сумерки. Либби очень хотелось увидеть сейчас синеву его глаз. Ей хотелось, чтобы он заметил ее чувства. Она хотела, чтобы он понял, как она его любит. Он перекинул за спину девушки тяжелые пряди ее волос и нежно обхватил ладонями ее лицо. Либби закрыла глаза, замерев от его прикосновения, позволив чувствам полностью захлестнуть ее, словно атлантическому шторму. – Из всех женщин на свете, – нежно спросил он, – почему мне оказалась нужна именно ты? Она открыла глаза. Она нужна ему! – Верь мне, Либби. Его слова едва достигали ее слуха, заглушаемые стуком сердца. Ремингтон ласково провел губами около мочки уха Либби. От этого прикосновения по рукам девушки пробежали мурашки. Сердце ее сильно забилось, но Либби вдруг подумала, что все опять может измениться, что возлюбленный опять может отвернуться от нее. Однако долго размышлять ей не пришлось. Все мысли исчезли, как только он коснулся губами ее губ. Либби почувствовала слабость в ногах и вытянула руки, обхватив Уокера за шею и надеясь устоять. Их тела сблизились, и из-за горячей волны, прокатившейся по всему телу, Либби почувствовала еще большую слабость. «Я люблю тебя, Ремингтон. Останься со мной навсегда». Она ощущала, как его пальцы перебирают пряди ее волос, расплетают тяжелую косу и распускают волосы по спине. Его губы ни на секунду не оторвались от ее рта, впиваясь в него глубоким долгим поцелуем, и от этого Либби казалось, что ее сжигает огонь, что она вот-вот ристает. «Я верю тебе. Всем своим существом я верю тебе, Ремингтон». Он нежно провел рукой по ее спине, обнял за талию. Либби почувствовала легкий рывок – Уокер выдернул хлопчатую рубашку из-под ремешка ее брюк. По коже пробежала легкая прохлада, ладонь молодого человека скользнула под одежду Либби, и она едва не задохнулась от этого удивительного прикосновения. Ремингтон обхватил ладонью ее грудь и начал большим пальцем ласково поглаживать розовый сосок. Он оторвал губы от ее рта и заглянул в глаза девушки. Дыхание ее полностью оборвалось. Все вокруг остановилось. Даже земля и солнце, звезды и луна. Все замерло в ожидании. Что-то подсказывало Ремингтону, что он слишком торопит события, что ему следует сказать Либби, кто он такой, прежде чем его прикосновения станут слишком сокровенными, а поцелуи более настойчивыми. Но он любит ее и не позволит никому и ничему встать между ними. Даже правде. Он почувствовал, как Либби задрожала от страстного желания, и от этого его собственная страсть стала только горячее. Ему безумно хотелось сорвать с Либби одежду и заняться с ней любовью. Здесь. Сейчас. Быстрым, ловким движением Ремингтон подхватил Либби на руки и понес ее в дом. Последние капли рассудка оставили его. Он желал ее. Она была ему нужна. Он должен был обладать ею. Он сгорал от страстного желания обладать ею, полностью погрузиться внутрь нее, сделать ее своей. Едва осознавая, что Сойер, к счастью, уже лег в кровать и заснул, Ремингтон внес Либби в свою спальню и закрыл дверь. Он осторожно опустил ее на ноги, целуя и лаская, прислушиваясь к слабым стонущим звукам, которые невольно вырывались из ее горла. Приподняв лицо, он прошептал: – Я не хочу сделать тебе больно, дорогая моя. В темной комнате он едва различил устремленный на него взгляд. – Я верю тебе, Ремингтон. Я знаю, ты не сделаешь мне больно. Либби верит ему! Она прикоснулась кончиками пальцев к его щеке. – Я люблю тебя, – нежно добавила она. Либби любит его! Именно в этот момент он понял, что должен остановиться. Именно в этот момент он понял, что не может заниматься с ней любовью этой ночью. Она верит ему. Она любит его. И именно поэтому он не мог уложить ее в постель. Не сейчас. Только после того, как все будет улажено. И для того, чтобы придумать, как этого добиться, ему необходима абсолютно ясная голова. Он обнял Либби за плечи и огорченно вздохнул. – Думаю, тебе лучше уйти, пока еще ты можешь это сделать, – через силу проговорил он. И, хотя он не мог увидеть ее лицо, Ремингтон ощутил, что она смутилась. – Но я не хочу уходить. Я не хочу останавливаться. – Либби… – Я не хотела влюбляться в тебя, Ремингтон. Я боялась любить, боялась верить. Не только тебе. Я боялась доверять любому мужчине, – голос ее смягчился. – В моей жизни так много такого, чего ты не знаешь. Такого, чего ты, может быть, не поймешь. «Гораздо больше ты не знаешь обо мне», – подумал он. Если повезет, она никогда этого и не узнает. – Но я люблю тебя по-настоящему, Ремингтон. Я хочу остаться с тобой. Я хочу, чтобы ты любил меня. Ремингтон почувствовал: еще немного – и он полностью потеряет над собой контроль. Молодой человек отступил назад, и холодный ночной воздух прошел между их отделившимися друг от друга телами. Ремингтон повернулся и открыл дверь. Обхватив Либби за талию, он вывел ее в холл и не позволил ей остановиться до тех пор, пока они не подошли к дверям ее спальни. Собрав воедино остатки своей воли, он нежно поцеловал Либби. – Спокойной ночи, Либби. Ремингтон пошел прочь и скрылся в своей комнате; ночь наполнилась ощущением несбывшихся желаний. Он даже припомнить не мог, чтобы ему приходилось сталкиваться с более трудным делом. Но только так он и должен был поступить. 17 Закинув руки за голову, Ремингтон лежал в постели и наблюдал, как солнечный свет раннего утра скользит по потолку. Он не спал большую часть ночи, слишком растревоженный происшедшим, чтобы заснуть. Тело его все еще мучилось от истомы, вызванной неудовлетворенным желанием. Можно было принести Либби прямо на руках к себе в спальню и заниматься с ней любовью всю ночь напролет. Она доверяет ему. Она любит его. В ней столько страсти и желания! Ремингтон не сомневался: он получил бы огромное удовольствие, обучая ее восхитительным секретам интимной близости и любви. Но именно поэтому он только поцеловал Либби в лоб и пожелал ей спокойной ночи прямо у порога ее комнаты, хотя его тело требовало совершенно другого. Ее доверчивость, ее полная и абсолютная вера заставили его поступить так, чтобы не оскорбить эти чувства. Прежде чем он займется с ней любовью, прежде чем он женится на ней, он обязан уладить кое-какие дела там, на Востоке. Он должен закрыть дверь в прошлое. Ремингтон намеревался вернуть то, что уже заплатил ему Нортроп. Сделать это будет весьма непросто. Придется распродать значительную часть своей собственности, чтобы собрать нужную сумму. Но ему больше нет нужды в агентстве или в доме в Манхэттене, ведь он женится на Либби. Уокер понял, что ему вообще не нужна вся его прежняя жизнь. Он хотел жить здесь, в «Блю Спрингс», хотел, чтобы именно здесь родились и выросли их дети. Он продаст акции «Пароходной компании Вандерхофа», которые приобрел, живя в Нью-Йорке. Они больше ему не пригодятся. Нортроп мог делать все что угодно, мог стать самым богатым человеком в мире. Но если Либби станет женой Ремингтона, Ремингтон станет самым счастливым. Как только он вернет деньги, выданные на поиски Либби, он сможет жениться на ней с чистой совестью; Сразу же после того, как они обвенчаются, Оливия Вандерхоф перестанет существовать. Они с Либби начнут совершенно новую жизнь. Ремингтон вспомнил своего отца и впервые за последние годы не ощутил при этом щемящей тоски. Пришло время отпустить душу Джефферсона Уокера, позволить ему покоиться в мире. Молодому человеку вдруг показалось, что он слышит, как отец говорит ему: «Любовь к Либби важнее, чем месть. Гораздо важнее!» Вот бы отправиться в Нью-Йорк прямо сегодня! Чем скорее он уедет, тем скорее вернется и женится на Либби. Но прежде необходимо очень многое сделать здесь, на ранчо. Во-первых, Ремингтон хотел нанять нескольких работников. Он не мог оставить Либби и Сойера в одиночестве. Казалось, никто не считал, что Бэвенс представляет реальную угрозу, даже после того, что случилось в начале этой недели, но Ремингтон не собирался полагаться на волю случая. Сначала он проследит, чтобы рабочие проредили деревья вокруг дома и прилегающих к нему построек. Он не хотел, чтобы кому-нибудь еще раз удалось застать Либби врасплох. Потом Ремингтон хотел познакомиться с Мак-Грегором. Может, старый пастух даст дельный совет, что необходимо предпринять, чтобы снова поставить «Блю Спрингс» на ноги. Возможно, Ремингтону следует привезти с Востока овец или какое-нибудь полезное оборудование. Но сегодня он не станет мучиться такими вопросами, решил молодой человек, отбрасывая в сторону простыню и спуская ноги с постели. Сегодня он спросит у Либби, выйдет ли она за него замуж. Обо всем остальном они могут поговорить позже. Тихо насвистывая, Ремингтон оделся, вышел из спальни и направился на кухню. Через минуту он уже подошел к плите, нашел сковороду, срезал тонкие ломтики бекона с бока поросенка, висящего на крюке в коптильне, и направился в курятник собрать свежие яйца. Либби всю ночь видела во сне только Ремингтона. Ей снилось, что она лежит в его объятиях и он ласкает ладонью ее груди. Тело ее сжигало желание принадлежать ему, ей слышалось, как он говорит ей «дорогая». Ей снилось, что он сказал, что любит ее и хочет остаться. Это был прекрасный сон, и Либби не давала ему закончиться. Она проснулась только тогда, когда уловила запах шипящего на огне бекона. Еще пара секунд ушла на то, чтобы Либби наконец осознала, что это уже не сон. Она села на постели и уставилась на дверь: кто-то готовил здесь завтрак. Девушка откинула одеяло и потянулась за халатом. Быстро сунув ноги в домашние туфли, она поспешила из спальни вниз, на кухню, и замерла в дверях, пораженная непривычной картиной. Сойер расставлял на столе тарелки из лучшего сервиза тетушки Аманды, а Ремингтон стоял у плиты, обваливая куски бекона в сухарях, укладывая их на сковороду и глядя за тем, чтобы брызги масла не разлетались во все стороны. Первым девушку заметил Сойер. – Привет, Либби. Ремингтон повернулся и подарил ей одну из своих улыбок, от которых у Либби замирало сердце. – Доброе утро, Либби. – Он кивнул головой в сторону стола. – Садись. Кофе уже готов. – Ремингтон перевел взгляд на мальчика. – Сойер, выдвини стул, поухаживай за дамой. – Слушаюсь, сэр, – с радостной улыбкой согласился паренек. Может, это все-таки сон, подумала Либби, входя в кухню. – Что у нас происходит? – шепнула она Сойеру, усевшись на выдвинутый для нее стул. Мальчуган пожал плечами. – Мистер Уокер не сказал мне, – прошептал он в ответ. Ремингтон поставил перед Либби на стол чашечку дымящегося кофе. – Ваш завтрак скоро будет готов. – Ремингтон, ради всего святого… Он шутливо погрозил Либби пальцем. – Могу поспорить, ты считала, что я ничего, кроме простейшего тушеного мяса, приготовить не сумею. – Ну, я… – В «Солнечной долине» мы всегда ели на завтрак овсянку, но я заметил, что в кладовой «Блю Спрингс» такой крупы не держат. – Он прищелкнул языком. – Существенное упущение, мисс Блю. Придется исправлять положение, хотя не думаю, что это есть в обычном магазине. Она никогда еще не видела его таким и не знала, как отвечать ему. – Надеюсь, тебе понравится яичница-болтунья. – Да, я… – Либби так и не закончила фразы, наблюдая, как он разбивает яйца над горячей сковородой и энергично взбивает их вилкой. Либби готова была ущипнуть себя, чтобы убедиться, что не спит. Если это сон, она предпочла бы не просыпаться. Происходящее доставляло ей такое удовольствие, что она не желала сама положить этому конец. Ей нравилось наблюдать за тем, как Ремингтон работает. Нравилось слушать, как он насвистывает. Нравились задорные искорки в его глазах. Она не знала, чем все это вызвано, но была готова радоваться происходящему до тех пор, пока имеет такую возможность. – Ваш завтрак, мадемуазель, – сказал он через несколько минут, широким жестом подавая тарелку на стол. Либби внимательно смотрела на пышную мешанину желтых яиц и тоненьких кусочков бекона, на теплый хлеб, густо намазанный черничным вареньем, и чувствовала, что у нее текут слюнки. – Восхитительно! – сказала девушка, снова подняв радостный взгляд на Ремингтона и ожидая хотя бы каких-то объяснений. Он хранил молчание и только кивнул головой, предлагая Сойеру сесть за стол. Потом сел сам и указал Либби вилкой на ее тарелку. – Давай ешь. С удивленным вздохом Либби приступила к еде, подхватив яичницу на вилку. – Ну и?.. – нетерпеливо поинтересовался Уокер. Либби проглотила кусочек. – Очень вкусно. – Она улыбнулась. – Правда-правда, так вкусно, мистер Уокер, что я готова предложить вам должность повара в «Блю Спрингс». Ремингтон заулыбался еще шире. – Очень любезно с вашей стороны, мисс Блю, но, думаю, здесь немало дел, с которыми я справлюсь гораздо лучше. Сердце Либби бешено забилось в груди. Неужели он собирается остаться? Неужели он действительно собирается остаться? Она снова хотела сказать, что любит его, но почувствовала внезапное смущение. Это были слишком интимные слова, чтобы произносить их при свете дня, особенно в присутствии Сойера. Однако скоро Либби позабыла о смущении и неуверенности, потому что Ремингтон принялся развлекать их с Сойером историями из своего детства. Она просто купалась в ощущении радости, наполнившем кухню. Либби хохотала над подробным описанием розыгрышей, которые Ремингтон устраивал старому слуге, вырастившему его, и осуждающе качала головой, услышав рассказ о школьных проделках. Либби не успела и глазом моргнуть, как кухня оказалась полностью залита солнечным светом. Вдруг она спохватилась, поняв, который теперь час. – О Боже! – громко воскликнула девушка. – Мелли, наверное, измучилась. Я совершенно о ней забыла. Она попыталась подняться со своего места. – Подожди, Либби. Пусть сегодня Сойер подоит Милли. Нам надо поговорить. Смех улетучился, словно его и не бывало, сердце Либби забилось тревожно и глухо, она откинулась на спинку стула. Что он собирается ей сказать? Неужели все это было своеобразным прощанием? Ремингтон кивнул головой в сторону задней двери. – Иди, Сойер. – Слушаюсь, сэр. Либби, глядя вслед Сойеру, чувствовала, как кровь стучит у нее в висках. Когда мальчик с ведром в руках закрыл за собой дверь, ей уже казалось, что этот звук разносится по всей кухне подобно грому. Она нервно поправила волосы, вспомнив с некоторым опозданием, что до сих пор не причесалась и по-прежнему одета в халат и домашние шлепанцы. Заметив, что Ремингтон внимательно на нее смотрит, Либби вспыхнула, и веселые искорки исчезли из ее глаз. – Я… Я, наверное, представляю собой странную картину, да? – смущенно пробормотала она. – Ах, – на губах Ремингтона на секунду появилась улыбка, – ты настоящая картинка, Либби. В душе у девушки все затрепетало. – Ты – картинка, на которую я хотел бы смотреть всю оставшуюся жизнь. Либби показалось, что она вот-вот задохнется и ничто не сможет ее спасти. Ремингтон печально усмехнулся. – Думаю, я мог бы получше все это обставить. – Он окинул взглядом стол, заваленный грязными тарелками. – Мне следовало хотя бы собрать букет полевых цветов. – Полевых цветов? – смущенно прошептала она. – Когда мужчина делает предложение, он должен преподнести своей избраннице букет цветов, разве нет? – Делает предложение? – эхом повторила Либби, не уверенная, что не ослышалась. Как же это так? Только вчера она мечтала о гораздо меньшем чуде, просила Бога дать ей веру в возможность чуда. Она была бы счастлива, даже если бы он просто задержался еще на некоторое время, сделал ее своей любовницей. На большее Либби надеяться не отваживалась. Неужели теперь он предлагал ей руку и сердце? Ремингтон поднялся со стула и подошел к девушке. Почти не обращая внимания на раненую ногу, он опустился на одно колено и взял ее за правую руку, глядя прямо в лицо. – Ты выйдешь за меня замуж, Либби Блю? Она посмотрела на их сплетенные пальцы. Неужели это не сон? Может ли происходящее быть правдой? – Я не; богат, Либби, но я и не нищий. Я смогу обеспечить тебя. Вместе мы сможем снова поставить на ноги «Блю Спрингс». У меня есть определенные… долги и… обязательства, с которыми я должен разобраться. Мне придется вернуться на Восток и уладить кое-какие дела, прежде чем мы поженимся. – Он крепче сжал ладонями ее руки. – Но, если скажешь «да», ты сделаешь меня счастливейшим человеком. Ты можешь на меня положиться. Это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Либби боялась, что вот-вот очнется от волшебного сна. Ремингтон притянул девушку к себе, и она наконец опустилась рядом с ним на колени. Он запустил пальцы в ее разлохмаченные волосы и прошептал: – Выходи за меня замуж, Либби. «Боже праведный, не давай мне проснуться никогда!» – молилась девушка. – Выходи за меня, – повторил он. – И мы будем жить здесь? В «Блю Спрингс»? – Если только ты не хочешь уехать. Она отрицательно покачала головой. – Нет-нет, я хочу остаться. – Она проглотила стоящий в горле комок и попыталась глотнуть хотя бы немного воздуха – А как же Сойер? – Мы будем одной семьей, Либби. Все мы трое. Если ты хочешь этого. – Да. Конечно да, Ремингтон! Я очень этого хочу. Да, я выйду за тебя замуж. Их губы слились в поцелуе, и Либби поняла, что никогда в жизни не была столь счастлива. Она никогда не мечтала найти любовь. Она никогда даже не решалась надеяться, что познает такую радость, которую ей подарил Ремингтон. Конечно, никто на свете не сможет разорвать нить доверия, связавшую их навеки. Анна опустилась на колени на пышный ковер газона и принялась старательно рыхлить землю садовой лопаточкой, выпалывая сорняки. Ей приятно было ощущать лучи ласкового солнца, чувствовать запах свежевскопанной земли, слушать жужжание пчел, собирающих нектар с распустившихся цветов. В следующем месяце станет гораздо жарче и из-за высокой влажности будет почти невозможно находиться на улице. Больше всего Анна любила работать в саду в июне. Именно в это время она могла наблюдать, как все постепенно возвращается к жизни. Сияющие краски. Обещание новой жизни. Обновление надежды. В полдень привезли желтое шелковое платье. Анна, не вынимая обнову из коробки, спрятала ее под кроватью. «Ну что теперь с ним делать?» – недоумевала она, сидя на корточках и рассматривая синеву над головой. По небу плыли пышные облака. «Словно гигантская цветная капуста», – подумала Анна. Улыбнувшись своим мыслям, она вернулась к работе. Они с Оливией часто играли, пытаясь придумать, на что похоже каждое облако. Обе обычно лежали на лужайке, не боясь, что на платьях останутся пятна от зеленой травы, смотрели в небо, и головка Оливии удобно покоилась на руке матери. Оливия показывала ей облако и выкрикивала название животного, птицы или страны, а Анна всегда с ней соглашалась, даже если не могла рассмотреть ничего похожего. Конечно, они никогда не играли в эту игру, если рядом оказывался Нортроп. Он не считал нужным забивать детские головки подобной чепухой. Оливии понравилось бы новое желтое платье матери. «Оно очень подходит к цвету твоих волос», – сказала бы ее дочь. – О Оливия, как же я по тебе соскучилась! Анна с неожиданной злостью швырнула лопатку на взрыхленную землю. Ну как она могла так глупо себя вести все эти годы? Почему позволяла Нортропу быть таким жестоким по отношению к их дочери? Она могла оставить мужа, когда Оливия была еще ребенком. Ей следовало забрать дочь и вернуться к родителям. Они приняли бы ее. Но, конечно, гордость мешала ей признаться, как отвратительно сложились ее отношения с мужем. Она даже себе в этом не признавалась, по крайней мере до тех пор, пока не сбежала Оливия. Только тогда Анна позволила себе обратить внимание на то, во что превратилась сама. – Такой я осталась до сих пор, – пробормотала женщина, снова приостанавливая работу. Правда, когда Оливия исчезла, уходить было поздно. Она уже потеряла дочь. Родители ее давно умерли и покоились в земле. У нее не было собственных денег, не было никого, к кому можно было бы поехать. Да и привычки, сложившиеся в течение целой жизни, было нелегко переломить. Она по-прежнему оставалась супругой, которую Нортроп вылепил по своему усмотрению. Анна резко швырнула садовые инструменты и испачканные землей перчатки в корзинку, потом растянулась на травке, вытянув вверх руки, и уставилась в небо. – Вон лошадка! – закричала она. – А вон огромная клубника! – Она рассмеялась, но это был смех с печалью в сердце. У Анны мелькнула мысль, что, если ее сейчас увидит Нортроп, он, пожалуй, попытается упечь ее в психушку. Может, именно этого он и добивается после стольких лет брака? Превратить ее в сумасшедшую. Может, он мечтает отделаться от нее и именно таким образом собирается это сделать? Однако Анна понимала, что это не так. Нортроп гордится своей супругой. У нее хорошая родословная, прекрасное воспитание – все, что мужчина стремится найти в женщине. Она умеет поддержать светскую беседу и развлечь приглашенных важных особ. Нет, если бы он хотел от нее отделаться, то давно сделал бы это. Нортроп неутомим в достижении поставленных перед собой целей. Он всегда был таким. Анна подумала о телеграмме, полученной от детектива, нанятого Нортропом. Сыщик сообщал, что ему ничего не удалось обнаружить. Он не нашел Оливию и советовал Нортропу отказаться от поисков. Однако Анна знала, что Нортроп не остановится. Он не относится к числу мужчин, которые могут смириться с поражением. Он будет продолжать искать Оливию, пока не найдет, до самой своей смерти. Цена его при этом не смущала. Он беспокоился только о том, чтобы одержать победу. Ему нужны победа и слепое подчинение жены и дочери. – Молодец, Оливия! – сказала Анна, поднимаясь с земли. – Ты его победила. Продолжай прятаться. Не позволяй ему даже отыскать тебя. «Лучше я никогда не увижу тебя вновь, чем соглашусь, чтобы он сделал тебе больно», – мысленно закончила она. Потом Анна подняла с земли корзинку с инструментами и перчатками и медленно направилась к дому. 18 – Но это же глупо! – возразила Либби, наблюдая за тем, как Ремингтон забрасывает сумки на плечо. – С какой стати ты решил перебраться в летний домик? – Потому что многое изменилось. Я уже не инвалид, нуждающийся в уходе. – Ну и что же? Ремингтон невесело усмехнулся. – Для меня есть кое-какая разница. На расстоянии мне легче бороться с искушением. Взгляды их встретились, и Либби заметила, что в темной синеве его глаз отражается целая буря эмоций. – Я хочу, чтобы все было как полагается, Либби. За последние годы я совершил немало такого, чем, может, не имею права гордиться. Но это я хочу сделать как следует. Я не желаю давать миссис Джонас повод болтать о тебе. Либби едва не задохнулась от возмущения. Она любила его еще больше за то, что он заботится о ее репутации, и все-таки намеревалась сказать: ей безразлично, что говорит миссис Джонас! Либби хотела бы увидеть Ремингтона в своей постели. Она жаждала его прикосновений, мечтала дать выход огненной страсти, переполнявшей все ее существо, когда Ремингтон оказывался рядом. Ей не терпелось познать все восхитительные тайны близости с любимым, которые, без сомнения, должны ей открыться. – И все-таки это глупо, – проворчала девушка, мечтая прикоснуться к Ремингтону, поцеловать его, ступить на тропу познания. Ремингтон выронил вещи, которые собирался унести, и, прежде чем Либби успела понять, что происходит, сжал ее в своих крепких объятиях. Он опустил голову так, что взгляды их встретились, а лбы почти соприкоснулись. – Полегче, Либби. Я всего-навсего мужчина из плоти и крови. Либби почувствовала странную сухость во рту, комната, казалось, закружилась. Ремингтон тихо, беззлобно выругался. – Не смотри на меня так. – Как? – прошептала она. Он поцеловал Либби, резко притянув ее к себе так, что девушка прижалась к нему всем телом. Она обвила его шею руками, запустив пальцы в сбившуюся на затылке шевелюру, и приоткрыла губы навстречу его рту, полная страсти и желания. Ремингтон оторвался от нее так же быстро, как бросился целовать, и отстранил Либби от себя неясным, но решительным движением. – Мисс Блю, сначала мы должны пожениться, – сказал он хрипло. Внезапно Либби почувствовала головокружение от наполняющей ее решимости. Уголки ее губ поползли вверх в появившейся вдруг улыбке. – Тогда давай поедем в Вейзер и поженимся. Сегодня! Взгляд Ремингтона помрачнел, а голос стал более громким и решительным: – Мы не можем этого сделать. Я уже сказал, что сначала поеду на Восток уладить кое-какие дела до того, как мы поженимся. – Но… – Либби, так должно быть. Что-то в его голосе и взгляде удержало Либби от дальнейшего спора. – Хорошо, – согласилась она. – Если это так важно для тебя. – Да, важно. Она хотела спросить почему. Хотела узнать, какие дела он должен уладить на Востоке. Но внезапно почувствовала приступ необъяснимого страха и осознала, что в душе зарождается сомнение. Она слишком многого не знала о нем, он о многом ей не рассказывал, а она почему-то боялась спросить. Что, если он не вернется в «Блю Спрингс»? Что, если дела на Востоке задержат его или, может, ему придется остаться там навсегда? Что, если он любит ее не настолько сильно, чтобы вернуться? Глубоко вздохнув и улыбнувшись, чтобы скрыть свои страхи, она сказала: – Возьму швабру и ведро. Никто там не останавливался уже месяца два; там, должно быть, ужасно грязно. Мысленно Либби умоляла Бога внушить Ремингтону такую любовь к ней, чтобы он не смог не вернуться. Что бы ни заставляло его сейчас уехать, он не должен отсутствовать долго. Ей хотелось верить в это. Несколько часов они мыли, чистили и вытирали пыль в маленьком доме. Либби сомневалась, чтобы эта постройка из одной комнатки когда-нибудь прежде сверкала такой чистотой, во всяком случае не тогда, когда здесь останавливались поденщики и пастухи. Когда они завершили уборку и новая постель Ремингтона оказалась застелена чистыми простынями и одеялом, Уокер предложил всем троим отправиться на прогулку верхом, чтобы Либби и Сойер показали ему остальную территорию ранчо. – Это пойдет мне на пользу, – предупредил Ремингтон возражения Либби по поводу раненой ноги. – Я и так слишком долго бездельничал. Солнце стояло высоко на головами, когда они оседлали лошадей и все вместе отправились в поездку. Склон горы оказался весьма крутым, и лошади с трудом поднимались вверх по тропе на плато. Ремингтон ощутил несильную боль в ноге, когда привстал Вт, стременах и пригнулся к шее Сандауна. Однако когда, преодолев тяжелый подъем, они достигли вершины, Уокер решил, что вид, раскинувшийся перед ним, стоил того, чтобы вытерпеть некоторые неудобства. С плато, края которого резко обрывались вниз, открывалась чудесная панорама окрестностей. Внизу простирались ровные поя, поросшие зеленой травой, прорезанные изгибающейся змейкой реки. Горные склоны были покрыты густыми зарослями деревьев. Отсюда сверху хорошо просматривались крыши дома и дворовых построек «Блю Спрингс». – Посмотрите на птичек на дереве! – закричал Сойер. – Их, наверное, штук сто! Либби и Ремингтон следили за мальчуганом, побежавшим к просвету над высокой сосной. Лохматые лапы дерева раскачивали голубые сойки, порхающие с ветки на ветку. Ремингтон посмотрел на Либби. Сейчас ее лицо выражало столько нежности и любви, было таким мягким, что напоминало лицо матери. У Анны Вандерхоф было точно такое же выражение, когда она рассказывала Ремингтону о своей сбежавшей дочери. Ему вдруг очень захотелось передать Либби то, что сказала ее мать, поведать ей о любви, которой светились глаза Анны, рассказать, как она мечтает снова увидеться с дочерью. Либби оглянулась и заметила, что Ремингтон наблюдает за ней. Улыбаясь, она слегка пожала плечами. – Думаю, мы поднялись сюда не ради этого, но мне всегда нравилось наблюдать за тем, как играет Сойер. Она повернулась лицом к обрыву и протянула руку. – Вот там владения Бэвенса. Отсюда дом не кажется слишком большим, но если подъехать к нему поближе!.. По-моему, Бэвенс воображал себя представителем местной знати, когда строил его. Никогда не подумаешь, что это построено для холостяка, живущего без жены и детей. Ремингтон увидел вдалеке большой белый дом, прижавшийся одним боком к обрывистому горному склону. Повернувшись и указывая в другую сторону, Либби продолжила рассказ: – Там, внизу, рядом с ручьем, ферма Фишеров, а за хребтом – Пайн Стейшн. – А что из этих земель принадлежит «Блю Спрингс»? – Оттуда, – снова указала она рукой, – и вверх, до ущелья между вон теми горами, все официально считается нашей землей. Но отары здесь бывают только несколько месяцев в году. В основном во время стрижки и ягнения. На лето мы отгоняем их на вершины равнины, ближе к озерам. Добрую часть зимы они проводят еще дальше на юге. Хотя сейчас, когда поголовье так уменьшилось, нам не приходится беспокоиться о нехватке кормов. – Мы купим новых овец. – Для этого нет денег. Особенно теперь, после того как мы потеряли настриженную шерсть. Нам просто придется приостановить продажу овец на мясо и таким образом попытаться восстановить поголовье. Ремингтон услышал нотки беспокойства в ее голосе, нежно обнял за плечи и прижал к себе. – Мы с этим справимся. Она посмотрела на него снизу вверх, и Ремингтон заметил, что ее глаза светятся пониманием. – Мне не придется делать это одной, правда? Он покачал головой. Либби была явно озадачена. – Я никогда не мечтала получить помощь от кого-то, думала, что всю жизнь буду одна управляться с этим ранчо, планировала, что сама буду принимать все решения. – Я не собираюсь лишать тебя этого, – заметил Ремингтон, поняв то, что осталось недосказанным. – Это по-прежнему твое ранчо. И мы будем все здесь делать вместе. Либби положила голову ему на плечо. – Мне не хочется, чтобы ты уезжал. Я не хочу оставаться здесь без тебя. Даже на несколько недель. Он услышал неуверенные нотки в голосе девушки и догадался: она не понимает, что за важные дела заставляют его вернуться. Но разве он мог ей рассказать? По крайней мере не сейчас. Пока еще не пришло время. Может, оно никогда так и не придет… Крепко прижав Либби к груди, Ремингтон сказал: – Ты не останешься одна. Я собираюсь нанять нескольких работников, чтобы они помогали тебе в мое отсутствие. – Мы не можем позволить себе нанять новых людей. – Позволь теперь мне заботиться об этом. У меня хватит денег, чтобы заплатить за несколько месяцев им, Мак-Грегору и второму пастуху. – Рональду Абердину, – подсказала Либби. – Но, Ремингтон, я не могу позволить… На сей раз он развернул ее к себе лицом, заставив слегка откинуть голову так, чтобы заглянуть девушке в глаза. – Ты не можешь, согласен, но мы – можем. Речь идет о нашем будущем. Твоем, моем и Сойера. Мы – одно целое, и мы поставим это ранчо на ноги. В глазах Либби заблестели слезы, ей показалось, что он заглянул прямо в ее прошлое, увидел, какой испуганной и одинокой она себя чувствовала время от времени. Ремингтон хотел, чтобы она забыла об этом. Он хотел, чтобы отныне все в ее жизни складывалось замечательно. Либби неуверенно улыбнулась. Уокер чмокнул ее в кончик веснушчатого носа, выпрямился и сказал: – Итак, мисс Блю, нам необходимо распланировать кое-что на будущее. Когда мы должны подвезти продукты Мак-Грегору? – Скоро, но, Ремингтон, твоя нога… Ты уверен, что тебе следует… Он усмехнулся. – Ты всегда будешь так трястись надо мной, Либби? Ответ Либби заглушил неожиданный крик зовущего на помощь Сойера. Ремингтон и Либби резко повернулись в ту сторону, откуда доносился звук, и увидели только облако пыли, поднимающееся над обрывом. – Сойер! – Либби бросилась к краю. Ремингтон отстал от нее всего на один шаг. Схватив Либби за руку, Уокер посмотрел вниз и быстро обнаружил мальчугана: тот словно прилип к отвесной стене, стоя на огромном корне дерева, выступающем наружу из каменистого склона горы. Казалось, Сойер едва держится на узенькой полоске дерева. – Сойер, ты ушибся? – окликнул Ремингтон паренька. Мальчик медленно поднял голову кверху и посмотрел на Уокера. – Не-нет. Я… К-кажется, не-нет… – Держись. Сейчас мы тебя оттуда вытащим. – Ремингтон взглянул на Либби, побледневшую словно полотно. – Сядь, – сказал он девушке, испугавшись, что она упадет и последует за своим малышом. Когда Либби послушно исполнила приказ, Ремингтон поспешил к Сандауну. Сняв с седла веревку, Уокер подвел коня к обрыву. – Сойер, я сейчас сделаю из веревки петлю и спущу ее тебе. Ты должен ухватиться за нее и натянуть на себя так, чтобы она прошла у тебя под мышками, ладно? Ты меня понял? – Угу. – Ремингтон! – прошептала Либби со страхом. Он не позволил себе даже оглянуться на девушку, завязал веревку, затянул узлы, несколько раз их проверил. Обмотав один конец веревки за луку седла Сандауна, он снова подошел к краю обрыва и посмотрел вниз. – Вот веревка, Сойер. Не пытайся до нее дотянуться, дай я подведу петлю к тебе… О’кей. Она у тебя прямо над правым плечом. Протяни одну руку и постарайся схватить ее… Сойер? Ты меня слышишь? – Я… Я не могу… отцепить руку. Словно для того, чтобы усугубить опасность, нога Сойера вдруг чуть не сорвалась с корня, вниз полетели мелки камушки. Либби потянулась вперед и вцепилась Ремингтону в руку. – Он слишком напуган. Он не может пошевелиться. – Девушка встала на ноги. – Подними веревку, Ремингтон. Тебе придется спустить меня вниз за ним. – Тебя! – Уокер повернулся к Либби. – Да, меня. – Ни в голосе, ни во взоре Либби не осталось и следа страха. – Хочешь ты или нет, но тебе пока следует поберечь ногу. К тому же я гораздо меньше и легче тебя. Тебе и Сандауну будет намного проще вытащить наверх меня и Сойера. Ремингтон хотел возразить, сказать, что запрещает ей спускаться вниз, болтаясь над пропастью, и рисковать жизнью, но не смог, потому что понимал: Либби права. Девушка наклонилась вперед. – Держись, Сойер. Сейчас я спущусь за тобой. Просто держись пока покрепче. Когда Либби начала опускаться вниз, веревочная петля врезалась в ее тело сквозь рубашку. Едва дыша, она слышала, как в ушах отдается стук ее собственного сердца. Если уж ей было так страшно, хотя Ремингтон надежно обвязал ее веревкой, легко было представить себе, как же испуган мальчик, удерживающийся над обрывом только благодаря слабеньким, готовым вот-вот обломиться корешкам. Либби заговорила как можно спокойнее: – Я уже совсем близко, Сойер. Ты меня видишь? – Да. Да, я т-тебя в-вижу, Либби. – Хорошо. Следи за мной и не бойся. Она продолжала медленно спускаться вдоль обрывистой стены, крепко ухватившись за веревку. Никогда прежде Либби не задумывалась, какая же непрочная штука конопляная веревка. Как же она выдержит не только ее вес, но и вес Сойера? Либби напомнила себе, что именно такой веревкой останавливают разъяренного быка или мустанга, но эта мысль не слишком ее утешила. Правда, когда она заговорила снова, голос ее звучал по-прежнему спокойно: – Вот и я, Сойер. Как раз рядом с тобой. Мальчуган взглянул на Либби и попытался пошутить: – Заждался я тебя, Либби. – Знаю-знаю. – Либби ободряюще улыбнулась Сойеру. – Сейчас я обхвачу тебя руками, вот так. – Девушка прижала к себе спину мальчика и обвила его руками. – Теперь отпусти корень и ухватись за веревку… Ну давай! Я тебя держу. Либби уже показалось, что Сойер так и не решится разжать руки, когда вдруг почувствовала вес тела мальчика. Не дожидаясь объяснений, Сойер обхватил талию Либби ногами, чтобы девушке было не так тяжело его держать. – Давай, Ремингтон! – крикнула Либби. Она заставила себя не смотреть на веревку, прочность которой не внушала ей доверия. Не хотела Либби смотреть и наверх, потому что знала, что расстояние до края обрыва покажется ей раза в два больше, чем на самом деле. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем перед глазами Либби появилась ровная поверхность плато. Она увидела, как Ремингтон отводит Сандауна все дальше. Никогда прежде Либби не наблюдала более приятной картины. – Вот мы и на месте, Сойер, – прошептала девушка, слегка подталкивая мальчугана, помогая ему выбраться. Еще мгновение спустя Либби уже лежала рядом с Сойером, прижимая его к себе и ощущая огромное облегчение. – Никогда больше не пугай меня так, Сойер Диверс. Ты понял? – Не буду. Либби разжала крепкие объятия и села. Рядом с ними опустился на колени Ремингтон. – Ты в порядке, Сойер? – спросил Уокер. Мальчик кивнул. Ремингтон повернулся к Либби. – А ты? – Я – прекрасно. И тогда Ремингтон, крепко обняв Либби, притянул ее к себе и прошептал: – Ты удивительная женщина, Либби Блю. – Он поцеловал ее и добавил: – Давайте поедем домой. 19 – Проклятье! – проревел Нортроп, вчитываясь в телеграмму, которую сжимал в руке. Ураганом вырвался он из своего кабинета и влетел в гостиную, где Анна сидела за рукоделием. – Когда это принесли? – потребовал он объяснений. Она подняла глаза. – Что это, Нортроп? – Не разыгрывайте невинность, Анна. Вам чертовски хорошо известно, что это такое. Это телеграмма от мистера Уокера, и она оказалась спрятав на под ворохом бумаг у меня на столе. Бумаг, которые я положил туда уже много дней назад. Голос женщины превратился в слабый шепот, но она не отвела глаз: – Извините, Нортроп, но я действительно понятия не имею, о чем вы говорите. Может, это принесли, когда я была в саду? Вандерхоф прищурился. Было время, когда он с одного взгляда на жену определял: она что-то скрывает. Когда она утаивала правду, ему было достаточно повысить голос, и испуганная Анна все рассказывала. Но потом… – Пусть будут прокляты все женщины! – выругался Нортроп, имея в виду не только жену, но и Эллен, и Оливию. Он сложил телеграмму пополам, потом снова развернул. Никому не дано переиграть его, Нортропа. Анна ошибается, если думает, что может провести его. И Оливия тоже. Его дочь вернется в этот дом и будет поступать, как подобает его дочери. Ее непослушание уже стоило ему небольшого состояния, которое ушло на оплату услуг детективов. Оно стоило ему целой железной дороги, которую он так отчаянно стремился заполучить. Хуже того, она выставила его на посмешище перед партнерами, хотя они и поступали достаточно благоразумно: никогда не показывали ему, что он им смешон. Нортроп угрожающе покачал пальцем перед самым лицом жены. – Я заставлю мне повиноваться. – Он склонился к жене. Женщина вжалась в кресло, словно испугавшись, что он сейчас ее ударит. Но Нортроп знал куда более изощренные способы испугать Анну, чем простое рукоприкладство. Он сделал еще несколько шагов в направлении жены и протянул ей телеграмму. – Не обманывайте себя, Анна. Оливию найдут, и она пожалеет, что бросила мне вызов. – Он запихнул бумажку в карман. Анна побледнела. – Оставьте ее в покое; Нортроп. Позвольте ей быть счастливой. – Счастливой? – Он едко засмеялся, но это был невеселый смех. – Не хотите ли вы сказать, что я не могу сделать счастливой собственную дочь? В два шага он подлетел вплотную к креслу, где сидела Анна, наклонился и рывком поставил ее на ноги. Схватив жену за плечи, он почувствовал, как она напряглась. – Не хотите ли вы сказать, что я не принес и вам счастья, дорогая Анна? Ее глаза наполнились слезами, но его пальцы все сильнее сжимали ее плечи. Он почувствовал себя победителем, разгорячился, ощутил свою власть и силу. В нем вдруг вспыхнуло вожделение. Сейчас он утащит ее в спальню и преподаст ей урок, покажет, в чем должна находить счастье порядочная жена. – Нортроп, – она посмотрела ему прямо в глаза, не пытаясь вырваться, слезы исчезли из глаз, голос звучал тихо, но твердо: – Отпустите меня. Вы делаете мне больно. Он поразился, почувствовав отпор с ее стороны. Это было совершенно не похоже на Анну. Удивляясь самому себе, Нортроп отпустил ее руки. Она мгновенно отступила на шаг назад. – Спокойной ночи, Нортроп. – С невозмутимым видом Анна элегантно подхватила корзиночку с рукоделием. – Не приходите сегодня в мою спальню. У меня ужасно болит голова, и я засну, прежде чем вы закончите дела. Не приходить к ней в спальню? Вандерхоф поверить не мог, что она отважилась заявить ему такое. Если он захочет ее, ничто его не остановит, и он пойдет к ней в комнату! Он будет делать, что пожелает, в собственном доме и с собственной женой! Это его право. А ее обязанность состоит в том, чтобы делать то, что он прикажет и когда прикажет. Однако желание заняться любовью с женой у него почему-то пропало. В другой раз, может быть, он все-таки преподаст столь необходимый урок, но не сегодня ночью. Ремингтон, Либби и Сойер отправились в лагерь пастухов рано утром через несколько дней после падения Сойера. Пит Фишер согласился присмотреть за домом, доить Мелли и кормить Мисти и щеков. Они ехали верхом на лошадях, навьюченных тюками с продуктами для пастухов. Ремингтон настоялся том, что нога уже позволяет ему выдержать эту поездку, но к концу дня Либби, посмотрев на Уокера заметила, что на его лице отражается боль. Она знала, что сам он никогда не предложит остановиться для ночевки. Он скажет, что надо ехать дальше, чтобы попытаться добраться до лагеря до ночи. Однако Либби сомневалась, что им это удастся. Она ездила к пастухам почти месяц назад, и отара наверняка ушла сейчас дальше на север или на восток. Приняв решение, Либби натянула вожжи и остановила Лайтнинга. – Думаю, нам лучше остановиться здесь на ночь. – Долго ли еще ехать? – спросил Ремингтон, останавливаясь рядом с ней. – Часов пять, не меньше. Нам не добраться до наступления ночи. Я совершенно не хочу пытаться разыскивать Мак-Грегора в темноте, даже при полной луне. Ремингтон огляделся по сторонам и указал на полянку недалеко от дороги. – Похоже, здесь есть неплохое местечко, чтобы разбить лагерь. Либби кивнула и направила лошадь вперед, прокладывая путь по пологому склону холма, который они выбрали для ночлега. Выехав на поляну, девушка спешилась. С одной стороны стоянка оказалась под защитой обветренной скалистой стены, с другой стороны перед ними открывался прекрасный вид на долину внизу. Легкими привычными движениями Либби расседлала Лайтнинга. Краешком глаза она заметила, что, слезая с седла, Ремингтон постарался не ступать на раненую ногу и сморщился, потирая бедро. Ей не следовало позволять ему ехать, подумала Либби. Она должна была одна отправиться к пастухам. Представив, какой спор разразился бы, попытайся она сказать, что он не может с ней ехать, Либби только покачала головой. Решимости ему не занимать. Причем Либби предполагала, что это качество было одним из тех, что она так в нем любила. Вытаскивая две банки консервированных бобов из седельной сумки, Либби припомнила события шестинедельной давности, которые волшебным образом изменили всю ее жизнь. «Неужели любовь вот так приходит к каждому? – размышляла девушка. – Неужели она застает человека врасплох, являясь почти помимо его воли? Неужели она заставляет забыть обо всем?» Именно так случилось с ней. Это оказалось великолепным открытием, чудом – она узнала, что может испытывать такие удивительные чувства! Даже Ремингтон, пожалуй, не в состоянии понять, как это удивительно! Она посмотрела через поляну и увидела, что Ремингтон и Сойер распрягают лошадей и отпускают их попастись на травке. Может, настанет день, и она решится обо всем рассказать Ремингтону. Может, однажды она сумеет поведать ему об отце и матери, о девушке по имени Оливия Вандерхоф, которой больше не существует. И о том, как он научил ее, Либби, верить и любить. Может, однажды… но не теперь. Ей не хотелось отравлять прелесть момента воспоминаниями о прошедшей боли. Опустилась ночь, полная луна взошла на востоке над горами, а небо усыпали мерцающие звезды. Ремингтон лежал на земле, закинув руку за голову. Ему, пожалуй, никогда не приходилось видеть такой великолепный небесный свод. Уокер смотрел на звезды, и ему казалось, что в этом мире нет ничего невозможного. Давным-давно, когда ему было лет семь, они разбили с отцом такой же вот лагерь под звездным небом. Прошло месяца два после возвращения Джефферсона домой с войны, и Ремингтон очень радовался прогулке с отцом. Он не многое помнил отчетливо из той ночи: сладкий аромат жасмина и кваканье лягушек, медовый пирог, испеченный для него Наоми, их кухаркой, слегка прелый запах брезентового тента, который отец натянул на случай, если пойдет дождь. Каким худым был тогда его отец! С какой грустью в глазах Джефферсон осмотрел «Солнечную долину» и сказал, что дом нуждается в покраске! Ремингтон сожалел о том, что не провел с отцом гораздо больше таких ночей. Он сожалеет о том, что не дал отцу почувствовать, как сильно любит его. Они провели вместе так мало времени, и ни одной минуты из прошлого невозможно теперь вернуть. Он не допустит такой же ошибки с Либби. Он хочет каждое утро говорить ей, как любит ее. Он хочет повторять ей каждый вечер, как много она для него значит. Как только он все уладит с Нортропом, он будет свободен, чтобы так и поступать. Он будет свободен, чтобы сделать ее своей женой, обнимать и любить ее, наблюдать, как в ней потихонечку растет их ребенок, а может, чтобы ускользнуть прочь из дома и лежать вместе с ней под звездами в такую же летнюю ночь, как сейчас. Ремингтон повернулся и посмотрел на девушку. Она спала, лежа на боку, подложив под голову руку и подтянув к груди колени. Слабый лунный свет ласкал ее лицо, сделав незаметными веснушки на носу. Беспокойство, которое так часто светилось в ее взгляде, исчезло без следа. Ее розовато-золотистые волосы казались посыпанными серебряной лунной пылью. Из косы выбились несколько прядок, их кудряшки спускались на ухо и на лицо Либби. «Боже, как же она прекрасна!» Ему страстно хотелось обнять Либби, притянуть к себе, укрыть от ночной прохлады. Ему хотелось крепко обнять и защитить девушку. Ему хотелось подарить ей свою любовь. Плоть Ремингтона в одно мгновение обжег огонь страстного желания. Он не сомневался, что она с радостью примет его любовь. Ее глаза уже не раз говорили ему об этом. Он видел ее желание, ее страсть. Ее любовь… Именно из-за этого он не мог сейчас овладеть ею. И не только потому, что она его любит, но и потому, что он любит ее. Он хотел, чтобы у них все было так, как положено. Он не желал, чтобы над ними нависала мрачная тень Нортропа. Либби открыла глаза и поймала его взгляд, словно почувствовав, что он наблюдает за ней. Легкая улыбка появилась на ее лице. «Как соблазнительно выглядят ее губы, – понял вдруг Ремингтон, – словно специально созданные для поцелуев». Не в силах удержаться, он вытянул руку и привлек девушку к себе. Она охотно поддалась, скользнув по расстеленному на траве одеялу, перебравшись к нему со своей «постели». Так они лежали, прижавшись друг к другу не раздеваясь, и ее голова покоилась у него на плече. – О чем ты думал? – прошептала Либби. – Я думал, какая ты красивая. Она приподняла голову так, что ее губы оказались всего в нескольких сантиметрах от его рта. – Я никогда не мечтала быть красивой. До тех пор, пока не встретила тебя. – Она легко выдохнула, словно вздохнула о чем-то. – Ты заставил меня позабыть о страхах, Ремингтон. Даже за одно это я буду вечно тебя любить. Его губы нашли ее рот. – Тебе не нужно больше бояться, Либби. Никогда. Я обещаю тебе. Потом он приник к ней горячим поцелуем и мысленно поклялся никогда не нарушать своего слова. 20 Алистер Мак-Грегор понравился Ремингтону с той самой минуты, когда они обменялись рукопожатиями. Лицо невысокого коренастого Мак-Грего-ра было обожжено солнцем и загрубело от многих лет работы на воздухе, его темные волосы посеребрила седина, но хватка шотландца оставалась железной. У него был честный, открытый взгляд. – Значит, вы все еще здесь, мистер Уокер, – сказал Мак-Грегор. – Я думал, вы уехали, как только зажила нога. Могло показаться, что эти слова произносит привередливый отец. – Нет, – ответил Ремингтон. – Я собираюсь остаться. – Ах вот как? А почему это, могу я спросить? Ремингтон взглянул на Либби и снова повернулся к Мак-Грегору. – Я попросил мисс Блю стать моей женой. С совершенно не изменившимся выражением лица Мак-Грегор повернулся к Либби. – И ты сказала «да», девочка? Она кивнула. – Не скажешь ли мне почему? – Потому что я люблю его, Мак-Грегор. Едва заметная улыбка тронула губы пастуха. – Тогда я рад за тебя. Значит, сегодня вечером нам есть что отметить. Можете вы мне сказать, когда будет заключен сей благословенный союз? Ремингтон обнял Либби за плечи. – У меня есть дела на Востоке, которые я должен завершить, но, надеюсь, это займет не более двух недель. И я с первым же поездом, отправляющимся на Запад, примчусь сюда. Мы поженимся, как только я вернусь. – Это добрые новости. Я мечтал увидеть эту девочку счастливой. И, похоже, вы смогли принести ей счастье. Присядьте, отдохните, а заодно расскажите мне о себе, мистер Уокер. За несколько минут Ремингтон рассказал шотландцу все, что мог сообщить о себе, и закончил словами: – Я с радостью выслушаю предложения, что я могу сделать, чтобы помочь Либби. Как мне сделать так, чтобы ранчо «Блю Спрингс» стало лучшим овцеводческим ранчо в здешних местах? – Для начала вы могли бы покончить с этим трусливым воришкой, что таскает наших овец, – нахмурившись, сказал Мак-Грегор. – В этом году у нас идет какая-то полоса невезения. Придется потратить немало времени, чтобы все изменить и придать новые силы «Блю Спрингс». Мак-Грегору не было необходимости объяснять, кто такой «трусливый воришка». Ремингтон знал это. Мак-Грегор улыбнулся и повернулся к Либби. – Но сейчас не время для таких разговоров. Рональд будет рад выслушать твою новость, девочка. Он не простит нам промедления. Хозяйка магазина в Пайн Стейшн лишь мельком взглянула на фотографию и вернула ее Гилу О’Рейли. – Да, я его видела. Он был у меня в магазине не больше недели назад. Стоял как раз на том месте, где стоите сейчас вы. – Она вскинула подбородок, ее лицо выражало полнейшее неодобрение. – Я не удивлюсь, если узнаю, что у мистера Уокера неприятности с законом. Вы поэтому здесь? – Нет, мадам, вовсе нет. Мистер Уокер – мой друг. – О’Рейли дружелюбно улыбнулся. – Вас не затруднит сказать, где я могу его отыскать? – Он живет на ранчо «Блю Спрингс». И одному Богу известно, что он там делает. – Женщина прищелкнула языком. – И она, и мальчик живут с ним под одной крышей! Это отвратительно. Совершенно отвратительно! Вот в чем дело. О’Рейли ничего не предпринял, чтобы остановить этот поток выплеснувшейся на него информации. Пока у миссис Джонас есть настроение поговорить, он не станет мешать ей это сделать. – Какой стыд! – Женщина покачала головой. – Либби Блю следовало продать ранчо после смерти тетки. Не дело молодой незамужней женщине жить одной, без другой женщины в доме, тем более что на нее работает столько мужчин! Не то чтобы в последнее время у нее было слишком уж много работников, конечно, ну так ведь она переживает тяжелые времена. – Хозяйка магазина сжала вдруг губы, словно надкусила лимон. – И уж ей меня не провести: ни за что не поверю, что мистер Уокер на нее работает. Мне говорили, он живет прямо в ее доме. Не во времянке, видите ли, а прямо в одном доме с ней! И Бог весть, чем они там занимаются! О’Рейли покачал головой и что-то промычал в знак согласия. – Вот так, – женщина напряженно выпрямилась за прилавком, – понимаете теперь, почему я невысокого мнения о вашем приятеле. – Понимаю, мадам, я посмотрю, что смогу сделать, чтобы вырвать его из объятий этой кокотки. – Он снова улыбнулся хозяйке магазина. – А сейчас, если вы будете так добры и расскажете мне, как найти это ранчо, я отправлюсь в путь. Через несколько минут О’Рейли стремительной походкой вышел из магазина. Если предчувствие не обманывало его – а обычно нюх его не подводил, – он нашел не только Ремингтона Уокера, но и пропавшую дочь Нортропа Вандерхофа. Однако Ремингтон нашел ее первым. Так почему же он отправил Вандерхофу такую телеграмму? Из того, что успел разузнать О’Рейли, следовало, что Ремингтон находится в этих местах уже месяца два, не меньше. Не вчера же он обнаружил Оливию Вандерхоф! Но, может быть, эта женщина, Либби Блю, вовсе не дочь Вандерхофа? А если это все-таки она, почему Уокер хранит молчание? О’Рейли сел в маленькую черную коляску с откидным верхом, которую нанял в Бойз-Сити. Устроившись на маленьком диванчике, О’Рейли поднял вожжи и, цокнув языком, пустился в путь вниз по дороге в направлении ранчо «Блю Спрингс», сгорая от любопытства. Ремингтон задумчиво наморщил лоб, слушая пояснения Мак-Грегора по поводу разведения овец на местных ранчо. Сейчас он не мог с уверенностью сказать, хватит ли ему денег от продажи дома и остального имущества, чтобы рассчитаться с Вандерхофом и в то же время получить необходимые средства для восстановления ранчо «Блю Спрингс». Он обещал Либби, что позаботится о ней, и был полон решимости сдержать слово. – Тедди! – Крик Либби привлек внимание Ремингтона. Она стояла на противоположном конце поляны, там, где паслись овцы. Шляпа соскочила с головы и болталась за спиной на кожаном шнурке. Девушка свистнула и вытянула руку. Собака бросилась в направлении, указанном Либби. Ремингтон проследил взглядом за черным колли, мчащимся в сторону горы вслед за несколькими непослушными овечками. Тедди носился туда-сюда, собирая их в кучу, подталкивая так, чтобы они спускались со склона холма, но не разбегались в разные стороны. Движения пса были точными и очень быстрыми. Когда отбившиеся овцы присоединились к отаре, Ремингтон снова посмотрел на Либби. Она хвалила пса, но Ремингтон молча восхищался самой девушкой. Какими нелегкими должны были быть для нее прошедшие годы. Она выросла в достатке и роскоши. Каждое ее бальное платье стоило столько, что этих денег хватило бы, пожалуй, чтобы целый год, а то и два платить пастуху. Как много трудностей и неприятностей, должно быть, встретилось ей на пути! И вот после стольких лет она превратилась в женщину, которую видел сейчас перед собой Ремингтон, – умную, независимую, решительную. Ее отец пришел бы в ужас, если бы увидел сейчас свою дочь! Эта мысль заставила его улыбнуться. Ремингтон уже привык видеть Либби в брюках и сапогах, с волосами, заплетенным в простую тяжелую косу, с болтающейся за спиной широкополой шляпой. Будь проклят Нортроп Вандерхоф и все нью-йоркские жители вместе с ним! Она была очаровательной сама по себе! Видит Бог, он сделает все, чтобы уберечь и защитить ее. Он будет любить ее до самой смерти и даже после смерти. Это не вызывало у Ремингтона ни малейшего сомнения. Словно прочитав его мысли, Либби посмотрела вперед, и их взгляды встретились. Она улыбнулась, поняв, что Ремингтон наблюдает за ней. Даже через поляну, несмотря на разделяющее их расстояние, Ремингтон видел доверие и любовь, сияющую в ее глазах. Страх пронзил его душу. Если Либби когда-нибудь узнает, что привело его в эти края… Он отогнал неприятные мысли и улыбнулся в ответ на ее улыбку. В тот момент, когда он полюбил Либби, он стал другим человеком. Ей не нужно знать, почему он приехал в «Блю Спрингс». Это не имело значения. Важно только будущее. Его будущее с Либби. Пит Фишер уселся верхом на ломовую лошадь. Она плелась тяжелым шагом, и мысли Пита бесцельно переходили с одного на другое, словно в такт движениям лошади. После длинного дня в поле Пит чувствовал ужасную усталость. Осталось только подоить корову и покормить собаку и щенков. А потом он сможет отправиться домой, сесть поужинать и сказать, что еще один день остался позади. Конечно, завтра утром еще до восхода солнца он вернется в «Блю Спрингс» и снова сделает все то же самое, но это не угнетало Фишера. Он слишком многим обязан Либби Блю, многим обязан ее тетушке. Без воды, которая идет из родников на земле ранчо «Блю Спрингс», у Фишера вообще не было бы фермы. Он знал, что, если ранчо Либби завладеет Бэвенс, ручей пересохнет раньше, чем опустеет бочонок сидра. После знакомства с Ремингтоном Уокером Фишер решил, что можно больше не беспокоиться из-за Бэвенса. Ремингтон, похоже, такой человек, который редко терпит неудачу в том, что задумывает сделать. После того, как Ремингтон и Либби поженятся, Бэвенс больше не сможет причинять зло ранчо «Блю Спрингс». Пит готов был спорить на свою ферму, что так и будет. – Посмотри-ка, до чего я додумался, – пробормотал он себе под нос. – Готов ферму на кон поставить! Фишер перевалил за горный хребет и увидел перед собой крыши главного дома и хозяйственных построек ранчо «Блю Спрингс». Одновременно до слуха Пита долетел тревожный лай собаки – что-то, видимо, случилось. Пит пришпорил лошадь, заставляя ее перейти на тряскую рысь. Спустившись с горы, Фишер въехал в заросли деревьев. Именно в этот момент он различил в просвете фигуру мужчины, покидающего дом. – Эй! – закричал Пит. Незнакомец оглянулся через плечо, прыгнул в повозку и, стегнув кнутом лошадь, пустил ее в галоп, почти мгновенно исчезнув за углом дома. Пит пришпорил лошадку, хотя прекрасно понимал, что это бесполезно: повозка непрошеного гостя уже скрылась из виду. Фишер вернулся во двор. Мисти, закрытая в сарае, продолжала надрываться от лая. Спрыгнув с седла, Пит распахнул дверь сарая. – Спокойно, Мисти! – приказал он, надеясь, что собака узнает его голос, и она действительно подчинилась. Пит наклонился и потрепал ее по голове. – Пойдем. Давай посмотрим, что он здесь искал. Пит обошел весь дом, но обнаружил, что все в полном порядке, только сломан замок задней двери. Он, конечно, не знал, украдено что-нибудь или нет. Но Фишер ни секунды не сомневался, что в деле замешан Бэвенс. Он не мог даже представить, насколько ошибался. Костер почти догорел и Ремингтон уже задремал, когда вдруг раздался громкий собачий лай. Уокер и Либби мгновенно вскочили. Обменявшись быстрыми взглядами, они схватились за винтовки. Луна медленно выкатывалась из-за горного хребта на востоке, пастбище озарилось бледным серебристым светом, но Ремингтон, двигаясь вперед, не видел ничего, кроме овец и деревьев. Вдруг одновременно со звонким лаем и блеянием раздался незнакомый звук, от которого, как показалось Ремингтону, у него волоски на коже встали дыбом. Либби неожиданно бросилась вперед мимо Ремингтона. – Подожди! – закричал он, но она даже не замедлила бег. Уокер бросился вслед за девушкой. Овцы расступились перед ними, словно вода перед носом корабля. С другого края поляны бежал Мак-Грегор. Ночную тьму разорвал еще один душераздирающий крик, и Либби, резко остановившись, вскинула винтовку и прицелилась. Ремингтон взглянул по направлению ствола ружья девушки. Хотя ему никогда не приходилось прежде видеть кугуара, он сразу узнал животное, склонившееся над мертвой овцой. Ремингтон слышал рассказы о страшном царе гор американского Запада. Теперь он убедился, что эти истории были чистой правдой. Собаки бросились на хищника, который отбивался мощными лапами, нанося точные удары. Одновременно раздался еще один грозный протестующий рык. – Тедди, назад! – закричала Либби, обращаясь к самому настойчивому псу. Но Тедди не слушался. Снова и снова колли бросался вперед и каждый раз едва уворачивался от смертоносных когтей гигантской кошки. – Тедди, назад! Ты мешаешь мне! Почувствовав, что Либби боится за собаку, Ремингтон сам вскинул винтовку, закрыл один глаз и прицелился. Подождав, пока Тедди бросится вперед, а потом вновь отскочит, Ремингтон выстрелил. Выстрел оказался абсолютно точен. Горный лев с ревом свалился на бок. Тедди перестал лаять и подобрался вперед, с подозрением принюхиваясь. Ремингтон прекрасно понимал поведение пса: не расслабляться до тех пор, пока не убедишься, что враг мертв. Уокер медленно двинулся вперед, пока не приблизился к горному льву. Он ткнул его стволом винтовки, потом, схватив, за холку, приподнял голову зверя и снова уронил ее на землю. Убедившись, что опасность миновала, Ремингтон обернулся. Либби уже опустилась на колени, обхватив за шею Тедди и еще одного пса. Взгляд девушки был прикован к овце, лежащей у левой ноги Ремингтона. Из ее разодранного горла ярко-красной струйкой текла кровь. Либби посмотрела на Ремингтона, и он заметил лунный свет, отражающийся в ее глазах. – Жизнь в этих местах – такая хрупкая вещь, – тихо сказала она. – Жизнь везде хрупкая вещь. Либби. – Он опустился рядом с ней на колени. Девушка прижалась головой к плечу Ремингтона. – Иногда мне кажется, у меня не хватит сил, чтобы справиться со всем этим. Он пальцем приподнял ее подбородок и заставил взглянуть на себя. – Ты самая сильная из женщин, каких я когда-либо встречал, Либби. – Ремингтон поцеловал ее в лоб. – Никогда не сомневайся в себе. Она помолчала несколько мгновений и только потом сказала: – Я не буду сомневаться, Ремингтон. До тех пор, пока ты со мной. – Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Либби смотрела на Ремингтона и невольно думала о том, что он вовсе не какой-то слабак с Востока, как она решила в тот день, когда подстрелила его. Этот человек одним выстрелом мог уложить горного льва. Этот человек не проявлял страха даже в самых опасных ситуациях. «Кто же ты на самом деле, Ремингтон Уокер?» Мысль оказалась неожиданной, внезапной, но очень важной. Он может быть любящим, страстным, упрямым, вызывающим раздражение, нежным. У него удивительный смех и улыбка, от которой замирает сердце. Он, без сомнения, джентльмен и деловой человек, со своим стилем и шармом, и все-таки запросто может взяться доить корову, готовить завтрак на простой кухне и помогать строить курятник. Кто же он на самом деле? Как мало они говорили о прошлом! Она знала, почему хранит молчание, но что за причины заставляли молчать его? Были ли у него какие-то собственные секреты? Либби отбросила все вопросы и сомнения, как только они возникли. Ей нужно было знать только одно: он ее любит. А она любит его. Все остальное сейчас неважно. И никогда ничего не будет значить. Так сказала себе Либби. 21 Усталые и грязные, Ремингтон и Либби вернулись на ранчо четыре дня спустя. Сойер упросил Либби позволить ему остаться с пастухами на несколько недель, и, поскольку Мак-Грегор не возражал, Либби разрешила. Ремингтон мог бы сказать, что он против, но он все равно планировал нанять парочку работников еще до своего отъезда в Нью-Йорк. Он только не хотел, чтобы Либби оставалась на ранчо одна, пока он в отъезде. Длинные тени бежали впереди них, когда они въехали наконец во двор ранчо «Блю Спрингс». Ремингтон как раз заметил черную ломовую лошадку Пита Фишера, когда из сарая с ведром, полным молока, появился сам Пит. – Рад снова вас видеть, – поприветствовал он прибывших и поставил ведро на землю. Подойдя к молодым людям, Фишер сдернул шляпу и вытер пот со лба. – Никаких неприятностей по дороге и в лагере не было? – Не было, – ответил Ремингтон, догадавшись по выражению лица соседа, что тот не может похвастаться тем же. – А тут? – Да вот не уверен. Ремингтон спешился. – Что ты имеешь в виду? – Кто-то проник в дом. Насколько могу судить, ничего не пропало. Я бы, конечно, постарался поймать нахала, но он уже уходил, когда я приехал. – Это был Бэвенс? – спросила Либби, соскакивая с седла. – Нет, не Бэвенс. Хотя я не слишком хорошо рассмотрел его лицо. Кто-то незнакомый, насколько я успел заметить. На нем была шляпа, низко надвинутая на лоб, и он сбежал, как только меня заметил. – Пит пожал плечами. – Я никак не мог его поймать. Ремингтон взглянул на Либби. – Лучше пойди в дом и проверь, за чем он там охотился. Либби ушла, а Уокер снова повернулся к Питу и спросил: – Может, это просто бродяга искал что-нибудь поесть? – Вряд ли. Никогда не видел бродяг, разъезжающих по здешним местам в кабриолетах. – В кабриолетах? – пробормотал Ремингтон. Странный выбор средства передвижения для человека, собирающегося проникнуть в чужой дом. Он совершенно не сомневался: ни сам Бэвенс, ни кто-либо из его парней не станут разъезжать в кабриолете, собираясь вломиться в чужой дом. Пит потянул шляпу за широкие поля. – Ну, я поеду, пожалуй, домой. Лайнет, уже приготовила ужин. – Он показал на ведерко с молоком. – Я подоил корову и покормил всю живность. Собак тоже. – Спасибо, Пит. Мы очень благодарны за твою помощь. – Не за что, Либби сделала бы для меня то же самое, попроси я ее. Мы всегда были хорошими соседями. Аманда была самой сутью этой земли, и Либби очень на нее похожа. Так что всегда рад вам помочь. Только дайте знать, когда я снова понадоблюсь. – Мы так и сделаем. Ремингтон подождал, пока фермер сел верхом на лошадь и поехал прочь, потом поднял ведерко с молоком и понес его в дом. Либби стояла в кухне, уперев руки в бока. Она наморщила лоб и глубоко задумалась. – Ничего… – пробормотала Либби. – Невозможно даже определить, что здесь кто-то был. Я проверила все ценности. Ничего не пропало! Из кухни, кажется, тоже. – Либби повернулась к Ремингтону. – Почему кто-то забрался в дом и ничего не взял? Пит сказал, что он уже уходил, так что не похоже, чтобы его просто спугнули. Что ему было нужно? – Не знаю. – Ремингтон положил руку Либби на плечо и осмотрел комнату. – Но мне это не нравится. Нортроп смотрел на телеграмму, которую сжимал в руке. Она была датирована 25 июня 1890 года, то есть отправлена три дня назад. Он много раз перечитывал это сообщение с того самого момента, как его доставили, и каждый раз получал от этого все больше удовольствия. Завтра он сядет в поезд, отправляющийся в Айдахо. Наконец-то Нортроп ощутил сладостный вкус победы. Глаза Вандерхофа вновь пробежали по телеграмме, выхватив из нее самое важное: «…Обнаружил не только мистера Уокера, но и вашу дочь… остаюсь в Вейзере, штат Айдахо, до вашего приезда… пришлите указания на адрес «Вейзер-отеля»… Гил О’Рейли». Нортроп сложил телеграмму и убрал ее в нагрудный карман. Сегодня за ужином он объявит об этой новости Анне и насладится ее жалким видом. Хор сверчков наполнил ночную темноту, набросившую свое покрывало на «Блю Спрингс». Скрестив на груди руки, Либби стояла у окна спальни и смотрела в сторону летнего домика, стараясь не обращать внимания на мрачноватые предчувствия. Кто-то был в ее комнате. Кто-то рылся в ее вещах. Она не могла найти точных доказательств этого, но чувствовала, что не ошибается. Не только потому, что Пит Фишер увидел, как уезжает этот человек, но и из-за какой-то непонятной ауры, наполнившей весь дом и ее комнату. Она понимала, что здесь действительно что-то произошло, и боялась этого. Ей очень не понравилось, когда Ремингтон ушел ночевать в летний домик. Она хотела попросить его остаться с ней, готова была умолять его не покидать ее. «Какая разница в конце концов?» – хотелось спросить ей у Ремингтона. Они ведь провели несколько ночей рядом, когда ездили к пастухам. Что бы изменилось теперь, останься он с ней в одном доме? Но Либби не стала его ни о чем просить, потому что начала понимать: для него очень важно, чтобы они поженились, прежде чем он сделает ее своей. Останься он в доме, где не было Сойера, присутствие которого сдерживало их обоих, Либби не сомневалась, что сама пошла бы в его спальню и легла с ним в постель. Но, возможно, она очень пожалела бы об этом потом, ведь Ремингтон не желает отступать от своих принципов. Но, Боже, как же ей его не хватало! Либби так привыкла чувствовать обнимающую ее руку Ремингтона. Она привыкла, что он прижимает ее к себе в прохладные ночные часы. Она даже привыкла к ощущению страстной истомы и неудовлетворенного желания, которые вызывали эти сонные объятия. Эти страдания имели смысл хотя бы ради того, чтобы быть рядом с ним. Странная тяжесть, какое-то мрачное беспокойство сжали ей сердце. Она вспомнила, что те же неприятные предчувствия охватывали ее не раз прежде, когда она понимала, что скоро ее вновь обнаружат и ей придется срочно бежать, скрываться и прятаться. Это чувство не посещало ее уже много лет, и все-таки она его не забыла: похоже на ощущение голода на рассвете или настойчивое желание зевнуть, когда хочется спать. С той только разницей, что много лет назад она могла еще убежать. У нее осталась возможность найти новое место и спрятаться. Но она больше не хотела убегать. Как бы ни велика оказалась опасность, она больше не побежит! Либби закрыла окно, опустила шторы и повернулась. Наверное, уже в двадцатый раз она обвела комнату взглядом, пытаясь найти разгадку, понять, чего же здесь не хватает, но снова убедилась, что все осталось на своих местах. Почему же тогда этот чужак проник сюда? Зачем, если не ради того, чтобы украсть что-то ценное, действительно дорогостоящее или просто памятное? Все дорогие картины Аманды были на своих местах. Монеты в глиняном горшке не тронуты. В комоде все лежало, как и прежде. Можно было подумать, что здесь никогда никого не было! И все-таки он был здесь. Она все еще чувствовала его присутствие и боялась того, что это могло означать. Прислонившись к стене летнего домика, Ремингтон видел, как Либби захлопнула окно своей спальни, как упали шторы и скрыли девушку от его взора. Он выдохнул, только сейчас поняв, что стоял затаив дыхание. Ему пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы покинуть дом. Он знал, что Либби хотела попросить его остаться, и радовался, что она не сделала этого. Ремингтон вовсе не был уверен, что смог бы отказаться. Может, ему стоит выбросить из головы поездку в Нью-Йорк? Может, не следует возвращать Вандерхофу его деньги? Может, нужно прямо сейчас жениться на Либби? Какая в конце концов разница? Ремингтон окинул взглядом залитый лунным светом пейзаж, пытаясь обнаружить хоть какие-то перемены, доказывающие, что что-то пропало. «Так какая в конце концов разница?» – снова спросил он себя. Он не мог однозначно ответить на этот вопрос. Просто Ремингтон ни секунды не сомневался, что должен отделаться от денег Вандерхофа, прежде чем женится на Либби. Он не желал быть должным Нортропу ни цента, когда будет впервые заниматься любовью с Либби. Любить Либби… Он так много раз представлял себе это, что ему почти казалось, что все уже произошло на самом деле. Он ясно видел ее розовато-золотистые волосы, разметавшиеся по подушке, видел ее груди совершенной формы – маленькие, округлые и упругие. Видел изгибы ее тонкой талии и стройных бедер, матовый тон ее кожи и длинные ноги. Он словно наяву ощущал желание в ее поцелуях, видел, какой огонь страсти горит в ее светло-зеленых глазах. Ремингтон выругался, оттолкнулся от стены и широкими шагами направился в летний домик. Он никогда не был монахом и уже давно познал благосклонность прекрасного пола. Но никогда мысли о женщине не захватывали его так, как мечты о Либби. Он понимал, что болен ею, и сердился на это. Ему необходимо сохранять четкость мысли и ясную голову, если он собирается защитить Либби. Не следует предаваться мечтаниям о том, как замечательно ощутить ее тело под своим, если он думает охранять ее покой. Ремингтон снова выругался и обвел взглядом черные тени деревьев, окружающих дом и двор. В непроглядной темноте невозможно было что-либо различить. Этот человек мог оказаться совсем рядом даже сейчас. Как только они наймут новых работников, он первым делом прикажет проредить деревья, чтобы не заметить приближающуюся опасность было невозможно. Ремингтон почувствовал какую-то необъяснимую тяжесть на душе. Кто-то побывал в «Блю Спрингс», пока их не было дома. Кто-то проник в дом. Почему? Что искал этот человек? И кто это был? Наиболее вероятным подозреваемым оставался Тимоти Бэвенс, хотя Пит и утверждал, что это был не он. Ремингтон надеялся, что Пит ошибся. Надеялся, что во вторжении виноват Бэвенс, потому что в противном случае… Ремингтон решительно сжал губы и снова посмотрел в сторону дома. В комнате Либби все еще горел свет, и Ремингтон подумал, что ей, пожалуй, не спится, как и ему. Потом он опустился на скамейку рядом с летним домиком, положил винтовку на колени и, вглядываясь в темноту ночи, приготовился охранять Либби. Анне казалось, что ее глаза засыпаны перцем. После того, как Нортроп покинул ее комнату с отвратительной победной улыбкой на губах, она плакала до тех пор, пока слезы постепенно не высохли сами собой. Она чувствовала себя опустошенной и словно избитой. Он нашел ее. Он нашел Оливию и завтра отправляется за ней! Он поедет и заберет ее назад – заковав в цепи, если понадобится, – и только Бог знает, что может случиться потом. Еще только вчера Анна предполагала, что удастся освободиться от Нортропа. Победа дочери подарила ей надежду. Надежду на что? У нее не было собственных денег, не было другой семьи, некуда было пойти. Она провела всю жизнь, прислушиваясь к словам мужа и удовлетворяя его малейшие желания, отвечая на его малейшую прихоть. Откровенно говоря, единственное, что она умела в этой жизни, – это быть женой Нортропа Вандерхофа. Анна откинула покрывало и села в кровати. Как жаль, что уже так поздно! Ей хотелось принять ванну и попытаться смыть с кожи прикосновения Нортропа. Она хотела освободиться от его ощущения и его запаха. Сев на пол, она заглянула под кровать и вытащила большую коробку. Сняв крышку, Анна смотрела на желтое платье, все еще завернутое в тонкую бумагу. На короткое время она поверила, что сможет надеть этот наряд. На короткое время она поверила, что сможет бросить Нортропу вызов. Ей снова захотелось плакать, но слез больше не было. Они высохли, словно колодец в засуху. Высохла ее душа, готовая умчаться вдаль с первым порывом ветра. Анна наклонилась и спрятала лицо в складки желтого платья. – Беги, Оливия! Пожалуйста, беги! – Она перешла на шепот: – Боже, помоги ей! И все-таки отчаяние победило веру. Анна не могла найти в себе сил, чтобы поверить, что Бог услышит ее мольбы. 22 Горячее летнее солнце стояло прямо над головой, когда. Ремингтон направил Сандауна во владения Бэвенса. Трехэтажный беленый дом, построенный прямо у подножия горы, был виден издалека. Уокер подозревал, что так же легко можно заметить и путника, и не сомневался, что за ним уже наблюдают. Дом Бэвенса стоял в просторной долине, окруженной со всех сторон горами, поросшими густым лесом. По самому центру долины, рассекая ее пополам, бежала веселая речушка Блю-Крик. В высокой желто-зеленой траве мирно паслись пятнистые коровы и быки. Живописный пейзаж, казалось, сошел с картины художника. Когда Ремингтон приблизился к дому и хозяйственным постройкам, на высокой веранде, идущей вдоль двух стен дома, показался Бэвенс. Ремингтон направил Сандауна на тропинку, подъехал к самому крыльцу под крышей и остановился, но не стал спешиваться. Вместо этого он только слегка сдвинул на затылок шляпу так, чтобы Бэвенс мог видеть его глаза. Он хотел быть совершенно уверен в том, что этот человек поймет, что собирается сказать ему Ремингтон. Бэвенс заговорил первым: – Странно видеть вас здесь, Уокер. – Я решил, что пришло время нанести вам визит. – Уголком глаза Ремингтон заметил, как из сарая вышли двое мужчин и остановились у ограды загона, наблюдая и прислушиваясь. – Хочу попросить вас о помощи. – Меня о помощи? – Бэвенс был явно удивлен. – Да. Вам известно, что мисс Блю в этом году переживала не самые лучшие времена, но в последнее время это, кажется, перешло всякие границы. Лицо Бэвенса помрачнело. – А какое это имеет отношение ко мне? – Никакого. – Ремингтон облокотился на луку седла. – …Надеюсь. – Он на секунду замолчал и продолжил: – Просто я подумал, что вы могли бы последить за чужаками, бродягами. Сами знаете, кого я имею в виду. Тех, от кого одни неприятности. – Что-то вы проявляете слишком большой личный интерес к ранчо мисс Блю. – Это потому, что скоро оно станет и моим ранчо. Мы с мисс Блю собираемся пожениться, – из его голоса полностью исчезли нотки вежливости. – И я намерен защищать как ее саму, так и нашу собственность. Я не собираюсь больше мириться с загадочными исчезновениями наших овец, шерсть, сложенная под навесом, никогда больше не будет загораться посреди ночи. Испуганные лошади не будут бросаться и нестись по дороге от Пайн Стейшн. И я не потерплю, чтобы кто-то разносил лживые слухи о моей жене. Кто бы ни стоял за неприятностями, что переживала в прошлом моя жена, лучше ему остановиться, иначе он будет иметь дело со мной. Бэвенс сжал кулаки, лицо его покраснело от злости. – В чем это вы меня обвиняете, Уокер? Ремингтон удивленно вскинул бровь, изображая полное простодушие. – Я ни в чем вас не обвиняю. Просто хочу поделиться планами, как с соседом. – Ага, прекрасно, можете рассказать это кому другому. Для меня эта болтовня лишена смысла. Ремингтон выпрямился в седле. – Похоже, мне пора возвращаться в «Блюю Спрингс». Там ужасно много работы. Слишком много для одного человека, честно сказать. Поэтому я съездил на прошлой неделе в Вейзер и нанял новых рабочих. Они помогут мне следить за ранчо. Ремингтон направил Сандауна прочь от крыльца, натянув поля шляпы на лоб и скрыв под ними глаза. – Всего хорошего, Бэвенс! Он пришпорил Сандауна и галопом поскакал прочь, уверенный, что Бэвенс понял предупреждение, и надеясь, что он примет его во внимание. Либби стояла у входа в дом, наблюдая за мужчинами, работающими в рощице. Высокая дуплистая сосна свалилась с ужасным грохотом и треском, во все стороны полетели щепки, верхушка тяжело ударилась о землю. Над высохшей землей поднялось облако пыли, ненадолго скрыв из виду людей. Она понимала, что Ремингтон прав, настаивая на вырубке некоторых деревьев, так как открывался вид на прилегающую долину, но все-таки каждый удар топора отдавался в ее сердце болью. Ей всегда казалось, что эта рощица, где растут осины, тополя и лиственницы, защищает ее дом, а не таит угрозу. Деревья служили ей укрытием от всего мира, когда она только приехала в «Блю Спрингс». Они прятали ее от чужих взоров и не мешали наблюдать за окрестностями. Воздух снова наполнился звуками от ударов топора по стволу. Либби вздохнула и вернулась в дом. Она прошла на кухню и принялась готовить ужин. Новые работники наверняка проголодаются после такого трудного дня. К тому же ей хотелось приготовить что-нибудь особенное для Ремингтона. Вполне можеть быть, что это его последний вечер в «Блю Спрингс» перед разлукой. Правда, он не сказал ей пока, что уезжает завтра, но она знала, что это должно случиться весьма скоро. Уокер уже поговорил с Мак-Грегором и выслушал его советы, нанял работников, которые, как она догадывалась, должны будут не только работать на ранчо, но и следить, чтобы с ней не приключилось беды, пока он отсутствует. Сегодня он съездил к Бэвенсу. Либби замерла, почувствовав, как по спине пробежал холодок страха. Ночью ей приснился Бэвенс, он схватил ее за руку и долго не выпускал. Он сказал ей во сне, что она проиграла и все вокруг теперь принадлежит ему. Пальцы его впились в ее плечи, он смеялся над тем, как она пытается освободиться от его хватки. – Ты не можешь от меня отделаться, – сказал он. – Не можешь сбежать. Либби закрыла глаза и облокотилась на рабочий стол, пытаясь выбросить странный образ из памяти. Сон был глупый. Бэвенс не мог причинить ей зла, отец не мог отыскать ее, она больше не позволит ни тому, ни другому мучить ее ни наяву, ни во сне. Где-то снаружи с треском упало еще одно дерево, и Либби снова почувствовала, что дрожит от страха, у которого нет ни имени, ни лица, но от этого он не становится меньше. Нортроп откинулся на спинку обтянутого плюшем сиденья в купе своего вагона, прислушиваясь с привычному перестуку колес. Было что-то очень приятное в этом звуке. А может быть, он испытывал удовольствие от осознания того, куда именно везет его этот поезд. Если поезд не выбьется из расписания, к полуночи он прибудет в Вейзер. Завтра впервые за последние семь лет он встретится лицом к лицу со своей дочерью. Оливия удивится, когда увидит его, но не слишком сильно. Она, конечно, знала, что все эти годы он разыскивал ее. Она со страхом ждала дня, когда ее обнаружат, с самого первого момента своего побега. Она не могла забыть, что никто никогда не одерживал верх над ее отцом ни в делах, ни в личной жизни. И уж конечно он не позволит одержать победу над собой собственной дочери. Нортроп чиркнул спичкой и прикурил сигарету, зажав ее большим и указательным пальцами. Черт возьми, как же он любит выигрывать! Он выдохнул, выпуская изо рта облачко сероватого дыма и наблюдая за колечками, поднимающимися к потолку купе. Вдруг Вандерхоф нахмурился, вспомнив Ремингтона Уокера, детектива, которого он нанял около десяти месяцев назад, и снова удивился, почему это Уокер не сообщил, что обнаружил Оливию. Может, он рассчитывал выжать из него побольше денег? Если да, то он еще об этом пожалеет, потому что теперь не только не получит ни цента из премии, которую Нортроп согласился ему выплатить, но и оставшуюся часть основного, причем немалого, вознаграждения. «Отпустите ее, Нортроп. Позвольте ей быть счастливой…» Он нахмурился еще больше, вспомнив ночь, когда Анна попросила его об этом. Правда, его вывели из себя не ее слова. Он взбесился оттого, что заметил в ее глазах искорки вызова. Позволить Оливии быть счастливой? Боже, ну и становилась бы счастливой, когда он ясно сказал ей, что она должна ею стать! Он не допустит неповиновения! Ни в бизнесе, ни в личной жизни. Он заставит себя слушаться. Морщины Нортропа вдруг расправились от самодовольной улыбки. Уж Анне-то он преподал несколько, уроков послушания, прежде чем покинуть Нью-Йорк! Он не сомневался: его жена не скоро забудет эти уроки. Легкий ночной ветерок поигрывал верхушками деревьев. Высокая сосна то и дело поглаживала игольчатой лапой оконную раму. Дом поскрипывал и замирал, поскрипывал и снова замирал. В камине затрещало, вспыхнув ярким пламенем, полено, и кухня наполнилась ужасным гулом. Либби через стол смотрела на Ремингтона, чувствуя, что в ее груди вновь оживает все тот же мучительный страх. – Завтра? – прошептала она. – Чем скорее я уеду, тем скорее вернусь. Он взял ее правую руку и зажал между своими ладонями. Либби тяжело вздохнула. – Я знаю. Просто я… «Просто я пока не готова к твоему отъезду», – проговорила она про себя. – Я вернусь, как только смогу, – тихо пообещал он. – Мои дела не займут много времени. Самое большое – несколько недель. «Мне страшно, Ремингтон. Останься со мной. Подари мне свою любовь». Все еще сжимая ее ладонь одной рукой, он поднялся со стула, обошел вокруг стола и заставил Либби встать рядом. Свободной рукой он погладил ее по лицу, потом поцеловал в губы, и она почувствовала в этом поцелуе ту же страсть, что наполняла и ее. Когда поцелуй прервался, Либби прижалась щекой к груди Ремингтона и прошептала: – Как я переживу твое отсутствие? Вместо ответа он крепко сжал ее в объятиях. И снова она услышала, как ветка стучит в окно, поскрипывает дом и трещит огонь в камине. Такие знакомые звуки одиночества. Как одиноко! «Останься со мной!» – хотела попросить Либби, но она знала, что не может этого сделать. Она знала, что он должен уехать и она должна его отпустить. Эта поездка очень важна для него, хотя он и не объяснил ей почему. И Либби промолчала. – Мне лучше немного поспать. – Он легонько прикоснулся указательным пальцем к ее голове и снова поцеловал в губы. – Я отправляюсь на рассвете. – На рассвете, – повторила Либби слова Ремингтона, и у нее защемило сердце. Ремингтон отстранился, и Либби поймала себя на том, что напряженно всматривается в его лицо, стараясь запомнить линию подбородках неглубокой вертикальной ямочкой, четко очерченные темные брови, черные как смоль волосы, отливающие синевой в мерцающем ночном полусвете. Она никак не могла отделаться от страха, что никогда не увидит его вновь, что он уедет и не вернется. Либби хотела запомнить все на случай, если ей останутся только воспоминания. Он еще раз прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке, повернулся и вышел из дома, тихо затворив за собой дверь. «Останься со мной!» – кричало ее сердце, но что-то сжало горло, и она не смогла вымолвить ни слова, а теперь было слишком поздно. Либби погасила лампу, стоящую посредине кухонного стола, и по темному дому медленно побрела в свою спальню. «Он любит. Он вернется. Он хочет жениться. Не надо бояться». Действительно, не было никаких причин для страха, и все-таки он сжимал ее сердце и не желал уходить. Казалось, это чувство поселилось в ней с того момента, когда она узнала, что кто-то побывал в доме, осмотрел ее вещи. Она не могла освободиться от страха, сколько бы раз ни повторяла себе, что это глупо. Либби открыла дверь и вошла в спальню. Легкий ветерок покачивал занавески на окне, лунное сияние делало тени светлее. Она прошла через всю комнату, вытащила рубашку из-под брючного пояса, расстегнула пуговицы на спине и стянула рубашку через голову. «Он вернется, – пообещала она самой себе. – Нечего бояться. Ремингтон действительна собирается вернуться». Ну почему она не решилась спросить, что заставляет его поехать на Восток? Почему не попросила его побольше рассказать ей о доме, о друзьях, о своей жизни! Это не имеет никакого значения. Он сделал выбор и решил остаться здесь. Она присела на краешек кровати, стянула сапоги, сняла чулки. А что, если он вернется в «Солнечную долину» и поймет, что не может покинуть родные места? Если он решит, что ему не под силу оставить свои плантации и привычный образ жизни? «Интересно, взял бы он меня с собой, если бы я попросила?» – мучилась Либби. На минуту она закрыла глаза. Неважно, взял бы он ее с собой или нет. Она не может поехать. Она не может покинуть «Блю Спрингс». Огорченно вздохнув, Либби расстегнула брюки и, сняв их, так и оставила валяться на полу. Оставшись в одном нижнем белье, она потянулась за ночной рубашкой. Внезапно чья-то рука зажала ей рот, и кто-то рванул ее назад так неожиданно, что Либби не успела даже вскрикнуть, не успела понять, что происходит. Второй рукой нападавший обхватил девушку вокруг талии и прижал ее к мускулистой, словно каменной, груди. – Прекрасно, мисс Блю… Бэвенс! – Жаль, что здесь темновато. Хотелось бы мне видеть побольше. Как же он попал в ее комнату? Как он незамеченным смог пробраться в дом? Словно прочитав ее мысли, Бэвенс сказал: – У вашего нового работника еще несколько дней будет болеть шишка на голове. – Его пальцы покрепче зажали рот Либби. – А если будете мне мешать, вас ждет то же самое. Понятно? Она кивнула. Сердце ее бешено стучало, Либби задыхалась. Бэвенс заставил ее опуститься на колени и неожиданно ловким движением заткнул рот кляпом. Почувствовав отвратительный привкус ткани, Либби попыталась вытолкнуть тряпку изо рта языком и закричать. – Спокойно! – грубо приказал Бэвенс. Он заставил ее завести руки за спину и связал запястья. Веревка так врезалась в кожу, что на глазах у девушки появились слезы. Она снова попыталась протестовать, стараясь как можно громче крикнуть, хотя кляп мешал ей. На сей раз он ударил ее кулаком, заставляя замолчать. От удара Либби ничком упала на пол, в ушах у нее зазвенело. Бэвенс склонился над девушкой. – Не мешай мне, и тогда, может быть, ты не пострадаешь. Она знала, что от этого человека можно было ожидать каких угодно неприятностей, он был вором и разбойником. Но она не подозревала, что он ненормальный! – Уокер думает, что отделался от меня! Он решил, что может приказать мне держаться подальше от тебя и от этого ранчо! Ну так вот, ты не выйдешь за него замуж! Это ранчо будет принадлежать мне, и я больше не буду дожидаться, когда смогу стать здесь хозяином. Кровь застыла в жилах, когда в бледном свете луны Либби увидела сумасшедший блеск его глаз. Без сомнения, его слова не разойдутся с делом. Он убьет ее. Либби ни секунды в этом не сомневалась. – Жаль терять такой дом. Я мог бы прекрасно им пользоваться. Он, конечно, не такой большой, как мой, но здесь немало хороших вещиц. Плохо, что я не могу их сохранить. Она постаралась подняться, но он снова толкнул ее на пол, на сей раз ногой. – Пожар начнется там, где будешь ты, – пробормотал Бэвенс себе под нос, оглядываясь по сторонам. – Иначе они смогут вовремя до тебя добраться. Только эта комната не подходит: окна выходят прямо на летний дом. Пожар! Ужас охватил Либби. – Думаю, тебя стоит уложить на диван. Пусть пожар начнется оттуда. Да, пожалуй, так и следует сделать. Пусть пожар начнется там, где его не скоро заметят. «Ремингтон!» 23 Ремингтон лежал на узкой койке и рассматривал потолок, ожидая, когда его сморит сон. В противоположном углу мирно посапывал Джимми Коллинз. Уокер благодарил Бога, что слышит только эти звуки. Он уже успел убедиться, что Фред Миллер рычит во сне, словно медведь-гризли, и от этого храпа сотрясаются балки летнего домика. Но Фреду выпало дежурить первым, и, если повезет, Ремингтон сможет заснуть еще до того, как парень поменяется местами с Джимми. Правда, Ремингтон был уверен, что не сомкнет глаз, какая бы ни установилась в комнате тишина. С закрытыми и открытыми глазами он видел перед собой Либби, вспоминал, как она смотрела на него сегодня, стараясь казаться решительной и смелой, хотя ей и не удавалось скрыть печаль и какую-то неуверенность. В ушах звучали ее слова: «Как мне пережить время, пока тебя не будет?» – Как мне пережить это время? – громко спросил он. Он уедет ненадолго. Всего на несколько недель. Но как их прожить? Он сел, спустив ноги с кровати, уперся локтями в колени и обхватил голову руками. Ложь тяжелым камнем давила душу. Но разве у него был другой выход? Ему следовало взять Либби с собой. Он должен был рассказать о том, что на самом деле привело его в Айдахо. Правильнее всего было бы рассказать ей правду, потом жениться на ней, взять ее, уже как жену, с собой в Нью-Йорк и только тогда улаживать свои дела. Им не стоит расставаться даже на одну-единственную ночь. А вдруг она его возненавидит, когда узнает правду? Что, если она откажется выйти за него замуж? Что, если… Ремингтон встал и потянулся за брюками. Она не сможет его возненавидеть. Она его любит и простит этот обман, когда он все ей объяснит. И тогда она станет его женой. В спешке Ремингтон не стал надевать рубашку и обуваться. Быстрыми шагами он пересек двор и подошел к задней двери, вошел в кухню и сделал шаг к столу, чтобы зажечь лампу. Внезапно Ремингтон остановился, уловив странный звук. Очень тихий, такой, что Уокер едва его расслышал. Этот звук не имел ничего общего с этим домом и спокойствием ночи. Все чувства Ремингтона напряглись. Он устремился в темный холл, к комнате Либби, прислушиваясь и выжидая. Странный звук повторился. Что это, стон? Вздох? Он не смог бы точно сказать. Ремингтон понимал только, что что-то было не так. Дверь в комнату Либби распахнулась, и Ремингтон быстро вернулся в кухню, затаив дыхание и ожидая услышать что-нибудь еще. В этот момент раздался низкий голос, кто-то грязно выругался. «Бэвенс! Бэвеис был с Либби!» Ремингтон сжал и разжал кулаки, заставил себя выдохнуть и сосредоточился на доносящихся до него звуках и движении теней. – Давай-ка вон туда, – услышал он приказ Бэвенса, – на диван. Благодаря белой ночной рубашке Либби за ней было очень удобно следить – девушка вылетела из комнаты, словно кто-то подтолкнул ее сзади. Ремингтон услышал сдавленные звуки протеста и понял, что у девушки во рту кляп. Усилием воли подавив ослепившую его на мгновение ярость, Ремингтон не стал торопить события, выжидая подходящего момента. Он не мог позволить себе ошибиться, если жизнь Либби висит на волоске. Только не теперь, когда девушка тронула его сердце и полностью изменила его жизнь. Только не после того, как он понял, что любовь к ней важнее мести, важнее всего на свете. Важнее даже его собственной жизни. Из спальни выскользнула еще одна тень. Бэвенс… Он подталкивал Либби к гостиной. Ремингтон потихоньку начал продвигаться вперед, жалея, что у него нет с собой револьвера. Однако идти за оружием он уже не мог. Он не мог даже терять времени на поиски винтовки Либби. Оставалась единственная надежда – застать Бэвенса врасплох. Уокер замер перед поворотом в гостиную и снова прислушался – несколько поленьев полетели на каминную решетку, Бэвенс что-то бормотал себе под нос. Ремингтон сделал шаг вперед, напряженно всматриваясь в темноту. Либби лежала на диване, Бэвенс согнулся над очагом, стоя спиной к двери. Лучшей возможности, вероятно, не представится. Пришло время действовать. Молча моля Бога, чтобы раненая нога не подвела его, Ремингтон ворвался в комнату, обрушившись всем своим весом на фигуру у камина. Широко открытыми глазами Либби напряженно всматривалась в темные очертания двух мужских фигур, катающихся по полу, прислушиваясь к приглушенному сопению. Бэвенс выкрикивал проклятия и отвратительные ругательства. Громко потрескивали дрова в камине. «Ремингтон!» Либби услышала звук ударов, которыми обменивались дерущиеся, услышала их тяжелое дыхание и глухое пыхтение. Она попыталась выкрикнуть сквозь кляп имя Ремингтона, но вместо этого у нее получился лишь тихий стон. – Либби, выбирайся отсюда! Беги! Девушка вскочила с дивана, пытаясь освободиться от стягивающих запястья веревок, и бросилась к двери. – О-ох! Либби остановилась и оглянулась, узнав голос Ремингтона и решив, что, может быть, он ранен. Однако ей все равно не удалось бы ему помочь. Поэтому она снова бросилась к выходу и побежала на кухню. Повернувшись спиной к кухонной двери, девушка отчаянно попыталась открыть ее, дергая за ручку. Сквозь стук собственного сердца Либби слышала, как что-то с грохотом упало на пол и, кажется, разбилось. По всему дому разносились ругательства и стоны, дерущиеся то и дело падали на пол и наталкивались на мебель. «Пожалуйста! Ну пожалуйста, откройся!» – молила Либби, стараясь ухватиться за ручку двери. В ее глазах стояли слезы, а ручка снова и снова выскальзывала из онемевших пальцев. Необходимо было добраться до летнего домика и позвать на помощь. Бесполезно! Руки оказались слишком крепко связаны, она никак не могла ухватиться за круглую ручку, не могла открыть дверь. Нож! Может, ей удастся разрезать веревку и… Внезапно наступившая тишина показалась Либби более оглушительной, чем шум драки до этого. Она прижалась спиной к двери, ожидая, что произойдет дальше. «Боже, не дай причинить ему зло!» – молилась девушка. Чиркнула спичка, и Либби увидела бледный огонек, вспыхнувший в конце коридора. Наконец ярко загорелась лампа на столе. Либби не могла ни дышать, ни двигаться. «Ремингтон!» Держа в руках лампу, он шагнул вперед, чтобы она смогла его увидеть. С приглушенным криком Либби бросилась вперед, спотыкаясь и чуть не падая. И вот он уже сжал ее в своих объятиях, шепча ее имя, освобождая запястья от веревки, вытаскивая тряпичный кляп изо рта. – Ты жив, – прошептала она. – Ты жив! – Я в порядке. – Ремингтон обхватил ее лицо ладонями. – А ты как? Он ранил тебя, сделал больно? Она покачала головой. – Нет… Он ничего мне не сделал. Либби прикоснулась к ранке у его губ и отвела рукой волосы со лба Ремингтона. Завтра у него заплывет левый глаз, потом будет синяк – признаки этого она могла видеть уже сейчас. Но с ним ничего не случилось. Он был жив. Только это имело сейчас значение. Ремингтон снова крепко обнял ее и сказал: – Лучше присядь. Чувствуя, как у нее трясутся ноги, Либби послушалась. Сложив руки на коленях, девушка внимательно осматривала холл, а Ремингтон тем временем снова ушел в гостиную, скрывшись из виду. Бэвенс собирался сжечь ее вместе с домом. Он намеревался убить ее! Страх, охвативший Либби, на сей раз оказался в сто раз сильнее прежнего. Ей пришлось обхватить себя руками, потому что все тело била крупная дрожь, силы почти покинули девушку. Услышав звук приближающихся шагов, Либби обернулась. В груди тут же все сжалось от ужаса: Либби увидела, что к ней приближается Бэвенс. Крик замер в онемевшем от страха горле. Только потом Либби поняла, что Бэвенса, руки которого заведены за спину, ведет Ремингтон. Вся физиономия Бэвенса была в синяках и кровоподтеках. – Стой! – приказал Ремингтон, когда они подошли к столу. Он зажег вторую лампу и, подняв ее, повернулся к Либби. – Подожди здесь. Я сейчас вернусь. Не найдя в себе сил ответить, Либби кивнула, понимая, что пока не в состоянии даже держаться на ногах. Ремингтон поволок Бэвенса в сарай. Открыв дверь крохотной кладовки, он затолкал бандита внутрь, нашел крепкую веревку, связал лодыжки Бэвенса и приказал ему лечь на бок на лошадиную попону, которую тут же расстелил у двери. Как только тот повиновался, Ремингтон стянул другой веревкой запястья Бэвенса. – Ты не можешь оставить меня вот так, – закричал Бэвенс. Ремингтон ухватился за ворот рубашки и притянул почти вплотную к своему лицу. – Я бы на твоем месте не жаловался. Радуйся, что я не повесил тебя прямо здесь и немедленно! – Он швырнул Бэвенса обратно на подстилку. Ремингтон быстро убрал из кладовки все острые предметы, а также мотыги и даже лопаты – все, чем можно было воспользоваться, чтобы разрезать веревки или использовать в качестве оружия в том почти невероятном случае, если этому негодяю удастся вдруг освободиться. Потом, забрав лампу, Ремингтон закрыл и надежно запер дверь кладовки. Ему не терпелось вернуться к Либби, но прежде следовало выяснить, что случилось с Фредом Миллером. Он разбудил Джимми Коллинза и послал его стеречь Бэвенса. Через несколько минут Ремингтон обнаружил Фреда, который в этот момент как раз начал приходить в себя. Работник лежал в кустах, на затылке у него запеклась кровь. Ремингтон присел на корточки рядом с Фредом и помог ему сесть. Коллинз осторожно дотронулся до затылка. – Проклятье! – пробормотал он. – Хотел бы я добраться до того, кто это сделал! – Это Бэвенс. Сейчас он валяется связанный в сарае. – Ремингтон быстро рассказал Фреду о случившемся и предложил помочь добраться до летнего домика. – Я в порядке, босс. Сам могу дойти до дома. Позаботьтесь о мисс Блю. Ремингтон не стал тратить время на дискуссии и с радостью согласился с этим предложением. Он нашел Либби сидящей там же, где оставил ее. Она обернулась на звук открывшейся двери. На ее побледневшем лице выделялись все еще расширенные от ужаса глаза. Даже от дверей было видно, как она дрожит. «Надо было убить этого выродка», – подумал Ремингтон, подходя к Либби. Не говоря ни слова, он поднял девушку со стула и прижал к себе. Она, казалось, слилась с ним в единое целое. – Все в порядке, – прошептал он, похлопывая Либби по спине. – Он собирался сжечь дом. – Теперь он ничего не сможет сделать. Он связан и заперт в кладовке в сарае. Либби качала головой, прижимаясь лбом к его груди. – Он собирался убить меня. – Он больше никого не убьет. Завтра же я передам его в руки шерифа. Либби посмотрела на Ремингтона. – Я думала… Я думала… – Знаю. – Он отвернулся, все еще обнимая ее одной рукой. – Пойдем, давай я уложу тебя в постель. – Он взял лампу свободной рукой. Либби прижалась к нему и позволила увести себя через холл в спальню. Когда они подошли к постели, она так вцепилась в его руку, словно от этого зависела ее жизнь. – Не оставляй меня, Ремингтон, – тихое отчаяние звучало в каждом слове, в каждом звуке, – пожалуйста! – Я тебя не оставлю. – Он поставил лампу на ближний столик и ласково усадил на краешек постели. – Ложись, Либби, – нежно сказал он. – Не уходи. – Я не уйду. – Он осторожно заставил ее отклониться назад, пока ее голова не коснулась подушки. – Я останусь здесь, рядом с тобой. – Я так испугалась. – Я здесь, Либби. Никто не может теперь причинить тебе зла. Ты слишком много для меня значишь, чтобы я позволил тебя обидеть. Слезы бежали по ее щекам. – Останься со мной, Ремингтон. Обними меня, пожалуйста. – Конечно, обниму, – пообещал он и повернул фитилек лампы так, чтобы она давала слабый свет, инстинктивно поняв, что ей не понравится сейчас темнота. Потом он лег рядом с ней на кровать, обнял Либби и крепко прижал к себе. 24 Либби не знала точно, сколько времени проспала, но, проснувшись, она обнаружила, что ее по-прежнему ласково обнимают надежные руки Ремингтона. Она открыла глаза и, откинув голову, внимательно посмотрела на Уокера. Он не спал, наблюдая за любимой. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что он не сомкнул глаз с того момента, когда лег рядом с ней. – Ты остался, – прошептала девушка. – А куда же мне идти? – нежно спросил он. – Все, о чем я мечтаю, – здесь. Любовь заполнила все ее сердце, не оставив места для страхов. Она положила руку на его обнаженную грудь. Либби показалось, что от прикосновения к его теплой коже по ее руке разлилась горячая волна. Она почувствовала, как под ладонью бьется его сердце. «Ты слишком много для меня значишь, чтобы я позволил кому-нибудь причинить тебе зло», – она словно снова услышала эти слова, и сердце девушки затрепетало от воспоминания о его признании в любви. – Ремингтон, – голос Либби наполнился нежной истомой. Его обычно синие глаза казались почти черными в слабом свете ночной лампы, темноокий взгляд не отпускал ее, таил в себе предупреждение и обещание. Воздух комнаты дышал страстью. Либби ощутила, что ее тело пронзает странная боль. Она запустила пальцы в его спутавшиеся на затылке волосы и притянула его голову к себе, затаив дыхание в ожидании поцелуя, который поначалу напоминал легкое прикосновение, слабое, словно шепот, но Либби показалось, что оно доходит до самых глубин ее души. Девушка закрыла глаза, наслаждаясь тем, что поцелуй становится все глубже. Она прижалась к Ремингтону всем телом, ощущая тепло его груди сквозь тонкую ткань своей рубашки. По коже пробежали легкие мурашки сладостного предчувствия. Ремингтон провел языком по контуру ее рта, и Либби разжала губы ему навстречу, ощущая восхитительное тепло мужского поцелуя. Ремингтон оторвался от ее губ. Девушка открыла глаза. «Ну же, Ремингтон! – молча молила она. – Я так долго ждала, чтобы ты сделал это. Не уезжай, пока я не стану твоей». – О Либби, – прошептал он, словно разгадав ее мысли. – Я недостаточно силен, чтобы сопротивляться за нас обоих, и не смогу сдержаться, если ты меня не остановишь. – Я не хочу тебя останавливать. Я не вынесу, если ты сейчас остановишься. Он застонал, уступая неизбежному, и сердце ее учащенно забилось. Либби ждала, затаив дыхание, переполненная надеждой. Вновь целуя Либби, он провел ладонью по ее ребрам и наконец коснулся груди, ласково сжимая мягкую плоть, поглаживая большим пальцем напрягшийся вдруг сосок. Она прижалась к нему еще теснее, ощущая тяжесть его ладони, желая получить больше, нуждаясь в большем. Странный стон вырвался из ее горла. Он ловко и плавно поднялся на колени, притянув ее к себе. Они прижались друг к другу, и он восхищенно вглядывался в ее глаза, обхватив ладонью лицо. – Ты такая красивая! – выдохнул Ремингтон. Она не ощутила ни сожаления, ни страха, как случилось однажды, когда она уже слышала эти слова. Теперь они вызвали у Либби радость. Ей нравилось быть красивой для Ремингтона. Он целовал ее лоб, веки, кончик носа, пульсирующую жилку около уха и неглубокую ямочку на шее. Либби задышала быстро и прерывисто. По ее рукам и ногам побежали легкие мурашки, с губ сорвался тяжелый вздох. – Как мне нравится, когда у тебя вот так свободно распущены волосы! Либби показалось, что он ласкает ее живым, теплым взглядом, она ощутила вдруг легкий озноб, не уверенная в том, что делать дальше. Одной рукой Ремингтон ловко развязал ленты на рубашке и потянул ее кверху! Либби подняла руки, помогая ему снять с себя одежду. Ее волосы тяжело упали на обнаженную спину. Он на секунду замер, взгляды их встретились. «Ты уверена?» – казалось, спрашивали его глаза. «Не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся», – будто ответила Либби. Ремингтон перевел взгляд с глаз девушки на ее грудь. Внезапно смутившись, она попыталась укрыться от его взгляда. – Не надо! – Его слова прозвучали резко, сердито, настойчиво. Либби опустила руки, чувствуя, как под его взглядом по всей коже разливается приятное тепло. Теперь уже обеими руками он принялся ласкать, сжимать, гладить ее груди, и Либби очень удивилась, поняв, что она гораздо острее воспринимает его прикосновения к бедрам, чем к груди. Словно прочитав ее мысли, он опустил одну руку, дотянувшись до пояса ее трусиков, легко потянул за шнурок и развязал его. Прохладный ночной ветерок, врывающийся в распахнутое окно, пробежал по обнаженной коже. И все-таки ей не было холодно. Ее сжигала лихорадка страсти. Либби закрыла глаза, ощущая нечто совершенно незнакомое. Ремингтон осторожно опустил девушку на постель и стянул трусики с ног. Через мгновение он уже лежал рядом с Либби. И хотя их тела еще не коснулись друг друга, какое-то шестое чувство подсказало ей, что на нем не осталось никакой одежды, и она радовалась, жадно стремясь познать тайны любви, открыть для себя то единственное и особенное, что связывает мужчину и женщину. Он снова прикоснулся к ее груди, теперь уже губами. Она восхищенно вскрикнула, ощутив, как в душе вспыхнуло, испепеляя все внутри, совершенно незнакомое чувство. Правую руку Ремингтон опустил к ее правой ноге и начал, медленно лаская нежную кожу, продвигаться выше и выше. Наконец его пальцы достигли ее лона, и Ремингтон, медленно оторвавшись от груди Либби, дотянулся до ее рта, их губы снова слились в поцелуе. Он поглаживал ее кожу нежно и трепетно, а она радостно стремилась навстречу каждому его прикосновению, одновременно боясь, что ее тело вот-вот разорвется на тысячу мелких кусочков. Ремингтон поднялся над Либби, и его напрягшаяся плоть прижалась к ее лону. Либби ждала. В ее душе не осталось ни капли сомнения или неуверенности. Каким же восхитительным оказался этот миг соединения, мгновение, когда они стали одним целым! Она приняла его с радостью, сердце Либби пело песню любви. Ритмичные движения Ремингтона оказались такими же вечными и естественными, как само время, и Либби двигалась вместе с ним. Она прислушалась и поняла, что их дыхание слилось воедино. Ремингтон опустился немного ниже, и движения его ускорились. Либби, слыша его нежные, томные стоны и свои гортанные покрикивания, закинула голову назад, вжав ее в подушку. Ремингтон потянулся ртом к изгибу ее шеи и прижался языком к ямочке между ключицами. Либби показалось, что ее пронзили тысячи мелких иголочек сладострастия. Она задрожала, и с ее губ сорвался восторженный крик. На какое-то мгновение ей показалось, что она поднимается в воздух, но он удержал ее и не дал упасть. Обняв любимую, Ремингтон лишь слегка приподнял ее, и они вместе окунулись в океан безумной страсти, ринулись в водоворот любовной лихорадки. Их древний, как мир, танец все ускорялся, разрастался, становился свободнее и глубже. Вверх… вверх… вверх. Они парили все выше и выше. И когда Либби уже казалось, что она не вынесет пытки таким наслаждением, она почувствовала, что они вместе сорвались с обрыва. Еще один крик вырвался из ее горла, слившись с его гортанными восклицаниями. Внезапно наступила полная тишина, слышалось только их прерывистое дыхание. Прошло немало времени, прежде чем Либби открыла глаза и обнаружила, что Ремингтон внимательно на нее смотрит. – Я этого не знала. – Ее тихо произнесенные слова казались наполненными благоговейным трепетом. Он нежно улыбнулся и ласково отвел с ее лба влажные прядки волос. – У нас всегда так будет? – спросила Либби, едва отваживаясь надеяться, что это правда. – Всегда, Либби. Она вздохнула и закрыла глаза. – Тогда, мне кажется, я захочу жить вечно. Ремингтон перекатился на бок и увлек за собой Либби, не давая их телам разъединиться. – Вечно, – прошептал он, словно повторяя слова молитвы. Она снова закрыла глаза, радуясь сегодняшнему вечеру и всем предстоящим дням, и спокойно заснула. 25 За окном рассвело. Ремингтон лежал, облокотившись на подушку и обхватив голову рукой, и пристально смотрел на Либби. Он чувствовал неизъяснимое удовольствие просто оттого, что смотрит на спящую Либби; ее сочные губы припухли от поцелуев, светлые, розовато-золотистые волосы разметались по подушке, шелковистые локоны спускались на виски. Он медленно потянул вниз простыню так, чтобы стала видна ее упругая, прекрасной формы грудь с темными кружочками сосков и собравшейся в легкие складочки кожей. Ремингтон знал, что, если коснется груди Либби губами, нежные выпуклости ее тела сразу напрягутся, а соски превратятся в твердые горошины. Одна мысль об этом заставила все тело Ремингтона напрячься. Не справившись с искушением, он потянулся вперед и облизал языком сосок любимой, восхищаясь переменами, которые вызвала эта Ласка: Либби слегка потянулась и издала глубокий, негромкий стон. Ремингтон приподнял голову и увидел, что она открыла глаза. Либби улыбнулась невинно-обольстительно и немного сонно. – Доброе утро, – сказал он. – Угу. – Она снова потянулась, словно кошечка. – Время просыпаться. – Я не хотела просыпаться. Мои сны были такими… – она еще раз потянулась, – м-м… сладкими. Он приподнялся над девушкой, опираясь на локти и колени. – Действительность может быть еще слаще, дорогая. Она смущенно покраснела, но не отвела взгляд. – Я знаю. Либби быстро придвинулась к нему так, чтобы ее бедра оказались под ним, и Ремингтон почувствовал, как спазмы желания пронзают все его тело. Он смущенно кашлянул, стараясь взять себя в руки, напоминая себе, что до вчерашнего вечера Либби оставалась девственницей. – Может, лучше немного подождать? На сей раз в улыбке, которую она подарила Ремингтону, не осталось и следа невинности. – Я не хочу ждать. – Голос Либби звучал хрипло, она почти не дышала и снова пошевелилась, но на сей раз ее движения говорили сами за себя. Все мысли о самообладании улетучились сами собой. – Как ты пожелаешь, Либби, – прошептал он, прежде чем накрыл ее губы исступленным поцелуем. Прошло немало времени, и наконец Ремингтон поднялся с постели. Ни капли не смущаясь, Либби наблюдала за тем, как он двигался по комнате. И хотя она неоднократно видела все самые интимные части тела Ремингтона, когда ухаживала за его ранами, сейчас все было иначе. Совершенно иначе. Либби поняла, что обожает каждую клеточку, каждый уголок его тела. Ей нравились темные волоски на его груди и ногах, нравились очертания его икр и мускулистых бедер, крепкие округлые ягодицы. Ей нравилась даже щетина, появившаяся к утру на его подбородке и скулах, хотя из-за нее казалось, что щеки ее горят огнем. Она наблюдала, как он умывается и бреется бритвой, которую она приобрела, пока Ремингтон выздоравливал. Ее радовало, что он не оделся сразу. И оттого, что это доставляло ей радость, Либби почувствовала себя бесстыдно-порочной. Ей нравилось наблюдать, как напрягаются и снова расслабляются его мышцы, когда он водит бритвой по лицу. Закончив бриться, Ремингтон сполоснул лицо водой из тазика, повернулся к Либби и сказал: – Мадам, если вы не перестанете так на меня смотреть, наши работники решат, что мы умерли, и придут в дом искать нас. Не думаю, что стоит поджидать их в таком виде. Щеки Либби снова заполыхали, но она улыбнулась. Ремингтон засмеялся. – Пойду-ка проведаю нашего пленника. А потом я не отказался бы от завтрака. Не знаю, как ты, но у меня ужасно разыгрался аппетит. – Я что-нибудь приготовлю, – пообещала Либби, садясь в кровати. Уокер пересек комнату, схватил ее за плечи, поднял, посадил к себе на колени и медленно поцеловал, так что у Либби снова оборвалось дыхание и она вспомнила все великолепные мгновения, которые он подарил ей прошлой ночью и потом утром. Когда Ремингтон отпустил Либби, она, разрумянившаяся и ослабевшая, упала на подушки. – Я не долго, – пообещал Ремингтон, надевая брюки. Он вышел, как и пришел в дом, – босиком и без рубашки. Глядя в потолок неподвижным взглядом, Либби прошептала: – Ты была права, тетушка Аманда. Ты во всем была права. – Она улыбнулась и восхищенно вздохнула, мечтая, чтобы Ремингтон снова оказался рядом с ней в постели. Но он уже ушел, да и ей пора было подниматься. Хотя Ремингтон ничего не сказал, она понимала, что им придется везти Бэвенса в Вейзер, чтобы передать его в руки шерифа и правосудия. Ей придется дать показания о том, что произошло прошлым вечером. День будет не из приятных. К тому же оставался открытым вопрос с отъездом Ремингтона. «Может, он не уедет сразу, – подумала Либби, вспомнив удовольствие, которое они доставили друг другу. – Может, мне удастся уговорить его отложить поездку, скажем, на одну-две недели, а то и дольше…» Восхищенно ощущая себя настоящей женщиной, она откинула в сторону помявшуюся простыню и поднялась, горя желанием поскорее проверить на практике свою недавно открывшуюся способность убеждать. * * * Нортроп внимательно осматривал местность, с трудом представляя себе, как Оливия может здесь жить. С тех пор, как они на рассвете выехали из Вейзера, ему на глаза не попалось ни одной повозки, ни одного всадника, ни одного фермерского домика! Он не мог вообразить себе, что его дочь живет в такой глуши, где нет простейших вещей, чтобы облегчить и разнообразить существование. Еще труднее было смириться с тем, что разузнал для него О’Рейли незадолго до приезда Нортропа в Айдахо. По словам детектива, Ремингтон Уокер и Оливия – или, вернее, Либби Блю, как ее тут называют, – помолвлены и собираются пожениться. Он нахмурился. Уокер не дурак! Не может же он думать, что если женится на дочери Нортропа, то унаследует состояние Вандерхофа! О’Рейли тоже так не думал. – Я совершенно уверен, что он женится на ней ради нее самой и только, – сказал ирландец Нортропу вчера вечером. – Мне лично кажется, что он ее любит, сэр. Любовь? В представлении Нортропа это было неподдающееся вычислению, заоблачное понятие. Он встречал умнейших мужчин, которые из-за любви совершали глупость за глупостью, но сам никогда не оказывался жертвой подобных обстоятельств. И никогда не станет. А вот Ремингтон Уокер, похоже, стал. И, как и многие до него, он пожалеет об этом! Губы Нортропа изогнулись в самоуверенной улыбке. Ему не удалось бы сколотить знаменитое состояние Вандерхофа, если бы он не понимал главного в человеческой натуре, не знал, как это использовать себе на благо. Если предчувствия не обманывали его, Оливия еще до захода солнца будет мечтать вернуться вместе с отцом в Нью-Йорк. Он взглянул на О’Рейли. – Сколько осталось ехать до ранчо? – Недолго, сэр. Мы почти приехали. Либби быстро приготовила завтрак из бисквитов, свиных сосисок в соусе и яичницы. В середине стола стояло ледяное молоко в кувшине, охлажденное в соседнем ручье. Когда все было готово, Либби позвонила в висящий на задней двери колокольчик. Минуту спустя в кухню вошли Ремингтон и Фред. Работник стал извиняться за то, что Бэвенс сумел застать его врасплох, но девушку обеспокоили только раны Фреда. Когда мужчины сели за стол, Либби положила еду в третью тарелку и понесла ее Джимми, который охранял пленника. – А как насчет него? – спросил Джимми, кивнув головой на запертую дверь временной тюрьмы Бэвенса. Либби живо вспомнила отвратительные сцены прошлого вечера, и ее охватила холодная ярость. – Ремингтон отнесет ему еду, когда закончит завтракать, – поспешно ответила она и вышла из сарая на залитый теплым солнечным светом двор. Она уже подошла к кухонной двери, когда заметила, что к дому приближается экипаж, – теперь, когда вырубили часть деревьев, дорога стала хорошо видна, Либби поднесла ладонь ко лбу, чтобы защитить глаза от яркого солнца, и попыталась разглядеть, что за посетители к ним направляются. Но поля высоких черных шляп отбрасывали густые тени на лица визитеров – двух мужчин, сидящих рядом друг с другом на диванчике экипажа. К самой изгороди с громким лаем выбежала Мисти. Ринджер, подражая матери, вторил ей высоким писклявым потявкиванием. Остальные щенки присоединились к общему хору. Мисти оглянулась на хозяйку, ожидая команды. Лошадь проворной рысью приблизилась к дому, везя легкую повозку, и Либби вышла навстречу. Возница не натягивал вожжи до тех пор, пока не проехал рощицу. Странное беспокойство мучило Либби, пока она поджидала гостей. Девушка понимала, что должна приказать Мисти замолчать, но не могла заставить себя сделать это, так же как не могла отвести взгляд от пассажира в зеленоватом костюме, сидящего в изящной черной повозке с красной полосой. Солнечный свет поднимался с его груди на шею… на его лицо. Сердце Либби оборвалось, в горле пересохло. Она словно окаменела, тело отказывалось повиноваться. «Только не сейчас. О Боже! Только не сейчас!» Коляска остановилась перед девушкой, и оттуда вышел Нортроп. Либби показалось, что он сверлит ее стальным взглядом целую вечность. «Не сейчас… не сейчас… не сейчас…» – Итак, Оливия, наконец-то я здесь. – Нортроп удивленно вскинул черные брови. – Вы разве не поприветствуете вашего отца после стольких лет? «Не сейчас!» Она открыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова. Либби вспомнила сон, увиденный ею всего две ночи назад, когда она словно услышала слова отца: «Ты не можешь от меня сбежать», – и ощутила полную беспомощность. В этот момент раздался стук открываемой двери. Все сразу встало на свои места, потому что рядом с ней оказался Ремингтон! Она смело может встречаться лицом к лицу с отцом, ведь с ней Ремингтон! Она может вынести что угодно, Пока он поддерживает ее. Отец больше не имеет над ней власти. Не имеет сейчас и не будет иметь никогда впредь. Повернувшись, Либби смотрела на приближающегося Ремингтона. Выражение его глаз было суровым, губы сомкнуты в жесткую линию. – Как приятно снова увидеть вас, мистер Уокер, – сказал ее отец. Либби едва не задохнулась от удивления. Ремингтон посмотрел на нее, стараясь перехватить взгляд, но следующие слова Нортропа заставили Либби снова повернуться к отцу. – Рад, что ваши поиски закончились успехом, – продолжал Вандерхоф, обращаясь к Ремингтону. – Уверен, что вы тоже довольны, учитывая, какую значительную сумму получите за работу, которой занимались меньше года. Стон вырвался из ее груди. «Нет! Это неправда! – сказала она себе. – Отец не может быть с ним знаком. Это неправда!» – Либби, – тихо позвал Ремингтон. – Я и подозревать не мог, что вы отыщете Оливию в Айдахо, и, судя по телеграмме, которую вы прислали мне несколько недель назад, вы тоже. Сожалею, что не смог сообщить вам дату моего приезда, но я считал, что будет полезнее преподнести Оливии сюрприз. – Он вытащил чек из нагрудного кармана. – Здесь только премия, о которой мы договорились. Как видите, я человек слова. Вы нашли Оливию меньше чем за год. – Он держал чек в вытянутой руке. – Когда вернетесь в Манхэттен, пришлите счет на ваши расходы и оставшуюся часть вознаграждения. Я распоряжусь, чтобы банк сразу же выплатил вам всю сумму. Не успел Ремингтон пошевелиться, как Либби выхватила чек из рук отца. Она попыталась понять, что там написано, но цифры сливались у нее перед глазами. Девушке пришлось поморгать, чтобы суметь хоть что-нибудь увидеть. Чек оказался выписан на имя Ремингтона Уокера. Она снова и снова перечитывала это имя, словно пытаясь увидеть на его месте что-то другое, но ничего не менялось. Итак, отец знал, что Ремингтон здесь. Он привез чек, выписанный на его имя. Он был знаком с Ремингтоном. Он его знал. Он… Рука Ремингтона легла на плечо девушки. – Либби, выслушай меня. Она наконец сумела разглядеть сумму, указанную на чеке, и громко прочитала: – Двести пятьдесят тысяч долларов. – Она недоверчиво покачала головой. – Четверть миллиона долларов. Либби подняла глаза и встретилась с немигающим взглядом Нортропа Вандерхофа. – Это и есть моя цена, отец? Так много? Я не знала. Никогда не представляла, что вы так меня цените. – Либби, – снова попытался заговорить Ремингтон. Она повернулась и внимательно на него посмотрела, словно пыталась найти в его взгляде то, чего там не было: «Скажи, что это неправда, Ремингтон. Скажи, что отец не нанимал тебя, чтобы отыскать меня. Скажи!» Но он не стал ничего отрицать. Она прочла правду в его глазах, которые так долго оставались для нее загадкой. А может быть, следовало скрыть правду именно сейчас?! – Я все могу объяснить, – только и сказал он. – Что объяснить, молодой человек? – прервал его Нортроп громким, жизнерадостным тоном. Он сделал шаг вперед, чтобы взять Либби за руку и оторвать от Ремингтона. – Вы подтвердили свою репутацию лучшего детектива Манхэттена. Нет, черт побери, лучшего на всем Восточном побережье! Вы сделали то, чего не удалось добиться никому другому, а пытались очень многие, поверьте мне. Нортроп развернул Либби к себе лицом, забрал из ее пальцев чек и снова заговорил: – Не думаю, что вы захотите забрать с собой хоть что-то из этой дыры, Оливия. Но, если желаете, сделайте это прямо сейчас. Мы должны поторопиться на поезд. Она ждала, что Ремингтон возразит, скажет, что это всего-навсего страшный сон, но он молчал. Он не мог ничего сказать, поняла Либби, потому что все, что говорил отец, – правда. Ремингтона наняли разыскать ее. Он появился в «Блю Спрингс», потому что выполнял то, за что ему платили. Ремингтон знал, как ее зовут, знал все ее тайны. Ремингтон отправил ее отцу телеграмму, а сейчас получил плату за предательство. «Ты слишком много для меня значишь, чтобы позволить кому-то причинить тебе зло». Еще вчера ночью ей казалось, что эти слова говорят о его любви, сейчас все выглядело совершенно иначе. Слишком много, чтобы позволить кому-то причинить ей зло? Она рассмеялась бы, если бы не боль в груди. Любой перевернул бы небо и землю вверх дном, чтобы уберечь ее ради награды, которую отец назначил за ее возвращение. Да, она многое значила для Ремингтона. Значила целое состояние! Он даже предложил ей стать его женой, лишь бы охранять понадежнее! Он лгал ей. Все оказалось ложью! Даже прошлая ночь! – Здесь нет ничего, что я хотела бы взять, – сказала Либби совершенно чужим голосом. – Хорошо. Тогда нам пора отправляться. – Крепко сжимая локоть дочери, Нортроп повел ее к повозке. Ремингтон быстро шагнул вперед. – Тебе не нужно с ним ехать, Либби. Если ты только позволишь мне все объяснить… Оливия окаменела, вся ушла в себя, словно укрылась в уединенном местечке, где никто не мог ее тронуть, никто не мог сделать ей больно. – Объяснить что? – сказала она, эхом повторяя слова отца. – Ведь все это правда, не так ли? – Да, но… – Вы прекрасно выполнили свою работу, молодой человек, – прервал его Нортроп, вручая Ремингтону чек и забираясь в коляску рядом с Либби. – А как же Сойер? Слова Ремингтона лишь слегка задели ее, но не прорвались сквозь стену, которой она ото всех отгородилась. – Мак-Грегор позаботится о Сойере. Скажи, я пришлю ему документы на ранчо. Скажи ему… – Она покачала головой и опустила глаза. – Попрощайся с ними обоими… – Поехали, О’Рейли, – приказал Нортроп. Коляска покатилась прочь от «Блю Спрингс», но Либби ни разу не оглянулась. 26 Сентябрь, 1890. Нью-Йорк В гостиной дома Александра Харрисона на Пятой авеню было многолюдно и душно. В просторном зале собрался весь цвет нью-йоркского общества. Присутствующие что-то рассказывали друг другу, делились впечатлениями, их голоса сливались в единый несмолкающий гул. В соседнем с гостиной музыкальном салоне небольшой оркестр играл вальс «Голубой Дунай», нежные звуки скрипок с трудом перекрывали общий гул голосов. Ремингтон стоял возле камина в компании трех молодых людей – приятелей по частному клубу. Как и все остальные мужчины, он был одет в вечерний костюм: белую рубашку с высоким, жестким воротником и широкими манжетами украшал черный бант-галстук, а белый жилет – ворот-шалька и два кармана. Иссиня-черный жакет и брюки контрастировали с белейшими перчатками. Так же, как и всех остальных, его любезно принимали в этот вечер в доме Харрисонов, потому что у него были соответствующие денежные средства, происхождение и связи. Самоубийство отца немного подпортило репутацию молодого Уокера, но все же Ремингтон считался весьма подходящей компанией для молодых незамужних девиц, присутствующих в зале. Однако он пришел с целью увидеть только одну девушку. Он ждал Либби Блю. Историю исчезновения дочери Нортропа в течение нескольких лет обсуждали во всех гостиных города. Невозможно было скрыть, что пароходный магнат нанимал детектива за детективом, чтобы отыскать свою дочь. Хотя все разговоры смолкали, как только появлялся сам Вандерхоф. И все-таки теперь все, казалось, совершенно спокойно поверили в историю о том, что Оливия Вандерхоф все эти годы самоотверженно ухаживала за больной подругой. Слушая монотонную речь Чарльтона Бернарда, Ремингтон раздумывал над тем, до какой же степени власть и богатство способны извратить правду, как в мгновение ока или по воле такого человека, как Вандерхоф, могли измениться факты, память о прошлом да и сама история. Чарльтон наконец завершил свою версию рассказа об Оливии Вандерхоф словами: – Я слышал, она совершенно потрясена смертью подруги и не покидала «Роузгейт» с тех пор, как вернулась в Нью-Йорк. Джордж Вебстер взглянул на хозяев дома, стоящих в противоположном углу комнаты. – Пенелопа должна быть на седьмом небе от счастья, ведь мисс Вандерхоф выбрала именно ее вечер, чтобы впервые после возвращения появиться в обществе. Моя матушка точно позеленела от зависти. Она теперь три дня будет лежать в постели с мигренью, уж я-то ее знаю. Присутствующие рассмеялись. Все, кроме Ремингтона. – Говорят, мисс Вандерхоф – настоящая красавица, – заметил Майкл Ворсингтон. Чарльтон и Джордж дружно закивали в знак согласия, а Ремингтон вспомнил, как Либби выглядела в то утро, когда он видел ее в последний раз около двух месяцев назад. Вспомнил ее искрящиеся ярко-зеленые глаза, манящую линию пухлых губ, блеск розовато-золотистых волос, разметавшихся по простыне, нежность матово-белой кожи. Ему казалось, что он снова слышит ее смех, одновременно невинный и соблазнительный. Чарльтон усмехнулся. – Можете быть уверены, в «Роузгейт» после сегодняшнего вечера покоя знать не будут от посетителей, желающих оставить свои визитные карточки. Теперь, после возвращения в общество, у мисс Вандерхоф отбоя не будет от молодых людей, предлагающих руку и сердце. Пальцы Ремингтона с силой сжали бокал. – А ты подумываешь быть в их рядах? – Джордж подтолкнул приятеля локтем в бок. – Если я захочу осчастливить родителей, то да, – ответил Чарльтон. – Ты хотя бы представляешь себе, насколько богат Вандерхоф? И его дочь – единственная законная наследница. Ремингтон извинился, не в состоянии больше выслушивать эти шутки. Что бы они сказали, расскажи он сейчас, что именно он был детективом, разыскавшим. Либби. Что бы они подумали, если бы узнали, что Ремингтон видел куда больше женских прелестей красавицы, которую они сейчас весело обсуждали, чем их матушки посчитали бы допустимым?! Уокер пробрался сквозь толпу, перебрасываясь несколькими словами с попадающимися навстречу знакомыми, но не давая втянуть себя в долгие разговоры. Наконец он отыскал тихий уголок позади огромной фарфоровой вазы, полной великолепных роз «Американская красавица». Устремив взгляд на входные двери, Ремингтон ждал, когда появится Либби, так же, как столько раз терпеливо поджидал у стен «Роузгейт» в надежде, что где-то промелькнет ее силуэт. Почти месяц он совершенно безрезультатно проводил у ее дома день за днем. Сегодня все будет иначе! Полчаса спустя его ожидание было вознаграждено, но не Либби Блю. В дверях гостиной собственной персоной появилась Оливия Вандерхоф. Ее волосы были уложены в высокую прическу, оставляя открытой длинную нежную шею, на которой, как и в ушах, сверкали великолепные бриллианты. На губах играл лишь намек на улыбку, а глаза смотрели вперед с холодным равнодушием, словно она вообще не замечала окружающих. На ней было элегантное неяркое розовое платье с изящными складками и турнюром, подчеркивающим ее узкую талию и высокие, округлые груди. Она была само изящество, но Ремингтон предпочел бы снова увидеть ее во фланелевой рубашке и хлопчатобумажных брюках. Он предпочел бы увидеть Либби. Пенелопа Харрисон, вторая жена Александра, была приятельницей Оливии – они вместе заканчивали школу. Девушки никогда не были особенно близки, но никто бы в это не поверил, наблюдая за тем, как радостно приветствует гостью хозяйка. – Оливия, дорогая моя! Я так рада, что ты пришла к нам на вечер! – Пенелопа схватила Оливию за руку, наклонилась и расцеловала ее в обе щеки. Потом хозяйка дома повернулась к стоящему справа от нее молодому человеку. – Оливия, это мой муж, Александр Харрисон. Не думаю, что вы знакомы. Мистер Харрисон был в Европе, когда ты… когда ты уехала. Александр, симпатичный мужчина лет тридцати пяти, поклонился. – Очень приятно, мисс Вандерхоф. Моя жена с нетерпением ждала вашего приезда. Оливия лишь слегка кивнула. – Благодарю вас, сэр. Приятно с вами познакомиться. Нортроп сделал шаг вперед и пожал руку Александру, извиняясь за опоздание. – Моя жена внезапно заболела, и нам пришлось дожидаться доктора. – Надеюсь, ничего серьезного, – сказала Пенелопа с искренней тревогой в голосе. Нортроп покачал головой. – Нет. Простая простуда, только и всего, как мне кажется. Моя жена – очень хрупкая и довольно болезненная женщина. Это было неправдой. Анна не простудилась и вовсе не была болезненным созданием. Нортроп запретил матери Либби появляться на приеме в доме Харрисонов. Это было сделано, чтобы наказать ее. – Достаточно того, что моя дочь выглядит не веселее покойничка! – кричал он Анне незадолго до отъезда, оглашая воплями весь дом. – Я не позволю вам бродить там, словно вы в глубоком трауре. Я извинюсь за вас. Бедная матушка! Пенелопа обняла Оливию. – Тебя так долго не было, Оливия. Позволь я представлю тебя моим гостям. Уверена, твой отец не будет возражать, если я украду тебя на некоторое время. Оливии было совершенно безразлично, украдут ее у отца или нет, познакомится она или нет с остальными гостями. Для Оливии все потеряло смысл с того момента, как она села в повозку и покинула… Она заставила себя отбросить воспоминания. Освободившись от воспоминаний, она почувствует себя гораздо лучше. Она сможет выжить, только если не позволит себе думать о том, что было. За прошедшие недели Либби прекрасно научилась уходить от воспоминаний, стирать их из памяти, освобождаться от них раньше, чем они успевали нахлынуть и причинить боль. Именно потому, что все теперь лишено смысла, она может быть такой, как желает отец, делать то, что он требует. Сегодня вечером он захотел повезти ее на прием к Харрисонам. Интересно, кто из присутствующих может стать претендентом на ее руку, размышляла Оливия. Грегори Джеймс давно нашел и повел к алтарю другую наследницу миллионов, но вокруг оставалось немало молодых людей, нуждающихся в богатой невесте. Замужество – единственная причина, из-за которой отец мог настоять на посещении этого вечера. Нортроп ничего и никогда не предпринимал без причины или конкретной цели. – Джентльмены, посмотрите, кого я вам привела! – объявила Пенелопа, заставляя Оливию вернуться из прошлого в настоящее. – Оливия, ты помнишь мистера Бернарда и мистера Вебстера? Она холодно улыбнулась каждому из молодых людей. Дед Чарльтона Бернарда сколотил состояние на торговле недвижимостью. Возможно, но не слишком вероятно, что это предназначенный ей партнер. Семейство Джорджа Вебстера владело ткацкими фабриками в северной части штата Нью-Йорк. Не очень похоже, что деньги такого рода могут интересовать ее отца. Нортроп предпочел бы зятя с соответствующей родословной, чтобы прибавить ее к своим богатствам. – А это – Майкл Ворсингтон. Он переехал в Нью-Йорк из Атланты несколько лет назад и всех нас просто очаровал своим южным шармом. – Приятно познакомиться, мисс Вандерхоф. – Майкл взял ее затянутую в перчатку руку и поднес к губам. – Позвольте выразить вам мои соболезнования. Я понимаю, совсем недавно вы потеряли очень близкого вам человека. В ее сознании моментально встала картина: неровные горные хребты, золотистые тополя и зеленые сосны, пастбища, по которым бродят овцы с густой шерстью, черно-белые щенки, носящиеся по пышной траве, бревенчатый дом, Сойер и… Она напряженно замерла. – Благодарю вас. – Позвольте также сказать, что молва о вашей красоте все-таки не смогла подготовить меня к ошеломляющей действительности. «Ты такая красавица…» Оливия тяжело сглотнула, стараясь не вспоминать обожаемое лицо, не желая представлять себе тот момент, когда он говорил ей эти слова. В который уже раз ее сердце спряталось за броней холодной вежливости. – Благодарю вас еще раз, мистер Ворсингтон. Пенелопа хлопнула юношу веером по руке. – Веди себя прилично, Майкл Ворсингтон. Мистеру Вандерхофу может не понравиться, что ты так развязно разговариваешь с его дочерью при первой же встрече. – И, засмеявшись, она потащила Оливию прочь от трех холостяков. Оливия механически двигалась дальше, подавала руку для поцелуев, не чувствуя их, произносила соответствующие слова, не слыша, что говорят ей, смотрела людям в глаза, ничего при этом не видя. Она заставляла себя улыбаться, когда понимала, что от нее ждут именно этого, держалась прямо, словно королева. Она все делала великолепно, именно так, как ожидали от дочери Нортропа Вандерхофа. Ремингтон наблюдал за этой загадочной сценой с болью в сердце. Он понимал, что скрывается за неприступной внешностью, видел хрупкую женщину, спрятавшуюся под невидимой оболочкой, и знал: именно он является причиной того, что с ней происходит. «Прости меня, Либби». Он сделал бы и отдал бы что угодно, лишь бы добиться ее прощения, вернуть ее любовь. Это привело его в Нью-Йорк. Это привело его сегодня вечером к Харрисонам. После того, как Либби покинула «Блю Спрингс», Ремингтон места себе не находил от сознания собственной вины. Какое-то время он думал обосноваться на ранчо, постараться забыть обо всем остальном и просто жить там, где все напоминало ему о Либби. Воспоминания о ней были повсюду. В доме. В сарае. На выгоне. В лагере пастухов. На летних пастбищах. Повсюду. Но этого оказалось недостаточно. Во всяком случае для него. Да и для Сойера тоже. Поэтому они вместе приехали в Нью-Йорк. Они приехали, чтобы вернуть свою Либби, и не собирались уезжать назад без нее. Стоя в шумной толпе он заметил, как Либби освободилась от Пенелопы Харрисон и направилась к стеклянным дверям, ведущим во внутренний дворик. Незаметно выскользнув из своего укрытия, он последовал за девушкой, понимая, что его час наконец пробил. Оливия с облегчением вдохнула свежий воздух, радуясь, что ей наконец удалось выбраться из толпы. Она давно отвыкла от таких многолюдных сборищ. Сколько лет ей не приходилось бывать на подобных вечерах! Она совершенно забыла, что это такое – шум, жара, толчея, невозможность свободно двигаться. Сделав еще несколько вдохов, Оливия медленно побрела через двор, направляясь к просвету между высокими кустами, подальше от сверкающих огней, пробивающихся через стеклянные двери. Но даже в саду, отгороженном от дома двором и кустарником, Оливия не могла найти покоя. Может, оттого, что сад оказался слишком мал. Справа и слева почти вплотную к нему возвышались жилые дома, еще один такой же дом стоял в противоположном конце аллеи. Девушке показалось, что она попала в ловушку или в тюремную камеру. Ей так не хватало широких горизонтов и просторных долин, не хватало… Только не вспоминать! Опустившись на мраморную скамью, Оливия закинула голову и посмотрела наверх. Такой крохотный лоскуток бархатисто-черного неба! Так мало звезд! Она знала такое место, где звезды, казалось, уходили прямо в вечность. Такое место… Не вспоминать! Оливия крепко зажмурила глаза и низко опустила голову. Ну почему именно сегодня ее так угнетают эти мысли. Все это не имеет больше никакого значения. Абсолютно никакого. Лучше обо всем забыть. Гораздо лучше обо всем забыть. Безусловно, толпа, в которой она могла затеряться, давала ей одно существенное преимущество: думать о прошлом становилось гораздо труднее. Ей, пожалуй, следует вернуться в дом, прежде чем… – Привет, Либби. У девушки перехватило дыхание. Казалось, что на грудь свалился огромный, тяжелый камень. – Я скучал по тебе. «О Боже, сжалься надо мной!» – Либби? Ремингтон приблизился к ней, и Либби повернулась. В тени высокого кустарника он напоминал скорее собственную тень, и все-таки она прекрасно его видела каким-то внутренним зрением. Она видела его обворожительную улыбку, блеск синих глаз, слегка волнистые черные волосы. Видела широкие плечи и длинные ноги. Но она видела и его ложь. Слышала, как он обманывал ее. Оливия поднялась со скамейки. – Я не знала, что вы в Нью-Йорке, мистер Уокер. – Я приехал несколько недель назад. Мне пришлось потратить немного времени, чтобы закончить дело с Бэвенсом. Он никогда не сможет снова потревожить тебя, Либби. Он до старости будет сидеть за решеткой. Может, он там и умрет. – Уокер сделал еще одни шаг по направлению к девушке. – Я хотел увидеть тебя с того самого момента, как приехал. Я ждал возможности поговорить с тобой наедине. Оливия заставила себя надеть маску безразличия, спрятать от этого человека свое сердце. – Не представляю, что мы могли бы сказать друг другу. Либби сделала шаг, чтобы обойти Ремингтона, но он ласково и решительно взял ее за руку. – Либби… Она посмотрела прямо ему в глаза. – Я предпочла бы, чтобы вы так меня не называли. – Но… – Оставьте меня в покое, мистер Уокер. Нам не о чем разговаривать. Лучше забыть о прошлом. – Я привез твой медальон. Ты оставила его, когда… – Он мне не нужен. – Либби… – Ничего не нужно. Они надолго замолчали. Потом, не встретив никакого сопротивления со стороны Ремингтона, она высвободила руку и пошла через двор в дом. – Либби, со мной приехал Сойер. Он хотел бы с тобой повидаться. Либби тихо вскрикнула от неожиданности и резко повернулась. – Ты привез Сойера в Нью-Йорк? – почти шепотом спросила девушка. – Да. «Не глупи. Слишком поздно. Ты ничего не можешь сделать для Сойера. Больше ничего». Ремингтон протянул руку. – Вот моя визитная карточка. По утрам Сойер всегда бывает дома, с гувернером. Если ты не хочешь встречаться со мной, по крайней мере зайди повидать Сойера. Вопреки тому, что советовал ей разум, Оливия взяла карточку и, опустив глаза, ничего не замечая вокруг, стараясь ничего не видеть и ни о чем ни думать, направилась к дому. Оттуда доносились прекрасные звуки музыки, Либби услышала, как оркестр заиграл вальс Чайковского. – Помнишь, как мы танцевали однажды вечером? – тихо спросил Ремингтон. – Потанцуй со мной еще раз, Либби. – Нет, – прошептала она. – Я не хотел причинять тебе боль. Я люблю тебя. Она отпрянула, словно он нанес ей удар. – Мистер Уокер, – сдавленным голосом выговорила девушка, – из всей лжи, которую вы на меня обрушили, эта – самая жестокая. Оливия резко повернулась и быстро вошла в дом. Она, казалось, очнулась ото сна, и визитная карточка Ремингтона, медленно кружась, опустилась на землю. 27 Ремингтон смотрел на янтарную жидкость в стакане, думая, как приятно будет сейчас выпить глоток. Все свои переживания, чувство вины и самобичевание он хотел бы утопить на дне бутылки. Но, даже если напиться до потери памяти, это не поможет найти ответы на мучающие его вопросы. Уокер отставил стакан и повернулся к камину, наблюдая, как языки пламени лижут поленья на решетке. Прошла почти неделя с тех пор, как он видел Либби на балу у Харрисонов, а она так и не пришла навестить Сойера. Ремингтон не мог даже предположить, что она устоит перед искушением повидать мальчика, ведь она любила его, как собственного ребенка. Он не сомневался в том, что Либби придет. Молодой человек откинулся на обтянутую кожей спинку кресла и закрыл глаза, осознавая жестокую правду: она ненавидит его больше, чем любит Сойера. Слишком много ненависти… Но как эту ненависть победить, если он не может даже поговорить с ней, объяснить, что произошло, рассказать, что не собирался брать деньги ее отца, что в телеграмме, которую он отправил Нортропу, он не выдавал Либби, что Вандерхоф полностью исказил ее содержание. Каким же он был глупцом! Ему следовало принять меры, чтобы замести собственные следы. Он должен был догадаться, что будет не последним детективом, был обязан отвести Нортропа и его ищеек от Либби. Проклятье! Как много следовало сделать по-другому! Ремингтон склонился вперед, опершись локтями о колени. Сидеть и думать о том, что следовало, а чего не следовало делать, – пустое занятие. Таким образом не вернуть Либби, не освободить ее от железной хватки отца. Однако Ремингтон не мог запросто прийти к Вандерхофам и вручить свою визитную карточку, чтобы повидать Либби. И, не пытаясь это сделать, он понимал, что ему заказан вход в этот дом. Но, даже если ему удастся проникнуть внутрь, Либби откажется с ним разговаривать. Нет, лучше всего найти возможность встретиться с Либби вне «Роузгейта». А это означает, что он должен активнее посещать светские рауты. И, следовательно, участвовать в «параде холостяков». Придется получать приглашения во все приличные дома, на все ужины, приемы и балы. Ремингтон поднялся и прошел через комнату к камину. Облокотившись на каминную полку, он, прищурившись, смотрел на языки пламени. Родственные связи всегда позволяли Ремингтону свободно вращаться в соответствующих кругах нью-йоркского общества, но он никогда не задумывался над тем, чтобы извлечь из этого какую-то пользу. Напротив, он сосредоточил все свои усилия на том, чтобы немедленно, но верно собственными силами увеличить свой капитал. Ему удалось познакомиться с нужными людьми с Уолл-стрит и с их помощью удачно вложить деньги. Время от времени он ужинал в домах этих бизнесменов, встречался с их женами и дочерьми, но никогда не проявлял никаких матримониальных интересов. Ремингтон преследовал только одну цель – найти способ уничтожить Нортропа Вандерхофа. Уокер с силой ударил кулаком по каминной полке. Каким же дураком он все-таки был! Каким слепцом! Каким бездумным глупцом! – Я не сдамся, Либби, – поклялся он. – Я никогда не сдамся! Ужин в «Роузгейт» обещал быть не слишком большим приемом. За столом сидели человек тридцать гостей, в основном из старейших семейств Нью-Йорка, вокруг которых с начала века постепенно складывалось избранное манхэттенское общество. Среди присутствующих были, правда, некоторые исключения, и главное – Спенсер Ламберт, виконт Челси, наследник титула десятого графа Нортклиффского. Виконт сидел слева от Оливии и был чрезвычайно к ней внимателен, пока друг друга сменяли одно за другим первые десять блюд. Он пытался развлечь ее историями о своих приключениях на диком американском Западе, жалуясь, что не удалось встретиться с американским бизоном, но восторженно рассказывая о победе над медведем-гризли и лосем. Без сомнения, Спенсер был тем самым человеком, которого отец выбрал ей в мужья. Оливия ни секунды не сомневалась в этом, хотя пока не было сказано ни слова. «Интересно, – размышляла Либби, – огорчит ли виконта тот факт, что новобрачная окажется не настолько невинной, насколько подобало бы невесте будущего графа. С другой стороны, если английскому лорду необходимо набить свои сундуки деньгами, может, он окажется не столь уж привередлив». – Должна вам сказать, лорд Ламберт, – прощебетала через стол Пенелопа Харрисон, – мы безумно рады, что вы вернулись в Манхэттен. – Я тоже, – ответил молодой человек, не отводя взор от Оливии. – На самом деле рад. Она постаралась заставить себя улыбнуться, но не слишком успешно. Либби понимала: что бы она ни делала, что бы ни говорила, это не имеет значения. Ее замужество почти не зависит от милашки Спенсера Ламберта, зато полностью от того, какое приданое предложит ее отец. Оливия повернулась и обвела взглядом длинный стол. Нортроп восседал во главе, мерцающее сияние свечей почти не позволяло разглядеть его лицо. Сколько же он заплатит, чтобы выдать ее замуж за этого англичанина? Он потратил целое состояние только на то, чтобы найти и вернуть ее домой. Какую же сумму выделит он теперь, чтобы отправить дочь подальше от дома? Ходят слухи, что Энсон Стейджер отвалил миллион долларов ради того, чтобы его дочь Элен стала леди Артур Батлер. А Лили Хаммерсли, как поговаривают, стала герцогиней Мальборо за четыре миллиона долларов. Бывшая Анита Мерфи пополнила ряды богатых американских наследниц в Англии за два миллиона. «Сколько же ты дашь за меня, отец?» Она снова обратила свое внимание на Спенсера, разглядывая его холодным, отсутствующим взором. Он показался ей довольно симпатичным: золотистые волосы, светло-карие глаза, узкое лицо с чисто выбритым подбородком. Он был на несколько лет старше Оливии. Может, ему еще не исполнилось тридцати. Он захочет иметь наследника. После того, как его опустевшая казна наполнится деньгами, то есть произойдет то, ради чего на самом деле и затевается вся эта женитьба, ему понадобится сын, которому можно будет передать титул. Оливия вдруг вспомнила мальчугана со взъерошенными темно-каштановыми волосами и темно-карими шаловливыми глазами, и сердце ее сжалось от боли. Сойер здесь, в Манхэттене. Она не забыла адрес дома Ремингтона на Медисон-авеню, словно он навсегда врезался ей в память. Память мучила и тревожила ее, звала навестить мальчика. Ее отъезд, должно быть, причинил боль Сойеру. Она даже не написала ему прощальной записки. Он и так уже потерял обоих своих родителей. Правильно ли она поступила, покинув его таким вот образом? Если бы она могла пойти к нему… Если бы она могла попытаться объяснить ему, почему ей пришлось уехать… Если бы она могла дать ему знать, что любит его и всегда будет о нем Помнить, даже если их разделит целый океан или континент… Если бы она только могла пойти к Сойеру! Но это означало увидеться и с Ремингтоном. Оливия чувствовала, что пока не готова к подобному испытанию. Анна Вандерхоф сидела на противоположном от мужа конце стола, играя роль радушной хозяйки с легкостью, появившейся после многих лет постоянной практики. Гости справа и слева от нее ни секунды не ощущали себя покинутыми. Она вовлекала их в разговор, ненавязчиво заставляя рассказывать о себе, смеясь, когда следует, и одновременно присматривая за слугами, меняющими блюдо за блюдом, следя за тем, чтобы у всех гостей были наполнены бокалы и никто ни в чем не нуждался. И все-таки все ее мысли занимала дочь. Глядя сейчас на Оливию, Анна чувствовала, что сердце ее готово разорваться на части. Она прекрасно помнила, как выглядела ее дорогая девочка, когда вернулась в «Роузгейт». Она видела глубочайшее разочарование и опустошенность в зеленых глазах дочери. Анна поняла, что в Айдахо с Оливией что-то случилось, Произошло нечто, что заставило ее вернуться в Нью-Йорк без борьбы, нечто куда более существенное, чем тот факт, что ее отыскали детективы Нортропа. Однако Анна оказалась совершенно бессильна сделать хотя бы что-то для дочери. Если бы только Оливия захотела поговорить об этом, рассказать, что произошло! Но дочь замкнулась в себе, и, что бы Анна ни говорила и ни делала, ничего не помогало. Она снова обвела взглядом длинный стол. На белой скатерти поблескивал тончайший китайский фарфор, сверкали серебро, хрустальные бокалы и подсвечники с высокими тонкими свечами. Анна смотрела на мужа, мысленно задавая ему вопрос: «Что вы сделали, Нортроп? Что вы сделали с Оливией?» – Похоже, виконт просто очарован вашей дочерью, миссис Вандерхоф, – заметил сосед справа, отрывая Анну от размышлений. Анна снова взглянула на Оливию, обратив на сей раз внимание и на Спенсера Ламберта. – Да, действительно, – ответила она. Если уж Нортроп взялся за дело, их дочь в один прекрасный день станет графиней. Оливия Ламберт, графиня Нортклиффская. Но будет ли она счастлива, тревожилась Анна. Ведь счастье Оливии значило для нее куда больше, чем все титулы и родовые замки Англии. «Если бы только она рассказала мне, что с ней случилось!» Ремингтон открыл дверь в спальню Сойера. Свет из коридора нарисовал светлую полоску на коврике возле кровати. Молодой человек прошел прямо по яркой дорожке в комнату. – Сойер? Мальчик сразу же открыл глаза. – Извини, что разбудил тебя. – Я не спал. Ремингтон сел на краешек кровати. – Сойер, у меня появилась идея, как нам, может быть, удастся добиться, чтобы Либби по крайней мере поговорила с нами. Ты мне поможешь? – Но мы ведь ради этого сюда и приехали, правда? – быстро ответил мальчик. – Что я должен сделать? – Понимаешь, Либби ведь сердита не на тебя. На меня. Она очень хочет тебя увидеть. В этом я не сомневаюсь. Мы только должны напомнить ей, что ты не вернулся в «Блю Спрингс», а по-прежнему находишься здесь; в Нью-Йорке. – И тогда она придет к нам в гости, – закончил Сойер за Ремингтона. – Точно. – И тогда, может быть, она захочет увидеть и тебя. – Если повезет. Сойер положил руку на плечо Ремингтона. – Она захочет. Я знаю. Ремингтон надеялся, что мальчик прав. 28 – А как насчет изумрудного платья, мисс Оливия? Оно так подходит к вашим волосам! Оливия через плечо взглянула на служанку, которая вытаскивала из гардероба темно-зеленое бархатное платье. – Мне это безразлично, Софи! Выбери то, что тебе нравится. Софи прищелкнула языком. – Как вы можете так говорить! Вы ведь собираетесь поехать кататься с виконтом в его экипаже, на вас все смотреть будут! Клянусь, во всем Нью-Йорке нет незамужней девушки, которая не мечтала бы оказаться на вашем месте, а вы говорите, что вам безразлично, что надеть! Подумать только, у вас появилось столько новых платьев – за месяц не переносить! Вы явно все время думаете о чем-то другом! Ничего не ответив, Оливия снова отвернулась к окну и принялась рассматривать листву деревьев, меняющую свой цвет. Если закрыть глаза, легко представить осины в золотистом наряде. Но она не стала этого делать, потому что ей вовсе не хотелось видеть эти осины. Она отказывалась вспоминать о них. – Вам лучше поторопиться, мисс Оливия. Его светлость скоро подъедет, и вы знаете, что будет с вашим отцом, если вы заставите виконта ждать. – Да, Софи, знаю. – И отойдите от этого окна. Вы разве забыли, что на вас только нижнее белье и корсет? Оливия была уже готова прислушаться к совету служанки, как вдруг ее внимание привлекла маленькая фигурка. Темноволосый мальчик, засунув руки в карманы, стоял на противоположной стороне улицы и рассматривал дом Вандерхофа. Оливия потянулась вперед, почти уткнувшись лбом в стекло. – Сойер, – прошептала она. Словно услышав свое имя, он поднял руку и помахал ей. Оливия махнула в ответ и потянулась к окну, намереваясь… Вдруг девушка резко повернулась. – Быстрее, Софи! Помоги мне поскорее натянуть платье! Служанка уставилась на Оливию, удивляясь внезапной перемене ее настроения, однако исполнила распоряжение, быстро приподняв платье, натянув его на хозяйку и застегнув на спине. Оливия схватила подходящую к наряду шляпку, лежащую на кровати. Она нахлобучила ее на голову, засовывая под нее пряди волос и торопливо завязывая бант под правым ухом. – Ваша прическа, мисс! Мы ведь еще… – Неважно, Софи, я спрячу волосы под шляпкой. – Но, мисс Оливия… Она схватила приготовленную Софи зеленую сумочку, не посмотрев даже, на месте ли носовой платок, сунула ноги в туфли и бросилась к дверям. Оливия быстро пробежала через холл и спустилась по лестнице, молясь о том, чтобы в вестибюле ее не поджидал отец. Дворецкий Гивенс как раз проходил мимо в тот момент, когда Оливия спустилась по ступенькам. Она быстро приложила пальчики к губам, умоляя молчать, и без промедления бросилась к входным дверям. Она попыталась взглядом отыскать знакомую фигурку на противоположной стороне улицы. Но единственное, что увидела Оливия, был напоминающий паука фаэтон Спенсера Ламберта, приближающийся по 72-й улице к «Роузгейт». Оливия едва удостоила йиконта взглядом, осматривая улицу, но Сойера нигде не было видно. Сердце ее оборвалось. Слишком поздно! Она опоздала. Он ушел прежде, чем ей удалось одеться и спуститься по ступенькам. Наверное, он думает, что она не хочет его видеть. Он ушел, и одному Богу известно, когда представится вторая такая возможность. Ей очень повезло, что удалось выскользнуть за дверь и отец ее не остановил. Когда фаэтон Спенсера остановился, мальчик-грум соскочил с запяток и поспешил вперед, чтобы придержать лошадей, пока виконт спускался с места, где обычно сидит кучер. – Мисс Вандерхоф, какой приятный сюрприз – обнаружить, что вы меня поджидаете! – сказал он с радостной улыбкой. – Не перестаю удивляться, какой свободой пользуются американские девушки! «Напыщенный болван!» Впервые за два прошедших месяца она ощутила в душе вспышку гнева, однако постаралась скрыть раздражение, не позволяя, чтобы это чувство читалось в ее огромных невинных глазах. Встретившись глазами с виконтом, она ответила: – Честно говоря, лорд Ламберт, я забыла о нашей договоренности. Мы о чем-то условились? После такого вопроса с лица молодого человека исчезла самодовольная глуповатая улыбка. – Да, так и есть. Мы собирались прокатиться до Центрального парка. Надеюсь, ваши планы не изменились? Внезапно ее озарило, и Оливия подавила желание произнести фразу, которая заставила бы гостя уехать. Вместо этого она постаралась примирительно улыбнуться. – Ну что вы, лорд Ламберт! Я просто вышла немного подышать. С огромным удовольствием проедусь в вашем экипаже… с вами. Оливия взяла кавалера под руку. – Зайдите в дом, поприветствуйте отца, пока я возьму муфту. А потом можем ехать. Оливии не терпелось поскорее проехать через Центральный парк, хотя она и старалась не выдать перед Спенсером своих чувств. Наконец экипаж повернул к «Роузгейт», и только тогда Оливия коснулась руки виконта затянутой в перчатку ладонью. – Лорд Ламберт, не могли бы вы оказать мне огромную любезность? – Конечно, мисс Вандерхоф. Все, что в моих силах. – Не могли бы мы остановиться у дома моей приятельницы? Всего на минутку. Обещаю долго не задерживаться. – Конечно! Рад буду вам услужить. И вы вовсе не должны торопиться. Ничто не может оказаться для меня столь приятным, как возможность продлить время пребывания с вами рядом. – Он накрыл ее ладонь рукой. – Только покажите путь. Я пока еще не слишком хорошо ориентируюсь в вашем прекрасном городе. Ремингтон нахмурился, когда увидел, что Либби сидит рядом с английским денди; щеки и носик ее раскраснелись от свежего осеннего ветра. Он не ожидал, что она нанесет визит в сопровождении лорда Ламберта. Но по крайней мере она пришла, как он и надеялся. Что делать с виконтом, он придумает позже. – Сойер, Либби приехала. Мальчик бегом спустился по ступеням, топоча, словно табун диких лошадей, и встал рядом с Ремингтоном у окна гостиной. Заметив, что Либби не одна, он нахмурился. – А это кто? Ремингтон услышал в голосе Сойера то же недовольство присутствием виконта, какое испытывал сам. – Английский лорд, подыскивающий жену, – с горечью проговорил он. – Он собирается жениться на Либби? Ремингтон наблюдал, как Ламберт помогает Либби выйти из экипажа. – Нет, если мне это удастся, – пробормотал он и повернулся к Сойеру. – Ты знаешь, что делать? Сойер кивнул. – Хорошо. – Ремингтон хлопнул мальчугана по плечу. – Удачи! Он направился к задней двери своего дома, на ходу сообщив: – Миссис Блейк, меня не будет до середины дня. «Может, мне не следовало приходить», – подумала Оливия в тот момент, когда открылась дверь. – Да? – удивилась пухленькая женщина с румянцем во всю щеку, на темном платье которой выделялся крахмальный белый фартук. – Здесь… – На минуту Оливия замолчала, не в силах продолжать, чувствуя знакомую острую боль в сердце. – Здесь живут Уокеры? – Да, но мистера Уокера нет дома. Он только что ушел. Я миссис Блейк, его экономка. Хотите что-то передать ему? Она, конечно, обрадовалась, что его нет. Ведь она и не хотела, чтобы он оказался дома. – Я заехала повидать Сойера Диверса. Он дома? Дверь распахнулась шире. – Дома, мадам. Могу я сообщить ему ваше имя? Она готова была уже ответить: «Либби». Оглянувшись, она порадовалась тому, что Спенсер согласился подождать ее в экипаже, для него она сумеет придумать позже какое-нибудь объяснение. – Я мисс Вандерхоф. Скажите ему, что я подруга Либби Блю. – Входите, пожалуйста, мисс Вандерхоф. – Миссис Блейк пригласила Оливию в гостиную. – Я сообщу Сойеру, что вы здесь. – И она вышла из комнаты. «Мне не следовало приходить!» Либби с интересом рассматривала окружающую ее обстановку. Это дом Ремингтона. Здесь он живет, здесь спит, здесь обедает. «Мне не следовало приходить». – Либби! Она резко повернулась и увидела стоящего в дверях мальчика. Сойер подрос с тех пор, как она видела его в последний раз. Волосы мальчугана были аккуратно подстрижены, на нем был новый костюм. Выглядел он замечательно – сильным и довольным. Либби почувствовала, как в горле встал комок слез, и тяжело сглотнула. Она давно не плакала. Ни разу за прошедшие недели. Ни единого раза! И она не собиралась позволить себе расплакаться сейчас. – Привет, Сойер, – сказала она едва слышным шепотом. – Это тебя я видела сегодня утром из окна? Мальчик бросился через комнату прямо в ее объятия и крепко прижался к Либби. – Я так скучал по тебе, Либби! Девушка не удержалась и заплакала. – Я тоже по тебе скучала. Сойер отклонился назад и заглянул ей в глаза. Потом протянул руку и большим пальцем смахнул слезы с ее щек. – Тебе надо было вернуться в «Блю Спрингс». Тебе не можно быть здесь счастливой. – Ты не можешь… – по привычке поправила она. – Ты не можешь. – Он смотрел на нее не по возрасту мудрым взглядом. – Ты не можешь быть здесь счастливой, правда? – Это был даже не вопрос. Оливия заставила себя слабо улыбнуться. – Ты пока не понимаешь, Сойер. Все так сложно. – Ремингтон хочет, чтобы ты вернулась домой. Она напряженно замерла и отвернулась. «Домой»… Либби хотела было что-то сказать, но слова замерли у нее на губах, грудь пронзила острая боль. – Я тоже хочу, чтобы ты вернулась домой. Либби отошла к окну и посмотрела на экипаж, поджидающий ее на повороте, посмотрела на Спенсера Ламберта, мужчину, за которого отец намеревается выдать ее замуж. И она выйдет за него, потому что у нее больше нет сил сопротивляться отцу. Последний раз, когда она это сделала… Как больно! Как невероятно больно! Она не может больше выносить эту боль! – Я не могу вернуться с тобой домой, Сойер. – Ты ошибаешься, Либби, – раздался у нее за спиной знакомый глубокий голос. – Ты могла бы поехать с ним. Твой отец не сможет тебя остановить. Либби закрыла глаза. Она не позволит себе чувствовать. Не позволит думать. Не позволит ему прикоснуться к себе, сделать ей больно. Ей не нужно поворачиваться, чтобы понять, что Ремингтон подошел ближе. Она чувствовала, как он двигается по комнате. – Я рад, что ты пришла сегодня, Либби. Горло жгли горячие слезы. – Это было подстроено, да? Сойер специально появился перед моим окном? Это была уловка, чтобы заманить меня сюда? – Она медленно повернулась, держась прямо и напряженно. На месте Сойера стоял Ремингтон. Его синие глаза были темнее грозовой тучи и смотрели очень решительно. – Я должен тебе все объяснить, Либби. А ты должна мне дать такую возможность. – Я ничего вам не должна, мистер Уокер. – Я не сообщал твоему отцу, что нашел тебя. Я отправил ему телеграмму, в которой посоветовал прекратить поиски, информировал, что не справился с заданием. Я не хотел брать его деньги. После того, как полюбил тебя. Внезапно она разозлилась, и ей очень захотелось сделать ему больно. Она не желала ни о чем думать, ни о чем вспоминать. Она не хотела больше испытывать грусть, ярость, смущение, одиночество. Единственное, чего она хотела, – Не чувствовать ничего, ни о чем не беспокоиться. А он и Сойер снова заставляли ее чувствовать, и она ненавидела Ремингтона за это. – Вы, мистер Уокер, – тихо проговорила девушка, – законченный лжец. – Я никогда не лгал, говоря, что люблю тебя. – Вы никогда до прошлой недели и не говорили, что любите меня. Я просто думала, что это так. – Я хотел сначала все привести в порядок. – А как вы собирались это сделать? – Не дожидаясь ответа, она обошла его и устремилась к дверям. – Я не собираюсь сдаваться, – крикнул ей вслед Ремингтон. – То, что есть между нами, нельзя просто так потерять. Она остановилась и оглянулась. – Между нами нет ровным счетом ни-че-го. – Попроси отца показать тебе мою телеграмму. Он солгал ей, не сказал, кто он и зачем приехал в «Блю Спрингс». Он врал про дом в Виргинии. Он обманывал, даже когда говорил, что хочет на ней жениться, искусно оттягивая свадьбу до момента, когда смог приехать ее отец и предотвратить ее. Ну зачем он так настойчиво продолжал громоздить ложь за ложью? Почему он никак не желал успокоиться? Он получил свои деньги. Чего же еще он хочет? Ярость, вырвавшись наружу, оставила в душе опустошение и такое чувство усталости, что Либби сомневалась, сможет ли добраться до фаэтона. Плечи ее безвольно опустились, сумочка в руках, казалось, весила тонну и оттягивала руки. – Если бы вы действительно любили меня, – тихо сказала она, – вы оставили бы меня в покое. – Она снова повернулась. – Скажите Сойеру, что мне очень жаль. Постарайтесь, чтобы он понял. Нортроп был мрачнее тучи, когда вышел вечером из своего экипажа и широкими шагами направился к дверям особняка «Роузгейт», Распахнув перед собой дверь, он взревел: – Оливия! В дверях гостиной появилась Анна, бледная и обеспокоенная. – Нортроп, в чем дело? – Где моя дочь? – Кажется, у себя в комнате. Но, ради Бога, что случилось… – Оливия! – Он смотрел наверх, куда вела деревянная лестница. – Спускайтесь сюда! – Повернувшись к жене, он продолжал: – Пришлите ее в мой кабинет. Я жду ее там. – Но, Нортроп… Не обращая внимания на слова жены, Вандерхоф размашисто и зло направился по коридору в свой личный кабинет. Он этого не позволит! Он не позволит ей снова бросить ему вызов. Если ради этого придется запереть ее в доме, он так и сделает. Если необходимо, он готов превратить ее в узницу. Оливия появилась в дверях как раз в тот момент, когда он уселся в стоящее за столом кресло. – Вы хотели меня видеть, отец? – Входите и садитесь. Сидя в кресле, Нортроп наклонился вперед. – Это правда? – Что именно, отец? – Этот детектив вернулся в Манхэттен? Вы видели Уокера? В ее глазах не отразилось почти ничего. – Да. Нортроп с шумом шлепнул ладонями по столу и приподнялся в кресле. – Клянусь Богом, Оливия, я этого не потерплю! И не позволю поставить под угрозу ваше замужество из-за общения с этим человеком! Вы что, желаете, чтобы весь свет узнал, как я вас отыскал? Не думайте, что я не догадываюсь, чем вы там с ним занимались. Вы будете держаться от него подальше. Понятно? – Вам нет необходимости кричать, отец. – Она стояла, глядя на него прямо, холодно и отстраненно. – У меня нет никакого интереса к общению с мистером Уокером. – Не дожидаясь его разрешения удалиться, Оливия повернулась и направилась к дверям. Прямо перед ними девушка задержалась и оглянулась на Нортропа. – Лорд Ламберт уже просил у вас моей руки? Вопрос удивил его. – Нет пока, но, думаю, скоро попросит. – Понятно. Наша помолвка должна продолжаться долго? – Полагаю, нет. – Хорошо, – сказала она, исчезая за дверью. Нахмурившись, Нортроп смотрел вслед дочери. Разговор получился совершенно не таким, как он ожидал. Когда он сегодня услышал, что Ремингтон Уокер вернулся в город и беседовал с Оливией на вечере у Харрисонов, Нортроп решил, что надвигается беда. Вандерхоф опустился в кресло и закрыл руками лицо. Он всегда был сообразителен. И поэтому, как только увидел дочь у дверей ее проклятого ранчо, тут же понял, что она уже не была той невинной девушкой, какой сбежала из дома семь лет назад. Хорошо, решил он, если ему не придется возиться с незаконнорожденным ребенком. Сейчас она, казалось, была искренна, говоря, что Уокер ее не интересует, но Нортроп не был уверен, что это надолго. И сейчас этот человек находился в Нью-Йорке, и, похоже, вращался в тех же кругах, что и Вандерхофы! Вероятно, он мог сделать что-нибудь, чтобы дискредитировать Уокера, но это было бы слишком рискованно. Ему не хотелось одновременно повредить репутации Оливии, ведь все могли узнать, что это Уокер разыскал ее, и великолепно сфабрикованная история о больной подруге рассыплется в прах. В обществе вежливо закрыли на все глаза и не заметили то, что Нортроп хотел сделать незаметным. Но даже самые его преданные друзья не смогут игнорировать правду, когда она выплывет наружу. Правда разрушит все его планы. Нортроп плотно сжал пальцы, глядя куда-то в пространство. Кажется, план Оливии подходил как нельзя лучше. Выдать ее замуж за виконта и как можно скорее отправить в Лондон. Слишком велики преимущества альянса с семейством Ламбертов: Вандерхоф получит огромное влияние в Англии и по всей Британской Империи. Это принесет куда больше денег, чем могла принести железная дорога, потерянная семь лет назад. Причем, как только они поженятся, с Ремингтоном Уокером можно будет разобраться соответствующим образом. Да, он должен сделать ухаживание Спенсера Ламберта за Оливией более активным. Чем скорее они поженятся, тем лучше. 29 Последние розы еще цвели в саду «Роузгейт», а холодные осенние ветры уже срывали с веток жухлые листья и кружили их по тропинкам и газонам. Блуждая среди розовых кустов неделю спустя после разговора рассерженного Нортропа с Оливией, Анна не замечала ни ветра, ни увядающих цветов. Материнское беспокойство Анны за судьбу дочери возрастало день ото дня. Два дня назад будущий граф сделал официальное предложение, и Оливия приняла его без малейших колебаний. Новость была опубликована в «Нью-Йорк таймс» на следующий же день. Сегодня в «Роузгейт» один за другим являлись визитеры с поздравлениями, многие из них откровенно завидовали тому, какую удачную партию удалось составить Оливии. Оливия казалась вполне довольной своим решением, но сжимающееся от тревоги сердце Анны не успокаивалось при виде этой показной радости. Оливия не любит Спенсера Ламберта. Анна подозревала, что и виконт не любит Оливию. А ей так хотелось, чтобы дочь узнала, что такое настоящая любовь! И чтобы эта любовь принесла ей счастье! И брак по расчету, заключенный ради обмена богатства на титул, вряд ли принесет ей счастье. Анна остановилась и оглянулась. «Роузгейт» был одним из первых больших домов, построенных в Манхэттене еще в те времена, когда большинство местных жителей ютились в одинаковых удобных домиках из темного камня и вели жизнь скромную, но весьма достойную. Нортроп желал обладать богатством и властью куда большими, чем его предки. И, надо сказать, он добился этого в значительной мере благодаря тем самым трудностям, что сломили многих в годы Гражданской войны. Именно тогда Анна впервые встретилась с энергичным и решительным мистером Вандерхофом. Их познакомили на одном из благотворительных балов для раненых солдат армии юнионистов. Через несколько дней после того, как Нортроп впервые побывал у нее в доме, Анне уже казалось, что она влюблена в этого человека. Во время нескольких встреч под строгим присмотром, старших молодая девушка была им очарована. В то замечательное время она и представить себе не могла, что недолгие дни ухаживания окажутся последними по-настоящему счастливыми днями, память о которых сохранилась в ее душе. Если, конечно, не считать рождения дочери. Анна была очень счастлива, когда на свет появилась Оливия. Счастлива, что у нее теперь есть кто-то, кому она может дарить свою любовь и кто будет платить ей тем же. Но даже эту радость Нортроп попытался отравить. Он настоял, чтобы за младенцем ухаживала няня, потом, когда девочка подросла, гувернантка, и, наконец, отправил ее из дома закончить школьное образование в закрытом пансионе. Как хотелось теперь Анне, чтобы Оливия прожила более полную, насыщенную жизнь! Она хотела, чтобы Оливия любила и была любима человеком, за которого выйдет замуж, чтобы дочь и ее муж прожили жизнь дружно и были преданы друг другу, как когда-то родители самой Анны. Когда-то она надеялась, что они с Нортропом будут жить так же! Анна поплотнее завернулась в накидку, внезапно почувствовав, что холодный ветер пробирает сквозь шерстяную ткань до самых костей. Ей вспомнилось желтое платье, завернутое в тонкую бумагу и спрятанное в коробке под кроватью. Казалось, оно символизирует все, что приключилось с ее браком, все неприятности супружества да и самой жизни! Любым способом ей необходимо защитить Оливию от такого же будущего, от такого же несчастья. * * * Как это часто случалось в последнее время, Оливия стояла у окна своей спальни на третьем этаже. По 72-й улице в направлении Мэдисон-авеню двигалась почтовая карета. Мэдисон-авеню… Там живет Ремингтон. «Я никогда не лгал, говоря, что люблю тебя…» Но он лгал. Лгал! «Я не собираюсь сдаваться. То, что есть между нами, нельзя просто так потерять…» Только между ними ничего не было. Не осталось. Она собирается стать женой Спенсера Ламберта, покинуть Америку и жить в Англии, где все будет совершенно по-другому, и она обо всем сможет забыть. Оливия почувствовала, как ее охватывает легкая дрожь при одном воспоминании о губах Ремингтона, касающихся ее груди. Оно ожило, словно возражение в ее молчаливом споре с собой. По низу живота и где-то глубоко внутри разлилось мучительное тепло, страстное желание ощутить его прикосновения, поцелуи, гладящие ее руки. – Будь ты проклят, Ремингтон! – прошептала Либби, не в силах сдержать слезы. Она ненавидела его за то, что он живет в ее воспоминаниях и все еще заставляет ее плакать. Насколько лучше ей было, когда все внутри словно оцепенело и застыло, лишенное способности ощущать. То, что она переживала сейчас, стало настоящей медленной пыткой. И Оливия ненавидела Ремингтона за это. «Попроси отца показать тебе мою телеграмму…» Она зажала уши руками и зажмурилась. – Оставь меня в покое. Пожалуйста, просто оставь меня в покое! Но он не исчезал, оставался в памяти и в сердце. «Я никогда не лгал, говоря, что люблю тебя…» Она услышала, как щелкнул замок ее двери, но не обратила на это никакого внимания. Ей не хотелось никого видеть. Она устала от поздравлений, ей надоело выслушивать, как же ей повезло. Не желала Оливия видеть и своего суженого. – Оливия? – Дверь распахнулась. – Оливия? Девушка оторвала ладони от лица и повернулась на голос матери. – Можно мне войти, дорогая? Оливия сдержала вздох и кивнула. – Конечно, мама. Анна закрыла за собой дверь, прошла через комнату, встала рядом с дочерью и взяла ее за руку. – Посиди рядом со мной недолго, ладно? Мне кажется, нам надо поговорить. – Ох, мама… – Пожалуйста, дорогая. Оливия позволила матери подвести себя к диванчику и креслам, стоящим в противоположном углу спальни возле камина. Мать и дочь сели рядом. Светло-голубые глаза Анны внимательно и долго изучали лицо Оливии, прежде чем она решилась заговорить. – Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что с тобой случилось, пока тебя не было в Нью-Йорке. – Это неважно. – Нет, важно, – настойчиво сказала Анна. – Думаю, это очень важно. Оливия отвернулась к окну. Мать крепче сжала ее руку. – Оливия, не делай этого с собой. Не прячься от правды. – Ее голос зазвучал совсем тихо. – Не будь как я. Оливия снова посмотрела на мать, удивленная этими неожиданными словами. Анна потянулась к дочери. – Послушай меня. Я знаю, что значит полностью уходить в себя. Я так много лет пряталась от правды, что это стало моей второй натурой. Но так жить нельзя! Тебе на роду написано добиться большего. Намного большего! Оливия поцеловала мать в щеку, но ничего не сказала. – Кто он? – спросила Анна. – Мужчина, которого ты любишь. Оливия покачала головой, словно желая сказать, что такого человека не существует. – Расскажи мне о нем, Оливия. Девушка и сама не заметила, как по щекам ее потекли слезы. – Тебе станет легче, если ты расскажешь. – Анна обняла дочь и прижала ее к груди. – Доченька, дорогая моя, расскажи мне, что случилось. Расскажи, что так сильно тебя ранило? И вдруг слова полились сами собой, так же как слезы из глаз. Она рассказала матери об Аманде Блю и ранчо «Блю Спрингс», о Дэне и Сойере Диверсах, об Алистере Мак-Грегоре и Рональде Абердине, о старом Лайтнинге и Мисти со щенками, о Пите и Лайнет Фишерах и даже о Тимоти Бэвенсе. И только потом дрожащим голосом она поведала матери о Ремингтоне Уокере, о том, как влюбилась в него и как он ее предал. Наконец Оливия замолчала, слезы ее высохли. Анна продолжала сжимать дочь в объятиях, мягко покачиваясь. Потом она взяла Оливию за плечи и, отклонив назад, заставила дочь посмотреть себе в глаза. – Ты должна сказать виконту, что не выйдешь за него, – сказала она. – Ты должна разорвать помолвку, пока не поздно. – Уже слишком поздно. Я намерена выйти за него замуж и уехать в Англию. Анна взяла дочь за подбородок. – Оливия, мистер Уокер не обманул тебя насчет телеграммы. Я ее видела. Он предложил отцу прекратить поиски. Он написал Нортропу, что тебя невозможно разыскать. Оливия чуть слышно выдохнула: – Нет! – Это правда. Клянусь тебе, это правда! * * * Из окна своего кабинета на складах «Пароходной компании Вандерхофа» на Ист-Ривер Нортроп мог без труда различить статую Свободы и островки. Фултонский паром спешил к своей пристани на Саус-стрит, вспенивая неспокойную, в белых барашках воду реки. Высокие мачты мелькали то тут, то там между кораблями, пришвартованными в доках вдоль речной набережной. Из. труб поднимался дымок, вьющийся над бесчисленными низкими манхэттенскими домиками с несуразно высокими крышами. Последние годы Нортроп редко посещал принадлежащие ему склады, но молодым он нередко составлял здесь компанию своему деду. Уже тогда он мечтал, как склады Вандерхофов появятся в портах всего мира, и год за годом с удовольствием наблюдал, как мечта становится реальностью. Теперь, когда Оливия выйдет замуж за лорда Ламберта, он еще шире раздвинет границы своей империи. Граф Нортклиффский обладает огромным влиянием во многих сферах. Союз двух семейств откроет многие двери, которые прежде были закрыты для Нортропа. Он тихо засмеялся. Подумать только, когда-то он хотел добиться того, чтобы получить железную дорогу от Джорджа Джеймса! Теперь железную дорогу он мог и купить. Правда, теперь он владел всеми железными дорогами Америки, которые ему необходимы. Похоже, Оливия оказала ему услугу, когда взбунтовалась семь лет назад. В то время ему не пришло в голову поискать зятя где-нибудь за пределами Нью-Йорка. Он не думал об этом, пока не обратил внимание на то, что многие американские наследницы крупных состояний выходят замуж за титулованных господ из Англии. Теперь и его дочь присоединится к ним. Она станет графиней и матерью маленьких графов, и уж он сумеет извлечь из этого пользу, в этом Нортроп не сомневался. Внезапно он вспомнил о Ремингтоне Уокере и нахмурился. «Для чего Уокер искал Оливию на приеме у Харрисонов?» – в который уже раз задумался он. Нортроп ни секунды не сомневался, что Оливия влюбилась в детектива. Он был уверен, что они стали любовниками. Надеялся ли Уокер на продолжение этой связи после своего возвращения в Нью-Йорк? Неужели он и впрямь думал жениться на Оливии и урвать кусок пароходной империи Вандерхофа? Хотя теперь это уже неважно. Оливия помолвлена и скоро пойдет под венец. Денег, заплаченных Нортропом Ремингтону, хватит тому до конца жизни. Если Уокер не глупец, то не станет распространяться о своей роли в возвращении Оливии Вандерхоф в Нью-Йорк. А если он все-таки окажется недостаточно умным, Нортроп найдет способ заставить его замолчать. Отвернувшись от покрытого сажей окошка, он взял шляпу и трость и направился, к выходу. Он собрался было навестить Эллен, но тут же отказался от этой идеи. Последнее время ему не доставляло удовольствия посещение ее дома. Прошло уже столько недель, а любовница все еще не простила его за то, что он отослал сыновей в школу. Ее злость чувствовалась в ее глазах, в словах и даже в постели. Да и с Анной заниматься любовью стало не приятнее, чем с Эллен. Что-то изменилось в его жене за эти летние месяцы, только он не мог сказать, что же именно. Вандерхоф был уверен, что не найдет удовлетворения, когда придет в ее спальню. Нортроп сжал челюсти, откидываясь на плюшевые подушки диванчика в собственном экипаже. Ну почему женщины словно сговорились отравлять его существование, возмущенно подумал он, проклиная их всех сразу. * * * Оливия, не веря собственным ушам, удивленно смотрела на мать. Она не решалась поверить. Анна крепко сжала ладони дочери. – Иди и договори с ним. Он любит тебя. И ты любишь его, Оливия, иначе ты не страдала бы так. Она покачала головой. – Ты вольна все отрицать, но это правда. Ты не можешь выйти замуж за лорда Ламберта, если любишь другого мужчину. Щи и поговори с мистером Уокером. В горле у Оливии запершило, и она заговорила с огромным трудом: – Отец запретил мне видеться с Ремингтоном. – К черту твоего отца! Оливия откинулась назад и удивленно воззрилась на мать. Она никогда не слышала из уст Анны ни одного грубого слова. Никогда в жизни! Мать поднялась с диванчика, выпуская руки Оливии. – По крайней мере подумай над тем, что я тебе сказала. – Она медленно пошла к выходу, шелестя пышными юбками. Когда дверь за матерью закрылась, Оливия посмотрела на огонь, полыхающий в камине, и в ушах у нее зазвучал тоненький голосок надежды: «Ремингтон не сообщал, где ты прячешься. Ремингтон не лгал, когда говорил об этом». «Но как же тогда тебя обнаружил отец? – возразил голос сомнения. – Почему он заплатил Ремингтону столько денег, если не потому, что Ремингтон нашел и выдал тебя?» Ее мать права. Она должна поговорить с Ремингтоном. Она должна выслушать, что он скажет. Она должна знать правду. Оливия закрыла глаза и на мгновение предалась воспоминаниям. Вот уже несколько месяцев Либби запрещала себе даже думать о Ремингтоне, о Сойере, о ранчо «Блю Спрингс». Но теперь она вспоминала всех сразу, отдавалась на волю воспоминаний, позволяя себе удовольствие наслаждаться любимыми образами. Если бы это оказалось правдой… если бы Ремингтон не предавал ее… если бы он действительно любил ее… Девушка крепко обхватила себя руками, мечтая поверить снова. – Пожалуйста, пусть это окажется правдой, – прошептала она. – О Боже, пожалуйста, пусть это окажется правдой! 30 Ремингтон швырнул на стол последний номер «Нью-Йорк тайме» и обвел взглядом просторную комнату клуба. Деловые люди и богатые бездельники сидели в удобных креслах и в большинстве своем читали газеты и курили трубки или сигары. Уокер раздумывал, кто же из присутствующих благодаря своей близости к семейству Вандерхофов наверняка получит приглашение на свадьбу Либби. Эта мысль заставила Ремингтона крепко сжать зубы. За последние несколько недель он испробовал все, кроме разве открытого штурма дверей «Роузгейт», чтобы увидеть девушку, но их пути ни разу не пересеклись. Теперь, когда о помолвке Либби и лорда Ламберта объявили официально, могло уже быть действительно поздно, догадывался Ремингтон. «Если бы вы действительно любили меня, то оставили бы в покое…» У Ремингтона сжалось сердце, когда он вспомнил, как прозвучали эти слова, какой уставшей и опустошенной выглядела Либби. Это он сделал с ней такое. Он виноват в том, что ее прекрасные глаза полны печали. Если бы только… – Ремингтон Уокер! Вот так удача! Он поднял глаза и увидел, что перед ним стоит Чарльтон Бернард. – Это прозвучит ужасно некрасиво, приятель, но я вдруг подумал, не сможешь ли ты оказать мне одну любезность. – Чарльтон плюхнулся в соседнее кресло. – Моя сестра – ты помнишь Лилиан? – устраивает сегодня вечер для узкого круга своих друзей, и ей не хватает одного молодого человека. Она заставила меня жизнью поклясться, что я не вернусь без кого-нибудь, кто согласится принять ее приглашение. Ну скажи, что придешь! Ремингтон готов был сразу отклонить это предложение, но Чарльтон не позволил ему даже рта открыть. – Это будет первый вечер, который устраивает Лилиан после того, как она вышла замуж прошлым летом. Они с мужем только что переехали в новый дом, и Лилиан загоняла слуг до полусмерти, готовясь к своему дебюту в качестве хозяйки дома. Ты, может, слышал, что на ужин приглашены лорд Ламберт и его невеста Оливия Вандерхоф. Что не облегчает положения моей сестренки! Матушка, конечно, была не слишком довольна тем, что мисс Вандерхоф предпочла этого виконта мне, ее дражайшему сыночку, – Чарльтон усмехнулся, – но старушка сделает хорошую мину ради своей дочурки Лилиан. – Его улыбка исчезла. – Послушай, я понимаю, отвратительно приглашать тебя таким вот способом, но ты оказал бы мне большую услугу. Ремингтон почти не обращал внимания на слова приятеля. Он перестал слушать, как только понял, что на вечере будет Либби. – Буду рад помочь, – сказал он, когда Чарльтон замолчал. – Замечательно! Вот адрес Лилиан. – Он передал Ремингтону карточку. – Ужин начнется в восемь. Увидимся там. – Чарльтон поднялся и поспешил прочь. Ремингтон внимательно посмотрел на карточку. У него появился еще один шанс увидеть Либби. На сей раз он не позволит, чтобы что-то получилось не так, как надо. Оливия, как обычно, позволила служанке выбрать платье, которое наденет вечером, но на сей раз изменились причины ее равнодушия. Безразлично, какое на ней будет платье, если единственное, что имело смысл, – встреча с Ремингтоном. Необходимо поговорить с ним, выслушать то, что он не раз пытался ей сказать. Но прежде всего она должна найти способ ускользнуть от всевидящих глаз отца. Словно почувствовав, что в сердце Оливии произошли какие-то перемены, Нортроп последние сутки не покидал «Роузгейт». Казалось, он все время был рядом, наблюдая и прислушиваясь. Уединиться Оливия могла только в собственной комнате. – Вы прекрасно будете выглядеть в этом, – мисс Оливия, – сказала Софи, принеся наряд. – Зеленый цвет вам идет больше всех других. К тому же это платье от Ворса, знаете ли. Не удивительно, что каждая леди мечтает иметь наряды, заказанные в Париже. Даже миссис Дэйвенпорт не может сшить ничего подобного, а ведь ваша матушка многие годы была постоянной ее клиенткой. Оливия даже не взглянула на платье. Она просто подняла руки и позволила служанке опустить его сверху вниз, надев через голову. Прохладная гладкая ткань прошелестела по корсету и льняной рубашке, панталонам из хлопка и темно-зеленым чулкам. Потом она повернулась к высокому зеркалу на ножках, в котором отразилось ее совершенно равнодушное ко всему лицо, и позволила Софи застегнуть наряд на спине. Платье, сшитое из темно-зеленого китайского крепа, украшали ленты и бантики из черного муара. На талии был прикреплен букетик розовых искусственных цветов. Низкий вырез-каре, оставляющий открытой верхнюю часть груди, прикрывала присобранная газовая накидка, на левом плече так же лежал венок из розовых цветов. Совершенно новый фасон изысканного платья производил неотразимое впечатление. Но как же она скучала по брюкам и сапогам! Как ненавидела жесткий корсет, впивающийся в ребра грудной клетки! Ей постоянно хотелось сделать глубокий вдох полной грудью, чтобы ничто при этом не мешало. – Ваши туфли, мисс Оливия. – Софи придвинула прямо к ее ногам вечерние туфли. Девушка обулась, подошла к стулу перед туалетным столиком и села, представляя служанке возможность заняться прической хозяйки. Оливия задумчиво крутила колечко на пальце и, не произнося ни слова, размышляла о Ремингтоне. Как же повидаться с ним, если отец следит за ней словно ястреб? Не могла же она снова просить Спенсера отвезти ее в дом Ремингтона. Он мог заподозрить что-то неладное и сказать об этом отцу. Оливия отнюдь не была уверена, что может доверить свою тайну кому-либо из слуг. Все они прекрасно знали, насколько безжалостным может оказаться их хозяин. Разве имеет она право просить кого-то из них рискнуть своим местом ради того, чтобы доставить ее записку Ремингтону? А вдруг она доверится не тому человеку, и все станет известно отцу? – Мисс Оливия, могу я вас кое о чем попросить? Оливия попыталась сосредоточиться на звуке голоса служанки и встретилась с ее отражающимся в зеркале взглядом. – О чем? – Когда вы поедете в Англию после свадьбы? Я подумала, не можете ли вы взять меня с собой, как вашу служанку? Понимаете, там все еще живет моя бабушка. Я не видела ее с самого раннего детства. Родители мои умерли, и мне очень хотелось бы снова увидеть бабушку. Кроме нее, у меня не осталось никого из родных. Не исключено, что она может отправить Ремингтону записку через Софи в обмен на обещание забрать ее с собой в Англию. Может, это и есть шанс, на который она уповает? Может быть… – Я сделаю, что смогу, Софи. Обещаю. «Но если мне немного повезет, – добавила она про себя, – ты не поедешь в Англию, потому что я туда не поеду». Вернувшись из свадебного путешествия в Европу, Альфред и Лилиан Камерон устроились в скромном четырехэтажном особняке из темного камня на Лексингтон-авеню всего в нескольких кварталах от епископальной церкви св. Епифании. Хорошенькая восемнадцатилетняя Лилиан приветствовала гостей, прибывающих в дом Камеронов, слегка нервной улыбкой и смущенным взглядом новобрачной. Особенно ее волновал приезд виконта и его невесты. В тот момент, когда Либби под руку со Спенсером Ламбертом появилась в дверном проеме, Ремингтону посчастливилось оказаться в полном одиночестве, что позволило ему не отрываясь рассматривать девушку. Кажется, она стала еще прекраснее с того момента, когда он видел ее в последний раз. На ней было изысканнейшее платье, шею украшало великолепное изумрудное колье. Кожа на лице Либби стала молочно-белой, ни на носу, ни на щеках не осталось и намека на веснушки. «Я скучаю по твоим веснушкам, Либби». Она, казалось, услышала его и подняла глаза. Их взгляды встретились, и какую-то долю секунды они не могли отвести друг от друга взор. Ремингтон ожидал, что она холодно и с отвращением отвернется от него. Может, он заметит в ее глазах боль, вызванную предательством. Но он никак не надеялся увидеть приветливую улыбку. И все-таки именно такая улыбка играла в уголках ее губ! Она что-то шепнула виконту и направилась прямо к Ремингтону через всю комнату. – Мистер Уокер, – тихо сказала она. – Как приятно снова вас встретить. «Что еще за розыгрыш?» – недоумевал он. – Позвольте представить вам Спенсера Ламберта, виконта Челси. Неужели она хотела наказать его за вероломство таким вот образом, выставив ему навстречу своего жениха? Она повернулась к стоящему рядом с ней человеку. – Спенсер, это Ремингтон Уокер. Его отец, как мне рассказывали, до войны выращивал великолепных лошадей прямо у нас на Юге. И мистер Уокер стал продолжателем этой традиции, хотя и переехал в Нью-Йорк. Я видела, на каком скакуне он ездит, и могу вам сказать, лучшей лошади я в жизни не встречала. Мужчины обменялись рукопожатием, но Ремингтон едва взглянул на виконта. – Рад познакомиться с одним из друзей Оливии, – сказал Спенсер. – Может, вы как-нибудь покажете ваших лошадок? – Да, конечно, – буркнул в ответ Ремингтон, все еще внимательно глядя на Либби и пытаясь разгадать, что означает ее выражение лица. Она окинула взглядом зал. – О, Спенсер, посмотрите-ка! Вон стоят Пенелопа и Александр. – Она снова повернулась к Ремингтону. – Извините нас, пожалуйста, мистер Уокер, но мы должны поприветствовать Харрисонов. – Конечно. Парочка двинулась прочь, но Либби на секунду задержалась и, оглянувшись, шепнула: – Я должна поговорить с тобой. С глазу на глаз. Такая возможность выдалась им, когда джентльмены удалились в курительную комнату после ужина, а леди перешли в гостиную. Ремингтону и Оливии достаточно было обменяться одним быстрым взглядом, чтобы понять, что следует предпринять. Через минуту каждый потихоньку покинул свою компанию и поднялся вверх по лестнице. Они встретились в небольшой гостиной на втором этаже, едва освещенной одной-единственной газовой лампой. Оливия почувствовала, как все внутри у нее переворачивается и нервно дрожит. Она вдруг поняла, что не знает, что собирается сказать и как начать разговор. Наконец она спросила: – Как Сойер? – Прекрасно. Он очень по тебе скучает. – Его синие глаза; казавшиеся почти черными в слабом свете гостиной, напряженно всматривались в девушку. – Ремингтон, я… – Она облизала пересохшие губы и попыталась начать сначала: – Ремингтон, я… я хочу, чтобы ты рассказал мне, как все было. Я хочу все знать. Мне необходимо все знать. Он протянул руку, чтобы коснуться ее руки, но она отступила назад. Она пока еще была не готова к его прикосновению. Она все еще боялась; что ее хрупкие надежды могут разбиться вдребезги на тысячу мелких осколков. Он заговорил, голос его звучал тихо и мягко: – Хорошо, Либби, я не буду к тебе прикасаться. – Он направился к двум стульям. – Давай сядем. Это долгая история. Она первая села на краешек резного деревянного стула. Сердце ее бешено стучало. Ремингтон запустил пальцы одной руки в пышную шевелюру и слегка нахмурился. – Трудно решить, с чего начать. «Скажи, что любишь меня. Начни с этого», – но она знала, что именно с этого начинать и не следует. Она еще не в состоянии была выслушивать объяснения в любви. – Ты знаешь, что много лет назад наши отцы были друзьями? – Он не стал дожидаться ответа. – Это было до войны. Она слушала его рассказ о Нортропе и Джеф-ферсоне, о довоенных и послевоенных годах, об отчаянии Джефферсона и его самоубийстве. Ее не удивило то, какую роль сыграл отец в уничтожении Джефферсона Уокера и его железной дороги. Ей слишком часто за последние годы приходилось видеть, как Нортроп делает то же самое с другими людьми. – Когда твой отец пригласил меня в «Роузгейт» и попросил найти тебя, я сначала подумал, что он знает, кто я такой, и решил, что таким способом он хочет как-то компенсировать мои потери. Но, оказывается, он меня не знал. Он забыл моего отца, словно его никогда и не существовало. Когда я потребовал выплатить мне премию, в случае если найду тебя раньше, чем истечет год, то никак не ожидал, что он согласится. Но, поскольку он дал свое согласие, я решил, что это мой единственный шанс отомстить. Я не мог уничтожить его так, как он уничтожил моего отца, но был уверен, что найду способ мщения. Оливии казалось, что ее грудь зажата в тиски и каждый вздох отдается болью. Взгляд Ремингтона устремился куда-то в дальний угол комнаты. – Когда я очнулся в твоей комнате, в «Блю Спрингс» и впервые увидел тебя, то понял, что вернуть тебя к отцу будет нелегко. Я понял, что ты там счастлива. Но я дал слово у могилы отца, что он будет отмщен. Я хотел все завершить, отправить телеграмму и вернуться в Нью-Йорк. Мне хотелось как можно скорее убраться из Айдахо. – Он снова встретился с ней глазами. – Но я полюбил тебя, Либби. Месть потеряла смысл. Единственное, что имело значение, – быть с тобой. Когда я ездил в Вейзер с Питом Фишером, то отправил твоему отцу телеграмму, в которой сообщил, что у меня ничего не получилось и тебя отыскать невозможно. Я посоветовал ему отказаться от поисков. – Как же он сумел меня найти? Почему он заплатил тебе? – Он организовал за мной слежку, нанял другого детектива, чтобы отыскать меня, когда я вовремя не прислал очередной отчет, – глаза его сузились и зло заблестели, – А премию он заплатил мне, чтобы быть уверенным, что ты не останешься со мной. Твой отец очень хитрый, коварный человек. Это звучало весьма убедительно и вполне могло быть правдой. Но как в этом убедиться? – Почему же ты сразу на мне не женился? – прошептала она, проглотив комок горьких слов. – Почему ты хотел отложить свадьбу? – Потому что не хотел, чтобы между нами стоял твой отец. Я не хотел быть его должником, ведь часть денег он мне выплатил перед моим отъездом из Нью-Йорка. Я хотел, чтобы все стало как должно быть, прежде чем мы поженимся. – Но ты скрыл от меня правду. Не сказал, кто ты на самом деле, заставил меня поверить, что до сих пор живешь в «Солнечной долине». Заставил меня поверить многому, что на самом деле было неправдой. Он наклонился вперед: – Да, я не рассказал тебе правды и поступил неправильно. Мне не следовало молчать. Я должен был все тебе объяснить. Но между нами уже нагромоздилось столько лжи, и я боялся, что ты меня возненавидишь, если узнаешь правду. – Ты боялся? – Я боялся потерять тебя. – Он взял Оливию за руку, и на сей раз она не отняла ее. – Может, я в конце концов получил тот же результат, но надеюсь, что это не так. Она закрыла глаза. – А я боюсь, что да. Его пальцы сжали ее ладони. – Я люблю тебя, Либби. И хочу на тебе жениться. Я хочу увезти тебя назад в «Блю Спрингс». Мы были так счастливы там. И мы снова сможем быть счастливы. Она посмотрела на него. Неужели он говорит правду? Неужели они могут опять быть счастливы? Отважится ли она поверить ему? Он так часто лгал ей, но ведь и она заслуживала того же упрека. Разве ее вина в случившемся была меньше? Смогут ли они перешагнуть через все, что легло между ними? Сможет ли она когда-нибудь снова безоговорочно ему верить? Она высвободила руку и поднялась. – Мне следует вернуться, прежде чем заметят мое отсутствие. Не хочу, чтобы люди болтали лишнее. – Либби, подожди! – Он снова потянулся к ней. Она покачала головой и подняла руку, чтобы остановить его. – Мне необходимо время, чтобы все обдумать, Ремингтон. Я помолвлена со Спенсером и… – Не позволяй отцу выдать тебя замуж насильно за того, кого ты не любишь. Даже если ты не можешь любить меня, Либби, не позволяй ему так поступить с тобой. «Я люблю тебя», – хотело признаться ее сердце. Но она не могла произнести этих слов. Она пока еще очень боялась. Боялась поверить. Оливия медленно покачала головой, отвернулась и покинула комнату. К тому времени, когда Ламберт в собственном экипаже привез Оливию домой, «Роузгейт» стоял погруженный в тишину, все окна были темны. Спенсер проводил ее до прихожей и помог снять накидку. – Вас что-то беспокоит, Оливия? – спросил он, взяв ее за локоток и поворачивая к себе лицом. – Вы были необыкновенно загадочны и молчаливы сегодня вечером. Она не посмела посмотреть ему в глаза. – Нет, Спенсер, я просто устала. – Ну тогда ладно, мне следует отпустить вас. – Он небрежно поцеловал ее в щеку. – Спокойной ночи, дорогая. – Спасибо. Спокойной ночи. Как только за Спенсером закрылась дверь, Оливия подхватила лампу, стоящую на столике в прихожей, и пошла вверх по лестнице. Однако, сделав всего несколько шагов, Оливия остановилась. «Я отправил твоему отцу телеграмму, в которой сообщил, что у меня ничего не получилось и тебя отыскать невозможно…» Она посмотрела через холл в сторону кабинета отца. «Оливия, мистер Уокер не обманул тебя насчет телеграммы. Я ее видела…» Если бы ей только удалось убедиться… Оливия снова спустилась по ступенькам и направилась к комнате в глубине дома. Кабинет отца считался святилищем, частным его владением. Ни Оливия, ни ее мать никогда туда не входили, если их не требовал к себе Нортроп. Дрожащей рукой Оливия взялась за ручку и отворила дверь. Как только она вошла в темную комнату, на нее нахлынули отвратительные воспоминания. Она снова увидела себя маленькой одинокой девочкой из далекого прошлого, ищущей любви и одобрения отца. Ей вспомнилась девчушка с израненной душой, не понимающая, что же в ней есть такое ужасное, что родной отец не любит ее. «Я не виновата…» Сердце Оливии учащенно забилось. «Я не виновата, что он не может меня любить». Она вошла в комнату, медленно продвигаясь к массивному рабочему столу. «Отец никого не способен любить. Я не виновата». Девушка тихо вздохнула и, сделав глубокий вдох, почувствовала внезапное облегчение. Она вдруг поняла, что умом уже много лет назад догадалась о неспособности отца любить, отдавать себя другим. Но теперь она поверила и почувствовала это не только умом, но и сердцем, и это было совершенно внове для нее. Страх перед будущим исчез. Неважно, что она сейчас обнаружит в кабинете отца, больше она никогда не будет ничего бояться. Она села в большое кресло перед столом, поставила рядом с собой лампу и выдвинула верхний ящик стола. Еще раз глубоко вздохнув, Оливия принялась за поиски. Было около четырех часов утра, когда она наконец обнаружила две помятые телеграммы. Глаза Оливии застилали слезы, но она все-таки прочла: «Обнаружить Оливию не удалось. Если ваша дочь и была когда-то на территории Айдахо, теперь ее здесь нет. Никаких признаков, указывающих на ее местопребывание, не обнаружил. Считаю, что продолжать поиск бесполезно. Советую вам экономить время и деньги и согласиться с тем, что она исчезла навсегда. Р. Дж. Уокер». Она пробежала глазами вторую телеграмму, и сердце ее радостно забилось, как только она уловила единственно важные для нее слова: «…Обнаружил не только мистера Уокера, но и вашу дочь…» Подпись: «Гил О’Рейли». Он не обманул ее! Ремингтон не лгал! Он не выдавал ее отцу. Девушка закрыла лицо дрожащими руками и только теперь призналась себе, какой страх испытывала все это время. Он не лгал, когда говорил, что любит ее. Он был готов отказаться от целого состояния, от надежды вернуть «Солнечную долину», от возможности отомстить – и все это ради любви к ней. Завтра же утром она пойдет к нему. Завтра она скажет Ремингтону, что любит его. Завтра. 31 Оливия вдруг проснулась. Сев в постели, она быстро повернулась к окну. Слабый солнечный свет проникал сквозь тяжелые шторы, предвещая рассвет. «Ремингтон!» Отбросив в сторону покрывало, девушка спустила ноги с высокой кровати. Пряди волос упали ей на лицо, и Оливия нетерпеливым жестом отбросила их назад. Она не стала звонить в колокольчик, чтобы вызвать Софи, ей вообще не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что она проснулась. Сегодня утром она оденется сама. Среди ее нарядов наверняка найдется что-нибудь, что она сможет надеть без помощи служанки. Быстро пройдя через комнату, Оливия подбросила в камин несколько поленьев, чтобы огонь разгорелся ярче. Поспешно совершив утренний туалет в ванной комнате, она выбрала из своего обширного гардероба темно-синее платье с застежкой спереди. Не опасаясь помять тонкую ткань, она собрала пышные юбки и натянула платье через голову. Единственное, чего хотела Оливия, – сделать все как можно быстрее. Скоро она застегнула последний крючок на ботинках, выпрямилась и схватила щетку для волос, понимая, что никогда не сможет уложить их так, как это сделала бы Софи. «Ремингтону нравится, когда волосы распущены», – подумала она. Оливия улыбнулась: Ремингтону нравилось, когда они были распущены, но ему не меньше нравилось, когда она заплетала их в косу. Эту прическу любила и сама Либби. Несколькими легкими взмахами расчески она привела в порядок спутавшиеся локоны, затем собрала волосы в одну толстую косу, закрепив ее конец лентой. Взглянув в зеркало, она не увидела в нем отражения Оливии Вандерхоф. На нее смотрела Либби, и сердце девушки запело от радости, потому что Ремингтон любил именно Либби Блю. Ремингтон так и не смог заснуть. Даже не сняв вечернего костюма, он стоял перед окном своей спальни и наблюдал, как по предрассветному небу где-то на линии горизонта проплывали лилово-розовые облака. Он смотрел на небо, размышляя, когда же ему снова удастся получить весточку от Либби. «Мне необходимо время, чтобы все обдумать, Ремингтон. Я помолвлена со Спенсером…» Какое же решение она примет? Когда он снова узнает о ней что-нибудь? Всю ночь напролет его мучили только эти два вопроса. Перед глазами стояла ее робкая улыбка, ему казалось, что он снова слышит, как она шепчет, что хочет поговорить с ним, снова чувствует ее смятение. Он не позволит ей выйти замуж за виконта. Неважно, что ему придется для этого говорить или делать, он не позволит ей стать женой человека, которого она не любит, человека, которого интересует только состояние, обещанное ее отцом в качестве приданого. Спенсер Ламберт, может, был вовсе не плохим человеком. Но хорош он или плох – не имеет значения. Важно только, что Спенсер никогда не принесет Либби счастья, а Либби заслуживает того, чтобы быть счастливой. Он повторял эти слова, словно клятву, отвернувшись от окна и запустив пальцы обеих рук в свои густые черные волосы. Ему вообще не следовало позволять ей по окончании вечера уезжать домой из дома Камеронов! Нужно было просто заорать ее прямо к себе домой. Он должен был обнимать, целовать и ласкать ее до тех пор, пока она не забудет обо всех своих горестях. И уж по крайней мере ему следовало как-то спланировать их ближайшее будущее. Он должен был заставить ее встретиться с ним прямо сегодня, сегодня днем. Он ведь сойдет с ума, пока ему удастся выяснить, на каком светском рауте она появится в следующий раз! «А если в церкви?» – озарило вдруг Ремингтона. Конечно! Он взглянул на каминные часы. Почему он не, подумал об этом раньше? Женщины из семейства Вандерхофов всегда посещали пресвитерианскую церковь, что стоит в каких-то двенадцати кварталах от его дома. Об этом Ремингтон узнал еще тогда, когда только взялся за дело и начал собирать информацию об Оливии. Он совершенно точно знал также, что Нортроп не переступает порог церкви, поскольку не видит в религии никакой практической выгоды. Ремингтон не был уверен, что Либби после возвращения снова стала бы вместе с матерью посещать церковь, но подозревал, что ее отец настаивал на соблюдении приличий. Даже если им не удастся перекинуться ни словом, у него есть шанс хотя бы увидеть Либби. Еще раз взглянув на часы, Ремингтон решил, что у него достаточно времени, чтобы принять ванну, переодеться и прибыть в церковь еще до того, как начнется служба. Либби надела темно-синюю шляпку и направилась к двери своей комнаты. Она представляла лицо Ремингтона, когда скажет ему, что нашла телеграммы, скажет, как жалеет о том, что не верила ему. Она словно наяву ощутила прикосновение его рук – он обнимет ее и прижмет к себе. Оливия взялась за дверную ручку, попыталась ее повернуть и потянуть дверь на себя – безрезультатно. Повторив попытку, Либби почувствовала, как грудь сжали невидимые тиски: дверь не открывалась. Ее заперли снаружи! Сердце девушки бешено застучало. Этого не может быть! Снова и снова она нажимала на ручку, дергая дверь изо всех сил. – Нет… – прошептала она. – Нет! Нет! Нет! Из-за двери до ее слуха долетел глубокий негромкий смешок. – Отец, что вы делаете? – Ваша свадьба перенесена на более ранний срок, и я уверен, что, если вы будете на месте, то насладитесь ею в полной мере. – Отец! – Оливия принялась стучать в дверь кулаком. – Отец, откройте дверь! – Не могу, Оливия. Она глубоко вдохнула, пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Она не позволит ему услышать панические нотки в ее голосе. Стараясь казаться невозмутимой, Оливия произнесла: – Я никогда не отказывалась выйти замуж за лорда Ламберта. Пожалуйста, откройте дверь. Меня ждет матушка, мы вместе должны пойти в церковь. – Вы не пойдете в церковь. У вашей матушки слишком много приготовлений к свадьбе, которая состоится на следующей неделе. – Его голос раздался совсем рядом: – Оливия, если вы думаете, что можете отказаться стать женой виконта, когда придет день венчания, взвесьте, что может случиться с мистером Уокером. В этом городе с человеком может вдруг случиться любая неприятность, любое несчастье. Оливии показалось, что ее сердце почти перестало биться. Она закрыла глаза и, повернувшись, прижалась спиной к двери. – Просто взвесьте такую возможность, дочь моя. Она услышала его удаляющиеся шаги. – Нет, – прошептала Оливия, медленно оседая, опираясь на дверь. Она села прямо на пол, на пышные темно-синие юбки. – Вы не можете так поступить, не можете!.. Ремингтон внимательно осмотрел каждый закуток церкви, но сегодня утром здесь не оказалось ни Либби, ни ее матери. Может, это объясняется тем, что она так задержалась допоздна на вчерашнем вечере? А может, они больше не ходят в эту церковь? Ее отсутствию можно найти тысячу логичных объяснений. Когда Ремингтон покинул церковь, на душе у него кошки скребли. Он брел по мостовой по направлению к дому, низко опустив голову, вспоминая, как вчера вечером выглядела Либби, как она смотрела на него, когда он ей все рассказал. Ремингтон заметил в глазах любимой искорки надежды, стремление поверить в его рассказ. Он понял, что, хочет она того или нет, но он по-прежнему ей небезразличен. Она обязательно свяжется с ним, как только все продумает, попытался подбодрить себя Ремингтон. У него нет причин отчаиваться. Она пришлет ему весточку, как только почувствует, что готова снова встретиться с ним. Он должен ждать. К несчастью, беспокойство не покидало Ремингтона. Напротив, оно усиливалось с каждым шагом. «Что-то не так… Что-то идет не так…» – Эта мысль вертелась у него в голове, не отпуская ни на минуту, не давая покоя. Никакая логика не в силах была заглушить тревогу. К тому моменту, когда Ремингтон добрался до дома, он уже устал от спора с самим собой. Он решил, что должен увидеть Либби сегодня же. И единственный способ сделать это – нанести визит в «Роузгейт». Либби услышала, как в двери поворачивается ключ, и быстро поднялась из кресла у камина. В следующее мгновение появилась Софи, держащая в руках поднос с завтраком. – Ваш отец прислал вам еду, мисс Оливия. Не обращая внимания на служанку, Либби бросилась к выходу. Если она будет достаточно осторожна, может, ей удастся… – Бесполезно, мисс Оливия. Ваш отец поставил у дверей охранника, – окликнула ее Софи. – Отвратительного вида человек, должна вам сказать. Кажется, он откуда-то со складов мистера Вандерхофа. У Либби все оборвалось в душе, но она не собиралась предаваться отчаянию. Девушка была полна решимости найти выход. Она должна встретиться с Ремингтоном! Она слишком надолго впала в апатию, постепенно увязая в болоте семейной рутины, позволив отцу распоряжаться своей жизнью. Больше она не собиралась это терпеть. – Софи, ты должна мне помочь, – тихо сказала Либби, повернувшись к служанке. Девушка испуганно покачала головой. – Я не могу! Ваш отец предупредил меня, что будет, если я это сделаю. Я бедная девушка и не могу позволить себе оказаться выкинутой на улицу, да еще без рекомендательных писем. – А как же насчет Англии? Разве ты не хочешь поехать со мной в Англию после моей свадьбы? – Ваш отец сам обещал меня отправить, если я буду делать то, что он мне прикажет, мисс. Но, если вы начнете поступать по-своему, ни о какой Англии для меня не может быть и речи. Так мне сказал хозяин. Вскрикнув от отчаяния, Либби бросилась к окну и выглянула на улицу. Она посмотрела вниз, прикидывая, не удастся ли ей спуститься но боковой стене дома. Если бы под окном оказался какой-то выступ, балкон или крытое крыльцо! Но стена трехэтажного дома под окном была совершенно ровной. И все-таки должен существовать какой-то способ, путь к спасению. Отец не может вот так запросто запереть ее! Он не может заставить ее выйти замуж за кого бы то ни было, если она сама того не пожелает. К особняку Вандерхофов подкатил черный экипаж с ярко-зеленой полоской. Еще до того, как открылась дверца, девушка поняла, что это Ремингтон. Он приехал за ней! Либби попыталась отодвинуть оконный шпингалет, но не смогла. «Откройся же!» – молила она, видя, что Ремингтон выходит из кареты. Словно повинуясь словам девушки, шпингалет повернулся. Вдруг она почувствовала, как сильные руки схватили ее и оттащили от окна, прежде чем ей удалось крикнуть что-то в знак протеста. – Вам нельзя подходить к окну, – раздался строгий приказ. Оливия повернула голову, стараясь рассмотреть «сторожевого пса», которому отец поручил ее охранять. Не успела она даже понять, как он выглядит, как он уже толкнул ее к кровати. Либби споткнулась и упала на неприбранную постель. Охранник, посмеиваясь, покинул комнату и закрыл за собой дверь. – Софи… – начала было Либби, пытаясь подняться на ноги, но не договорила, поняв, что служанка тоже ушла. Девушка подбежала к двери и попыталась ее открыть, хотя прекрасно понимала, что это бесполезно. Либби снова бросилась к окну, но было слишком поздно. Ремингтона нигде не было видно. Дворецкий провел Ремингтона через обшитый темными деревянными панелями холл к задним комнатам дома. Отец Либби поджидал его в похожем на пещеру кабинете, стены которого были увешаны книжными полками, на полу лежал толстый ковер с орнаментом. Массивный стол у противоположной от входа стены заставлял посетителя почувствовать себя унизительно ничтожным. Как только Ремингтон вошел в кабинет, из-за стола ему навстречу сразу же поднялся Нортроп. – Мистер Уокер, я не знал, что вы вернулись в Манхэттен! «Черта с два ты этого не знал». Ремингтон решительно направился навстречу хозяину кабинета. – Я приехал больше месяца назад. Нортроп попытался изобразить удивление. – Правда? Тогда почему же вы не прислали счет, чтобы получить оставшуюся часть причитающихся вам денег? Я ждал этого. – Я его не прислал, потому что не хочу получать от вас ни пенни, мистер Вандерхоф. Ремингтон замолчал, наблюдая, как Нортроп нахмурился, и ни минуты не сомневаясь, что этот человек не оставил незамеченным его тон. – Я пришел повидать Либби. – Мою дочь зовут Оливия. – Нортроп сел, указывая на стоящий напротив стул. – Но она сейчас никого не принимает. Ремингтон не стал садиться. – Меня она примет. – Почему это, мистер Уокер? – вскидывая бровь, поинтересовался Нортроп. – Потому что Либби знает, что вы обманули ее. Вы не можете заставить ее выйти замуж за виконта. Она – взрослая женщина и сама способна сделать свой выбор. – Она уже сделала свой выбор. Они с виконтом собираются пожениться на следующей неделе. – На следующей неделе? Но газеты сообщали… – Газеты ошибались. Ремингтон уперся костяшками пальцев в столешницу. – Тогда пусть Либби сама мне об этом скажет. Нортроп откинулся на спинку стула с презрением окидывая взглядом Ремингтона, словно таракана, ползущего перед ним по ковру. – Если вы, конечно, этого не боитесь, – тихо добавил Ремингтон. Маятник старинных часов отсчитывал секунду за секундой. Прошло немало времени, прежде чем Нортроп поднялся со стула. – Прекрасно, мистер Уокер. Я приведу сюда дочь, чтобы вы повидались. А когда она сообщит вам о своих планах, надеюсь, вы соизволите навсегда покинуть этот дом и больше никогда нас не беспокоить. Это понятно? – Если это ее собственное решение, я уйду. На сей раз, услышав, как в замочной скважине поворачивается ключ, Либби даже не повернула головы. Она, по-прежнему затаив дыхание, разглядывала из окна экипаж Ремингтона, надеясь увидеть молодого человека, когда тот будет уезжать. – Оливия! Девушка почувствовала, как холодок беспокойства пробежал у нее по спине. – Оливия, мистер Уокер явился, чтобы встретиться с вами. Она медленно повернулась, недоверчиво глядя на отца. – Вы позволите мне встретиться с ним? – Да. Он желает, чтобы вы лично сказали ему, что решили выйти замуж за лорда Ламберта. Он желает услышать от вас, что я не принуждаю вас к этому браку и что это ваш собственный выбор. – Нортроп прошел через всю комнату, встал прямо перед дочерью и приподнял ее подбородок указательным пальцем. – Прежде чем я провожу вас вниз, хочу напомнить, что может случиться с мистером Уокером, если вы сейчас же не отошлете его прочь. «Вам не удастся меня испугать», – хотела сказать Оливия, но это была неправда. Отец приводил ее в ужас. Он казался куда опаснее Тимоти Бэвенса. Тот был просто сумасшедшим, больным человеком. Но ее отец – нет! Он точно знает, что делает. Он не был ненормальным, он был само воплощение зла. И он представлял куда большую опасность, чем Бэвенс, потому что обладал властью, которая позволяла ему добиваться того, чего он хочет. – Я разорил Джефферсона Уокера, но не ограничусь этим с его сыном. Если он встанет у меня на пути, его обнаружат плавающим лицом вниз в Гудзоне. – Так вы знали? – На мгновение удивление даже победило страх. – Вы знали, кто он такой? Отрывистый смех Нортропа напомнил собачий лай. – Конечно, знал! Вы что, принимаете меня за идиота? Нет, она не считала его идиотом. Она считала его бессердечным человеком. Воплощением зла. – Неужели вы совершенно лишены человеческих чувств? – Она сделала шаг назад, прижимаясь к подоконнику. – Неужели вас не заботит никто, кроме собственной персоны? – Крайне редко, дорогая моя. Итак, хотите, я подскажу, что сказать вашему преданному другу? – Я не выйду замуж за Спенсера. Вы не можете меня заставить это сделать. – О нет! Вы выйдете за Спенсера, и я могу вас заставить это сделать. Вы станете женой виконта ради самого же мистера Уокера… и ради вашей матушки. Если вы не хотите, чтобы кто-нибудь из них пострадал, вы поступите так, как я говорю. – Мама? – Она покачала головой. – Только не мама! – Вы спуститесь вниз и скажете мистеру Уокеру, что приняли решение. Вы собираетесь замуж за виконта. А если вы этого не сделаете, Оливия, ваш обожаемый мистер Уокер окажется под водой еще до наступления сумерек. А ваша матушка… – Угроза повисла в воздухе. Разве у нее оставался какой-то выбор? Ремингтон… матушка… Ну каким другим способом она может защитить их от стоящего перед ней злодея? Она не отрываясь смотрела прямо в глаза отцу, надеясь, что он увидит, какая ненависть зародилась в ее сердце. – Когда я была маленькой, я так хотела заслужить вашу любовь. И никак не могла понять, что же было со мной не так, почему вы не обращали на меня внимания. – Она вздернула подбородок. – Но теперь я вижу: со мной все стало бы «не так», если бы вы вдруг тогда заметили меня. – Она обошла отца и направилась к дверям. – Однажды вам придется за все заплатить и вы обнаружите, что вам не хватит для этого никаких денег. Либби быстро пошла вперед, высоко подняв голову. Она даже не оглянулась, чтобы убедиться, что отец идет за ней следом. Она знала – он здесь. На площадке второго этажа она замедлила шаг и взглянула через холл в сторону комнаты матери. Неужели Анну тоже держат взаперти? Все ли с ней в порядке? Ей очень хотелось зайти к матери, но отец, конечно, не позволит сделать это. Либби быстро пошла дальше, спускаясь на первый этаж. Она лихорадочно пыталась что-нибудь придумать, найти какой-то план или способ, чтобы предупредить Ремингтона о том, что ему грозит опасность. «Боже, помоги мне! – взмолилась она, пересекая холл. – Сохрани его!» Ремингтон услышал ее шаги как раз в тот момент, когда Либби входила в кабинет. Отец не отставал от нее ни на шаг. Она только на секунду замерла в нерешительности в дверях. «Что-то в ней изменилось», – понял Уокер, наблюдая, как она двигается по комнате. Она остановилась так, чтобы он не мог до нее дотянуться. – Отец сказал, что вы хотели меня видеть. Он посмотрел за спину Либби – Нортроп вошел в кабинет, остановился у дверей и скрестил руки на груди. Снова повернувшись к Либби, Ремингтон сказал: – Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. – Я не могу уйти с собой, Ремингтон. Я собираюсь замуж за Спенсера. Он быстро шагнул вперед, схватил ее за плечи и притянул к себе, внимательно глядя в ее огромные зеленые глаза. – Ты этого хочешь? Она ответила совсем тихо: – Я должна это сделать, Ремингтон. А ты лучше возьми деньги, которые тебе заплатил отец, и возвращайся в «Блю Спрингс». Уезжай из Манхэттена. Ты здесь чужой… – Она тяжело вздохнула и уже более уверенно продолжила: – Скажи Сойеру, что я его люблю. И пусть не забывает Либби Блю. «Либби Блю. Вот в чем дело! В этом вся разница! Ее волосы заплетены в косу, как у Либби, и взгляд совершенно не такой холодный и далекий, как должен быть при таких словах. Ее ярко-зеленые глаза светятся чувством. В глубине этих глаз жива любовь… и страх». Чувства не обманули его: что-то было не так и она старалась предупредить его об этом. – Либби? – ласково позвал он, с удовольствием произнося это имя. – Да. В этом единственном слове он услышал признание в любви. – Пойдем со мной, – настойчиво предложил он. – Я не могу. Его пальцы нежно сжали ее плечи. – Я понимаю, Либби. Я уйду, раз ты хочешь, чтобы я это сделал. «Но я вернусь за тобой, – говорили его глаза. – Не бойся. Я вернусь». Ему оставалось только надеяться, что она поняла. Он разжал пальцы и медленно вышел из кабинета, оставив ее позади. 32 Огромный темный особняк Вандерхофов возвышался над 72-й улицей. Ветер гнал по освещенному почти полной луной небу прозрачные облака. Свет и тени словно загадочные привидения плясали на каменных стенах дома. Ремингтон стоял на противоположной стороне улицы и смотрел на четвертое слева окно на третьем этаже. Сойер сказал, что именно в нем он видел однажды Либби, и молодой человек надеялся, что это окно ее спальни. Уокер осторожно пересек улицу и вошел в ворота, обошел здание и подошел к входу для слуг. В два часа ночи все в доме наверняка спят. Если ему немного повезет, он сможет добраться до третьего этажа, разбудить Либби и увести ее. Никто и не заметит отсутствия молодой хозяйки, пока не придут звать ее на завтрак. Если немного повезет… Дверь для слуг оказалась заперта, но Ремингтон открыл ее за пару минут, К счастью, петли двери оказались хорошо смазаны. Войдя внутрь, Уокер ненадолго остановился, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, и осторожно двинулся вперед, на кухню, через кладовую и прачечную, разыскивая выход на заднюю лестницу, которая оказалась как раз за огромной дверью с открывающимися в обе стороны створками. Притушенная газовая лампа освещала узкие ступеньки тусклым желтым светом. Посмотрев наверх, Ремингтон глубоко вздохнул и начал медленно подниматься, осторожно ступая и молясь, чтобы деревянные половицы не заскрипели под его шагами. Пока удача не изменяла ему. Когда Уокер добрался до третьего этажа, он снова остановился, перевел дыхание и медленно пошел по коридору по направлению к комнатам, окна которых выходили на улицу. Ремингтон натолкнулся на оставленный кем-то в проходе стул, но успел подхватить его, прежде чем тот упал. С облегчением вздохнув, он осторожно отставил стул и наконец подошел к двери, которая, как он надеялся, вела в спальню Либби. Из замочной скважины, к счастью, торчал ключ. Ремингтон внимательно посмотрел по сторонам. Все было тихо. С едва слышным щелчком он повернул ключ, открыл дверь, проскользнул внутрь и закрыл дверь за собой. Слева стояла огромная кровать с балдахином на четырех столбцах – огромный паук, отбрасывающий тень на комнату, наполненную другими тенями. В ушах Ремингтона отдавался стук собственного сердца. Он медленно продвигался вперед, и его шаги заглушал толстый ковер на полу. * * * Либби проснулась от неожиданности, почувствовав, что чья-то ладонь зажимает ей рот. Охваченная ужасом, она попыталась освободиться, отмахиваясь руками и отбиваясь ногами. – Либби, это я. Она мгновенно успокоилась, и Ремингтон опустил руку. – Поднимайся. Мы должны выбраться отсюда. Либби села в кровати. – Ремингтон! Его имя сорвалось с ее губ словно ласка. В голосе звучала надежда. И вот он уже обнимал и целовал ее, отводя с лица волосы, а она прижалась к нему, наслаждаясь моментом, радуясь, что у нее, пусть даже ненадолго, появилась такая возможность. Она вдыхала запах его тела и испытывала странную радость оттого, что ей так знаком этот запах. Он оторвался от девушки и прошептал: – Лучше нам заняться этим у меня дома. Здесь небезопасно. – Ремингтон, я не могу уйти. – Не видя его, она почувствовала, как он удивился. – Отец угрожает, что, если я его ослушаюсь, он причинит неприятности матушке и убьет тебя. – Не беспокойся обо мне. Я могу за себя постоять. – Он поднял Либби с постели. – Мы заберем с собой твою маму. Покажи мне только, где ее комната. – Но… – Не спорь со мной, Либби. Она не удержалась и улыбнулась, несмотря на всю серьезность момента. – Не буду. Я никогда больше не буду с тобой спорить. Ремингтон едва слышно усмехнулся. – Что-то я в этом сомневаюсь! – Он снова поцеловал ее и сказал: – А теперь поторапливайся. Она схватила со стула халат, сунула руки в рукава и туго завязала на талии пояс, потом нащупала в темноте домашние туфли и обулась. – Я готова, – тихо сообщила она Ремингтону. Он взял ее за руку и повел к двери. – Где найти твою матушку? – На втором этаже, направо по коридору. – А где спальня отца? – Дальше через одну дверь. Он нажал на ручку. – Когда выйдем в коридор, ни слова, поняла? Она кивнула, забыв, что в темноте он ее не видит. Ремингтон открыл дверь, и сердце Либби бешено забилось. Она покрепче ухватилась за руку Ремингтона, и он повел ее по коридору к лестнице для слуг. Они спустились на один этаж, и Либби порадовалась тому, что в коридоре всегда оставляют зажженной одну из газовых ламп на случай, если кому-то из Вандерхофов что-нибудь понадобится среди ночи. Девушка была довольна, потому что могла видеть Ремингтона, и это придавало ей мужества. На площадке второго этажа они остановились; и Ремингтон прошептал ей на ухо: – Подожди здесь. Она испуганно затрясла головой, но Ремингтон не обратил на это внимание. – Если что-нибудь случится, беги. Доберись до моего дома и пошли за Дэвидом Пирсом. Он – здешний судья и старый друг моей семьи. Миссис Блейк знает, как с ним связаться. Дэвид тебе поможет. Ты можешь ему полностью доверять. Она снова затрясла головой, отказываясь отпустить его. Ремингтон чмокнул Либби в щеку. – Все будет в порядке, Либби, – прошептал он. – Я скоро вернусь. Внезапно послышался странный звук столкнувшихся человеческих тел. Ремингтон словно выскользнул из рук Либби и с грохотом упал на пол. И в этот момент девушка увидела нападавшего. Громила двигался с ужасающей быстротой, обрушивая град ударов, норовя сапогом попасть Ремингтону по почкам. – Ремингтон! Прекратите! – Она попыталась встать между дерущимися, но ее остановила чья-то рука. – Боюсь, ваш молодой человек ошибается, Оливия, – проговорил ее отец. – Он не скоро вернется. – Нортроп посмотрел вперед через плечо дочери. – Кэсуелл, избавь меня от мистера Уокера. – Нет, отец! Не надо! – Она повернулась, чтобы увидеть Ремингтона, который без сознания валялся у ног Кэсуелла. Слезы застилали ей глаза, когда она снова посмотрела на отца. – Пожалуйста, умоляю вас, отец! Не надо его больше бить. Я сделаю все, что вы пожелаете. Но, пожалуйста, не причиняйте ему больше вреда. – Очень трогательно. И впрямь очень трогательно! – Он покачал головой. – Ты знаешь, что делать, Кэсуелл. – А как же, сэр! Оливия разрыдалась, видя, как Кэсуелл перебросил бездыханное тело Ремингтона через плечо и, спустившись по лестнице, исчез в темноте. – Пожалуйста, отец, не надо! Нортроп крепче сжал пальцы, сомкнутые на ее руке. – Вам следовало побеспокоиться о его безопасности, прежде чем бежать, Оливия. Теперь слишком поздно пытаться ему помочь. Ремингтон пришел в себя и обнаружил, что валяется в сыром, вонючем пароходном трюме. Он с трудом поднялся на ноги, нащупывая в темноте дорогу наверх. И хотя под ногами чувствовалась легкая качка, Ремингтон был уверен, что судно пришвартовано у пристани: слышно было, как якорные цепи то и дело ударяются о ее стену. Ремингтон не мог понять, сколько же времени пролежал без сознания, но, дотронувшись до затылка, нащупал шишку и запекшуюся кровь. Потом коснулся синяков на теле. Если ему когда-нибудь удастся найти этого парня… Но сейчас для этого нет времени. Ему необходимо выбраться с этого парохода, потому что, как только судно выйдет в море, его наверняка отправят на корм рыбам. Ремингтон не собирается допустить такое, пока Либби нуждается в нем. 33 Ремингтон мертв. Каждый день в «Роузгейт» в комнату Либби приезжала портниха, чтобы примерить свадебное платье. Миссис Дэйвенпорт старалась держаться совершенно естественно, несмотря на странное поведение невесты. Она просто без умолку болтала о последних парижских моделях платьев из атласа цвета слоновой кости, расшитых брюссельскими кружевами и украшенных оранжевыми цветами, и восхищалась тем, что Либби выходит замуж за английского лорда. Она надеялась, что Либби все-таки иногда будет заказывать у нее новые наряды. – Манхэттен никогда не видел такой прекрасной невесты, какой будете вы, мисс Вандерхоф, – повторяла она изо дня в день. – Вы завоюете Англию, помяните мое слово! Но Либби не было никакого дела ни до Англии, ни до собственной свадьбы. Ей все было безразлично. Она чувствовала пустоту в душе, и эта пустота будет с ней всю оставшуюся жизнь, постоянно напоминая единственную важную вещь: Ремингтона больше нет. Он мертв, а без него все потеряло смысл. В какой-то момент она попыталась сказать себе, что должна бросить вызов отцу, отказаться выполнять его волю, сбежать и рассказать властям о том, что сделал Нортроп Вандерхоф. Ремингтон хотел, чтобы она боролась, он не одобрил бы ее стремления уйти в себя так же, как она поступила когда-то, когда считала, что он ее предал. Но Оливия понимала, насколько бессмысленно обращаться в полицию, даже если она сбежит. У нее не было никаких доказательств. Никто, кроме Кэсуелла и отца, не видел Ремингтона в «Роузгейт» той ночью. У нее не было даже доказательств того, что она хорошо знала Ремингтона. Окружающим известно было только об их мимолетной встрече! Ей не осталось ничего… Ничего, кроме жизни без него. Ей очень хотелось увидеть матушку, но и Анне не позволяли к ней приближаться. Если бы она могла уткнуться матери в колени и выплакаться! Может, тогда боль в груди стала бы не такой нестерпимой. Может, тогда ей удалось бы отыскать в душе хотя бы искорку жизни. По ночам в темной комнате она лежала, уставившись в потолок, и вспоминала «Блю Спрингс». Тетушку Аманду, Сойера, Мак-Грегора, Мисти, Лайтнинга. И Ремингтона… Она вспоминала свою жизнь в Айдахо. В короткие мгновения сонного забытья Либби казалось, что ей снова удастся обрести былое счастье, вернуться к той жизни… Но она не сможет. Только не теперь, когда Ремингтон мертв. Спенсер Ламберт ежедневно заезжал в особняк Вандерхофов, привозил невесте подарки. И изо дня в день Нортроп являлся в комнату Либби и сопровождал ее вниз для встречи с нареченным. Она терпела визиты виконта так же, как все остальное, – молча. А он, казалось, совершенно не обращал внимания на ее отчуждение. Может, он получал все, что искал в будущей жене, – молчание и деньги. Либби думала, что она с радостью покинет этот дом, покинет Америку. После свадьбы она никогда и ни за что не станет снова встречаться с отцом. Она могла бы по-прежнему его ненавидеть, но для ненависти нужны силы, а у нее их почти не осталось. Наконец наступил день свадьбы Оливии Вандерхоф. Серые тучи и холодный октябрьский ветер вполне соответствовали этому событию. Рассвело, и Либби смотрела из окна своей спальни, как небо цвета оникса становится похожим на сплав олова со свинцом. Листья срывались с веток деревьев и неслись по улице, попадая под колеса почтовых экипажей и превращаясь под ними в пыль. Пряча лицо от ветра и придерживая руками шляпы, к задней двери особняка Вандерхофов спешили слуги, дополнительно нанятые для проведения свадебных торжеств. За спиной Либби открылась дверь, но она даже не подумала повернуться на этот звук. Ее совершенно не интересовало, кто вошел. Все было лишено смысла. – Ах, вы уже поднялись, мисс Оливия, – удивилась Софи. – А я думала, мне придется вас будить. – Нет, я уже встала. – Она прижалась лбом к холодному стеклу, мечтая, чтобы окно открылось и осенний ветер унес ее на своих крыльях подобно желтому листочку. – Я сейчас приготовлю для вас ванну. Вас ждет сегодня великий день. – Ремингтон хотел, чтобы я вышла за него замуж. – Что, мисс? Она повернулась к служанке. – Ремингтон просил моей руки. Мне никогда не следовало покидать Айдахо. Я должна была остаться там и выйти за него замуж. – Но, мисс Оливия, вы станете графиней! И будете счастливы, что не вышли за какого-то фермера. Либби закрыла глаза. – Он не был фермером, – прошептала она. – Он был всем. Прошло несколько минут, и служанка заговорила снова: – Мисс Оливия, простите, если я причинила вам боль. Но я только выполняю распоряжения хозяина. Что мне остается делать? Нелегко найти место, где столько платят, к тому же ваш отец обещал отправить меня в Англию. Либби покачала головой. – Теперь это неважно. – Она отвернулась к окну. В комнате снова воцарилась тишина, наконец Софи прошептала: – Я приготовлю для вас ванну, мисс. Ремингтон пониже натянул на лоб шляпу и склонил голову, переставляя стулья в бальном зале особняка Вандерхофов, выискивая возможность ускользнуть и подняться наверх. На случай, если ему понадобится подмога, Гил О’Рейли получил временное место помощника на кухне. Как ни странно, Ремингтон был обязан жизнью ирландцу, который когда-то привез Нортропа в «Блю Спрингс», Именно О’Рейли, хотя и совершенно случайно, вызволил Ремингтона, прежде чем Кэсуелл отправил судно в водную могилу. О’Рейли оказался на борту «Королевы Вандерхоф», расследуя случай исчезновения моряка с пришвартованного рядом парохода. По воле случая или судьбы, но О’Рейли открыл дверь трюма, где был заперт Ремингтон, и освободил его. Кэсуелл же благодаря приятелю О’Рейли, полицейскому, «скучал» в собственной одиночной камере и не мог сообщить своему хозяину об освобождении Ремингтона. Ирландец же удержал Ремингтона, когда тот хотел броситься назад в «Роузгейт», как только освободился. – Сначала все спланируй, – убеждал он Ремингтона. – Вандерхоф – могущественная персона. Он ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. Ты уже видел доказательства. Нам необходимо хорошенько все продумать. – А ты зачем ввязываешься в эту драку? – спросил Ремингтон у О’Рейли. – Я раскаиваюсь в том, что невольно оказался виновен в несчастьях мисс Вандерхоф. Я во всем разобрался, пока мы возвращались из Айдахо. И всем сердцем сочувствовал ей. Считай, что таким образом я хочу попросить у вас прощения. Ремингтон решил не отказываться от предложения О’Рейли о помощи. Им с Либби понадобятся и помощь, и удача. Анна решительно вошла в кабинет Нортропа и закрыла за собой дверь. Муж оторвался от бумаг, разложенных на столе, и посмотрел на нее. По выражению его лица Анна поняла, что он удивлен. – Я хочу поговорить с вами, – сказала она, надеясь, что он не заметит, что у нее слегка дрожит голое. Нортроп отодвинул бумаги, которые только что читал. – В чем дело, Анна? – Вы должны остановить этот фарс. – Остановить – что? – Он откинулся на спинку стула, и усмешка сменила удивление на его лице. Анна решительно приблизилась к мужу. – Вы не должны принуждать Оливию выходить замуж. – Я ни к чему ее не принуждаю, дорогая. Оливия сама хочет этого. – Я вам не верю. Нортроп вскочил со стула, темные брови сошлись у переносицы, даже усмешка исчезла с лица. – Вы… что? – Я вам не верю, – повторила она, усилием воли заставляя себя не дрожать. – Иначе почему вы не позволяете мне с ней видеться? Он помолчал минуту, потом пожал плечами. – Ладно, Анна. Вы можете ее увидеть. – Он снова сел, придвинул бумаги и, не говоря ни слова, махнул рукой, приказывая ей удалиться. Анна колебалась, подозревая, что в его разрешении таится какой-то подвох. Всю последнюю неделю Нортроп держал у дверей Оливии охрану и запрещал Анне даже приближаться к комнате дочери. Она не знала причин ни запрета, ни теперешнего разрешения. Анна ждала, думая, что вот сейчас он посмотрит на нее и рассмеется собственной жестокой шутке. Но он не сделал этого. Он уже не обращал на Анну внимания. Наконец она повернулась, торопливо покинула кабинет мужа и быстро поднялась на третий этаж. Никто не попытался ее остановить, когда она прошла по коридору к комнате дочери. Анна постучалась и, не дожидаясь разрешения, вошла. – Оливия! Дочь стояла у окна, глядя вниз, на улицу. – Оливия! – Анна закрыла за собой дверь. Девушка не пошевелилась, словно вовсе ее не слышала. Анна прошла через спальню, встала рядом с дочерью и положила руку ей на плечо. Оливия повернулась и встретилась с Анной взглядом. – Мама, – едва слышно прошептала она, – ты пришла. – Да, дорогая. Оливия снова отвернулась к окну. – Сегодня день моей свадьбы. – Ее голос звучал монотонно и совершенно безразлично. – Да, я знаю. Оливия, дорогая моя, твой отец сказал, что ты хочешь выйти замуж за виконта. Это правда? Ты этого хочешь? – Неважно. Анна сжала плечо дочери. – А как же мистер Уокер? Ты ведь любишь его, правда? – Он умер. Анна вскрикнула и прижала свободную руку к сердцу. Оливия снова посмотрела на мать. – Я думаю, мне лучше уехать в Англию, мама. – О, дорогая моя доченька, – прошептала Анна со слезами на глазах. Она обняла Оливию и прижалась лицом к ее плечу, поглаживая по волосам. Ей хотелось утешить дочь, но она не знала, как это сделать. Она хотела сказать, что из-за случившегося не следует выходить замуж за виконта, но слова не шли с губ. Она понимала желание Оливии уехать. Она и сама хотела бы поскорее уехать. В «Роузгейт» уже начали прибывать приглашенные на свадьбу гости, когда Ремингтону наконец представилась возможность пробраться к Оливии. В то мгновение, когда никого не оказалось рядом, он бросился наверх с быстротой, которую вряд ли кто мог себе представить. Как раз в тот момент, когда он оказался на третьем этаже, дверь в спальню Либби отворилась, и в холл вышла служанка. Ремингтон проследил, как она торопливо направилась в соседнюю комнату и скрылась за дверью, затем бросился к комнате любимой. Дверь не была заперта. Он распахнул ее и быстро вошел. Взгляд Ремингтона сразу же нашел Либби. Она стояла перед высоким зеркалом, облаченная в свадебное платье. Рядом с Оливией суетились две женщины. Старшая застегивала жемчужные пуговицы на спинке платья, а молодая, приблизительно одних лет с Либби, колдовала над подолом наряда. Услышав, как хлопнула дверь, старшая из женщин обернулась. Увидев Ремингтона, она негромко вскрикнула от удивления. – Что вы здесь делаете, сэр? Не обращая на нее внимания, он продолжал идти вперед. Портниха попыталась преградить ему путь. – Убирайтесь немедленно, или я буду вынуждена… – Либби! Ремингтон заметил, как Либби напряглась и только потом медленно обернулась. Краска залила ее лицо, губы пошевелились, пытаясь что-то произнести, но не было слышно ни звука. – Джаннетт, пошлите за мистером Вандерхофом, – приказала модистка. – Быстро! Скажите ему… – Нет, – остановила Либби девушку. – Нет, пожалуйста! Все в порядке, миссис Дэйвенпорт. Она пошла ему навстречу, обходя миссис Дэйвенпорт, которая даже не попыталась отойти в сторону. – Я думала, ты умер, – прошептала она, останавливаясь перед Ремингтоном. – Нет. Я жив-здоров. А ты очень красивая! Либби потянулась к нему и коснулась пальцами его щеки. Она широко-открытыми немигающими глазами смотрела на Ремингтона, словно боясь, что он может вдруг исчезнуть. – Ты жив… Он взял одну ее ладонь, повернул ее, поднес к губам и поцеловал. – Жив-здоров. – Как ты спасся? Отец сказал… – Я потом тебе все расскажу. Ты готова вернуться в «Блю Спрингс» и выйти за меня замуж? – Готова. – Она слегка улыбнулась, словно только что поняв, что перед ней действительно стоит Ремингтон и это не плод ее воображения. – Я уже довольно давно к этому готова. Не сдержавшись, он притянул девушку к себе и прижался губами к ее рту. Поцелуй оказался слаще, чем те, которые он помнил. Ремингтон хотел бы не отрываться от Либби часами. Он хотел бы, не двигаясь с места, обнимать и целовать ее, утешая и подбадривая, но понимал, что сейчас не самое подходящее для этого время. С каждой минутой возрастал риск того, что их обнаружат. Оторвавшись от Либби, он сделал шаг назад и вынул из кармана принесенный с собой чек. – Это для твоего отца, – передал он его девушке. Либби посмотрела на листочек бумаги. Чек оказался выписан на имя Нортропа Вандерхофа. – Здесь все, что он заплатил мне. Все до последнего пенни, – тихо сказал Ремингтон. – Я подумал, что мы должны будем оставить ему это. Ее глаза наполнились невыплаканными слезами. – Ты не обязан возвращать эти деньги. Ты их заработал. – Я не желаю получать его деньги. Я хочу только его дочь. Пойдем домой, Либби. Домой. Они собираются домой… Однако радость моментально улетучилась, когда она услышала, как отворяется дверь. Схватив Ремингтона за руку, Либби замерла. Очаровательная, в ярко-желтом платье, с нежными желтыми розами в волосах, вошла Анна. Остановившись, она удивленно переводила взгляд с Ремингтона на Либби и обратно. Потом, выглянув в холл, вошла в комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. – Мистер Уокер, я считала, что вы погибли. – Это был всего-навсего слух, миссис Вандерхоф. Как видите, он оказался ложным. Либби шагнула к матери и шепнула: – Я ухожу с Ремингтоном прямо сейчас, мама. И хочу, чтобы ты ушла с нами. – С вами? Либби кивнула. – Ты должна оставить отца. Ради своего же блага, мама, ты должна покинуть этот дом. Пожалуйста, давай уедем вместе. Анна покачала головой. – Скоро время венчания. Отец вот-вот пошлет за тобой. Мы должны вывести вас отсюда. А потом, я посмотрю, что мне делать. – Она погладила Либби по щеке. – Не беспокойся обо мне. Со мной все будет в порядке. Либби оглянулась на Ремингтона. Словно угадав ее мысли, он шагнул вперед и присоединился к Либби. – Не откладывайте, миссис Вандерхоф. Вы должны поехать с нами в «Блю Спрингс». Либби права. Вы не должны здесь оставаться. Вам понравится в Айдахо. Вы будете там счастливы. Анна нежно улыбнулась. – Либби… – Она посмотрела на дочь. – Тебя никто так не называл с самого детства, когда ты еще лежала в колыбельке. – Она потянулась к дочери и поцеловала ее. – Я так рада за вас обоих. – Мама, пожалуйста! Анна снова покачала головой и посмотрела на Ремингтона. – В чем состоит ваш план, мистер Уокер? – Я подумал, что мы можем одеть Либби в платье служанки и ускользнуть тем же путем, которым я попал сюда. – Я могу послать за Софи, – предложила Анна. – Нет. – Это слово прозвучало решительно и твердо. Ремингтон и Анна удивленно обернулись. – Я не собираюсь сбегать отсюда потихоньку. Я больше не собираюсь убегать. – Либби повернулась к Ремингтону и посмотрела в любимые синие глаза в поисках понимания. – Мне слишком часто приходилось убегать в прошлом. Больше я не побегу. Он погладил ее по щеке. – Ты права. Если мы сбежим, он посчитает, что победил, правда? Она кивнула. – Думаю, самое время спуститься вниз. – Он взял Либби за руку. – Ты готова? – Да. – Тогда пойдем встретимся с твоим отцом. 34 Нортроп услышал, как по толпе собравшихся гостей пробежал шепоток. Он внимательно посмотрел вперед, пытаясь разглядеть дочь, входящую в бальный зал. Она потрясающе выглядела в свадебном платье – настоящая графиня! Но рядом с ней в костюме слуги стоял Ремингтон Уокер и держал Оливию за руку, словно имел на это полное право! В этот момент Нортроп понял, что его дочь никогда не будет графиней. – Кто это с Оливией? – услышал он рядом чей-то шепот. В ответ раздался другой голос: – Это Ремингтон Уокер. Но почему он так одет? – И почему он рядом с Оливией? И тут Нортроп увидел Анну. В желтом шелковом платье его жена выглядела так, что трудно было предположить, что она приходится матерью невесте. Желтый – ее любимый цвет. Этот цвет он запрещал ей носить. Впервые в жизни Либби совершенно не ощущала страха. Она чувствовала себя свободной, словно орлица, парящая высоко над покрытыми лесами горами Айдахо. Не отрывая взгляд от Нортропа, Либби и Ремингтон шли сквозь толпу собравшихся гостей. Люди расходились в обе стороны, словно вода под носом корабля. Она слышала удивленное перешептывание, но не обращала на него никакого внимания Ей было безразлично, кто и что говорит. Она вышла только для того, чтобы попрощаться. Попрощаться с отцом, попрощаться с Оливией Вандерхоф. Нортроп сверлил взглядом приближающихся молодых людей. Заметив плотно сжатые губы отца, Либби поняла, что отец чувствует себя побежденным и едва сдерживает ослепляющую его ярость, которая позже обязательно вырвется наружу. Не повезет же тому, кто в этот момент окажется рядом с ним! Остановившись примерно в метре от отца, она протянула ему чек, который Ремингтон отдал ей наверху. – Мы пришли, чтобы вернуть вам вот это, отец. Он еще больше нахмурился, протянув руку за чеком. – И попрощаться. Я не выйду замуж за виконта. – За спиной Либби раздалось удивленное «ах!», и она перевела взгляд на своего недавнего жениха. – Извините, Спенсер. Я не могу выйти за вас замуж, потому что люблю другого человека. – Она снова взглянула на отца. – Я не позволю продать меня, словно товар с ваших складов, отец, и не буду больше пленницей сидеть взаперти в своей комнате. Я намерена выйти из дома через дверь и впредь поступать так, как сочту необходимым. Я собираюсь стать женой Ремингтона и вернуться вместе с ним на ранчо в Айдахо. Голоса вокруг зазвучали громче. – Все, что вы заплатили за меня, здесь. Вы не можете разлучить нас, какую бы ложь ни придумали и что бы ни попытались предпринять. Ремингтон крепче сжал ее руку, и она посмотрела на него. – Наша любовь значит для нас больше, чем любые деньги. Молодой человек наклонился и поцеловал Либби. Она снова услышала удивленные и даже возмущенные восклицания, но не обратила на них ни малейшего внимания. Ей не было нужды в том, чтобы кто-то указывал, какой ей быть и кого любить. Задохнувшись от поцелуя Ремингтона, Либби нашла взглядом матушку. – Мама, поедем вместе с нами, – ласково позвала она. – Ты будешь там счастлива. Поедем с нами. В глазах Анны мелькнула нерешительность. – Ты заслуживаешь счастья, мама. – Да, – прошептала Анна. – Да, я поеду. – Она повернулась к Нортропу и проговорила громче: – Я действительно заслуживаю немного счастья. Нортроп покраснел от гнева. – Анна, я не потерплю… – Вы ничего не можете мне сказать, Нортроп. – Анна повернулась к пораженным гостям. – Прошу вас всех простить нас, но свадьба, на которую вы собрались, не состоится. А теперь извините меня, я должна собрать кое-какие вещи. Как видите, я покидаю Нью-Йорк. – Она улыбнулась дочери. – Я еду в Айдахо вместе с Либби и ее мужем. Хотите верьте – хотите нет, но я теперь собираюсь вместо роз выращивать овечек. Свадебная церемония состоялась в тот же день в гостиной дома судьи Дэвида Пирса. Присутствовали только Анна, Сойер и новый друг Ремингтона О’Рейли. После того, как прозвучали слова брачного обета и Ремингтон поцеловал невесту, новобрачные ускользнули от гостей в «Пласа-отель» на углу Пятой авеню и 59-й улицы. Ремингтон заказал роскошный ужин, который подали прямо в номер, но Либби почти не могла есть. Правда, и у ее мужа, казалось, почти не было аппетита. Ремингтон встал со стула и медленно обошел вокруг стола. Сердце Либби забилось, когда он подошел к ней поближе. Она ждала этого часами, днями, месяцами. Он наклонился и поцеловал ямочку на ее шее. По рукам пробежали мурашки, она закрыла глаза и запрокинула голову, наслаждаясь охватывающими ее ощущениям. – Из вас получилась очаровательная новобрачная, миссис Уокер, – шепнул он ей на ухо, и Либби снова задрожала от восторга. Она поймала его взгляд. – Миссис Уокер, – повторила Либби, словно немного удивляясь, – Миссис Ремингтон Уокер. Он прижался к ее шее с другой стороны. – Прекрасная, – прошептал Ремингтон, касаясь губами ее кожи. Либби не успела заметить, как оказалось, что она стоит рядом с ним. Его пальцы медленно спускались по ее спине, расстегивая пуговицы платья, спуская лиф с плеч. Прохладный воздух нежно коснулся ее кожи. Либби вздрогнула, предвкушая предстоящее наслаждение. Ремингтон повернул ее к себе и сжал ладонями лицо. Он смотрел на нее сверху вниз, лаская взглядом, полным обещаний и любви. Либби почувствовала, как внутри у нее все словно размякло и потеплело. – Спасибо, Либби. – Спасибо? – повторила она. Он снова поцеловал ее в губы, в нос, в веки. – Да. Ее сердце забилось быстрее. – За что? – За то, что подарила мне то, ради чего стоит жить. Я уже забыл, что в мире существуют добро и красота, был полон горечи и озлоблен, хотел только мести. Ты показала мне, что на свете существует нечто лучшее. И это – ты. Он снова поцеловал ее долгим страстным поцелуем. Она обвила руками его тело, ноги стали словно ватные, ее охватила страстная истома. Чувства переполняли ее сердце. Она хотела столько сказать ему, но слова не шли с губ. Только не теперь, когда он так ее целовал. Не теперь, когда его руки блуждали по ее телу, снимая платье, белье, корсет и чулки. Потом… Потом она скажет, как сильно любит его. Потом расскажет, чему он ее научил – свободы невозможно добиться, если бежать от трудностей. Ее можно обрести только в борьбе. Свобода не означает одиночество. Свобода подразумевает умение отдавать себя и свое сердце другим. Потом… Она скажет ему все это и еще многое другое. После того, как он отнесет ее в постель и ляжет с ней рядом. После того, как теплыми губами прикоснется к ее груди и тела их сольются в единое целое. После того, как они вознесутся на небеса, к звездам, и вернутся на землю. Потом… Еще будет время на это и на многое другое. Они свободны любить друг друга всю оставшуюся жизнь. ЭПИЛОГ Май, 1894. Ранчо «Блю Спрингс», Айдахо Из окна комнаты своего дома Либби Уокер наблюдала, как розовые пальцы рассвета ласкают горную гряду на западе. Темные краски ночи медленно уступали место дрожащим теням утра, и ставшая Либби родным домом долина возвращалась к жизни, наполняясь знакомыми звуками. Кукареканье петуха. Лай собаки. Блеяние ягненка. Даже нетерпеливое мычание Мелли. Утро – любимое время суток Либби. Дом еще хранит тишину, и миссис Уокер может спокойно поразмышлять о радостях, которые дарит ей жизнь. А радостей у нее немало. Она опустила взор на младенца, сосущего ее грудь. Ее сынок отпустил сосок мамочки и беззубо заулыбался измазанными в молоке губками, словно понимая, о чем она думает. – Привет, ангелочек, – прошептала она, запахивая на груди кофту. Потом подняла малыша к плечу и похлопала его по спинке. Джефферсону Уокеру сегодня исполнилось двенадцать недель. С самого дня рождения он отличался добродушным и покладистым нравом, вовсе не похожим на характер старшей сестренки. Почти трехлетняя Аманда Энн была нетерпеливым, упрямым и своенравным бесенком. Ремингтон говорил, что она копия матери, а Либби считала, что Аманда Энн добьется многого – того, о чем не могла даже мечтать Либби Блю. – Если я когда-нибудь закажу твой портрет, – донесся из холла голос Ремингтона, – то попрошу, чтобы ты позировала именно так. Она повернулась, глядя, как он входит в комнату. – С распущенными волосами, – продолжал он. – Утреннее солнце появляется в окне у тебя за спиной, а на руках ты держишь нашего ребенка. – Он поцеловал ее долго и нежно, поцелуем, который она особенно любила. Потом Ремингтон чмокнул сына в темноволосую макушку. – Привет, Джеф! Сердце Либби затрепетало от радости. Даже теперь, когда прошло почти четыре года, она с трудом верила, что все это правда, что Ремингтон – её муж, что каждую ночь она спит в его надежных объятиях, что он подарил ей двух очаровательных детишек, которых она обожает и о которых нежно заботится. – Ты собираешься сегодня навестить матушку? – спросил Ремингтон, беря малыша у Либби из рук. – Угу. Я обещала помочь ей с саженцами новых розовых кустов. – А что думает Мак-Грегор обо всех этих окружающих их дом цветах? Либби тихо засмеялась, представляя себе выражение лица отчима, когда в дом привезли последнюю партию саженцев роз. – Ох, женщина, – смешно передразнила она, – ты, видно, хочешь похоронить нас под этими розовыми кустами?! Ремингтон улыбнулся. – Мама так счастлива с Мак-Грегором! Он может ворчать, но будет сажать розовые кусты до самого Судного дня, если ей это будет приятно, и она об этом знает. Либби никогда не уставала радоваться тому, как довольна жизнью ее мать. Мак-Грегор полюбил Анну еще до того, как она чудом получила развод с Нортропом, которого потребовала два года назад. Он сделал предложение на следующий день после получения известия о разводе, и, к удивлению Либби, ее матушка довольно быстро дала согласие. После свадьбы они купили дом, который когда-то принадлежал Бэвенсу, и обосновались в нем. Либби слегка нахмурилась, потому что воспоминание о разводе матери напомнило ей об отце. Железные дороги Нортропа Вандерхофа обанкротились во время финансового кризиса 1893 года. Обвал на фондовой бирже в июне того же года стоил ему «Пароходной компании Вандерхофа», «Роузгейт» и всего его состояния. Вскоре после этого Эллен Прайн вышла замуж за мужчину из Сан-Франциско и забрала сыновей в Калифорнию, подальше от Нортропа и его влияния. В знак примирения, немного удивляясь самой себе, Либби написала отцу, приглашая его в «Блю Спрингс» жить вместе с ними. Его ответ был полон горечи и ненависти. После этого Либби потеряла всякие его следы, словно он исчез с лица земли. Она редко думала об отце, но иногда ей все-таки хотелось, чтобы он однажды научился любить. Иногда ей хотелось, чтобы он увидел своих внуков и узнал, что в жизни есть вещи куда более важные, чем богатство и власть. Хлопнула задняя дверь, и Либби очнулась от грустных мыслей, узнав звук шагов Сойера, идущего через кухню в холл. Минуту спустя он появился в комнате. В четырнадцать лет ее приемный сын уже не был маленьким мальчиком. За прошлую зиму Сойер очень вырос и стал теперь выше Либби. Высокий голосок мальчика сменился настоящим мужским баском. Он даже начал бриться, хотя Либби и подозревала, что ему не нужно было это Тюка делать чаще, чем раз в две недели. – Доброе утро, – поприветствовал он приемных родителей. – Я подоил коров, пап. А ты поможешь мне сегодня утром с жеребенком? – Сразу после завтрака, – ответил Ремингтон. Сойер заулыбался, и его горячее стремление начать тренировку напомнило Либби мальчугана из прошлого. – Я принесу яйца, мам, – сказал он и вышел. Либби почувствовала, как ее охватывает знакомое приятное тепло, и снова подумала, какая же она счастливая женщина! – Пожалуй, мне пора заняться завтраком, если я хочу, чтобы вы, мужчины, оставили меня в покое. Ремингтон наклонился к самому ее уху и прошептал: – Я, пожалуй, предпочел бы не оставлять тебя в покое, миссис Уокер. Я хотел бы гладить тебя по головке и любоваться, как твои волосы веером лежат на подушке. Либби задрожала, вспомнив, как они занимались любовью прошедшей ночью. Она готова уже была предложить ненадолго отложить завтрак, но в этот момент раздался требовательный голосок Аманды Энн: «Мама!» – и Либби поняла, что начался новый день, еще более замечательный, чем вчерашний, И все благодаря мужчине, который стоял с ней рядом. Она вспомнила слова стихотворения, которое читала прошлым вечером: Я теперь свободна любить, И свободна моя душа, Только ангелы в небесах Понимают, как жизнь хороша. Либби улыбнулась простой правде этих слов. Ей казалось, что поэт написал эти стихи специально для нее. Только полностью отдавшись любви, она стала по-настоящему свободной. Только подарив свое сердце, она обрела способность парить словно ангел. – Мама! – Я иду, Аманда Энн! – откликнулась она и, заглянув в синие глаза Ремингтона, нежно произнесла: – Я люблю тебя, Ремингтон Уокер. Она знала, что всегда будет любить его.